С утра два телефонных звонка вернули ее к реалиям российской жизни. Первой оказалась Ветка. Виноватым голосом она попросила разрешения приехать. Никакого желания видеть ее у Марины не было… – Забудь, что я вообще когда-то была в твоей жизни. Для твоего же блага забудь, поняла? Это дружеский совет, – сказала она в трубку и, не слушая покаянных воплей ведьмы, заблокировала ее номер. Звонок от Гены оказался куда более кошмарным. – Зачем вы это сделали? – сразу накинулся он, даже не потрудившись поздороваться. – Сделала – что? – не поняла Марина. – И вообще-то доброе утро, Геннадий. – А оно доброе? – Ну пока вроде да. – Никиту нашли мертвым недалеко от вашего дома. Огнестрельное в голову, – отчеканил Гена, и Коваль выронила трубку. Почему-то это известие шокировало ее настолько, что Марина потеряла способность разговаривать. Она сидела на кровати и раскачивалась из стороны в сторону. «Бедный мальчик… бедный мальчик…» – билось в голове, а перед глазами стояло лицо Никиты – улыбающееся, открытое и счастливое. Гена приехал через сорок минут, обеспокоенный оборвавшимся разговором и тем, что Марина больше не сняла трубку. Она не могла даже встать и открыть дверь, и тогда он просто вынес замок ударом ноги, ворвался в комнату и обнаружил Коваль сидящей на кровати и раскачивающейся, как китайский болванчик. Осторожно, чтобы не испугать и не сделать хуже, Гена обнял ее за плечи, прижал к себе: – Марина Викторовна… не надо так… вы ни при чем. В него из травматического пистолета выстрелили, он пытался драку разнять. Там камера видеонаблюдения на углу дома, записи посмотрели в милиции. Случайность, глупая случайность… жалко парня… – Я могла этого не допустить, – вдруг выговорила Марина. – Мне надо было оставить его у себя. Мне надо было уступить! Он остался бы жив… А так… Я снова убила человека, снова – просто потому, что он повелся на меня! Меня даже в ад не пустят с моими грехами, так и буду между болтаться… Я ведь просила его, предупреждала! Я не хотела… и тогда нужно было до конца идти, до конца… – она заплакала, уронив голову на колени. – Глупости! – повысил голос Гена. – То, что должно случиться, всегда случается, вы не хуже моего это знаете. Прекратите убиваться и… все, хватит, едем за билетами. – Но… – Я обещал вчера Женьке, что сегодня отправлю вас в Москву. Все-все, Марина Викторовна, хватит сырость разводить. Спорить и объясняться сил не осталось, Марина послушно встала и побрела в душ. Сибирь Из больницы Хохол ушел на третий день, категорически отказавшись лечиться. Температура у него снизилась, и вылеживать на больничной койке он совершенно не собирался. – На мне как на собаке – еще не такое заживало, – заявил он разозлившейся Марье. – И вообще – знаешь, мне пора собираться. – Куда с такими руками? Женька оглядел свежезабинтованные кисти и проговорил: – Вот по поводу рук… Маша, давай договоримся – это мы с тобой аккумулятор меняли, я кислотой облился. Маринка не поймет, она постоянно мне говорила, что не в татухах прикол. Маша насмешливо посмотрела на возвышавшегося над ней на добрых три головы Хохла и улыбнулась: – Не стыдно? Сам врешь, как малолетка, и меня еще вынуждаешь. Женька молитвенно сложил забинтованные руки под подбородком: – Мышка… родная, что хочешь проси! Она только рассмеялась чуть громче и махнула рукой: – Ты ж меня знаешь… А вообще… Спасибо тебе, Женька. Ты мне здорово помог, зря я на тебя кричала. Женька нагнулся и чмокнул ее в макушку. – Ну, вот и будем квиты, Машуль, да? Ты только пообещай мне, что больше не влипнешь в такое, да? Если что – ну, позвони ты, не сиди и не жди, пока заполыхает! Маша опустила глаза и кивнула. – Вот и умница, – улыбнулся Хохол. Москва Марина бродила по Домодедово уже больше часа. Самолет Хохла задерживался по погодным условиям, и она нервничала. Только сейчас Коваль осознала и поняла, насколько соскучилась и исстрадалась без него, как хочет обнять и поцеловать, прижаться к его сильному плечу, почувствовать аромат его туалетной воды. И вот момент встречи опять отодвигался на непонятный срок. …На кладбище она все-таки съездила, уговорила Гену завернуть туда после покупки билетов. Могилы были занесены снегом, сквозь который пробивалась сухая кладбищенская полынь. Марина смахнула снег с лавки, села, обламывая стебли роз и опуская их на могилу Егора. Черная плита больше не казалась такой уж страшной – почему-то, заглянув за край жизни, Марина перестала бояться кладбищ. И даже собственный портрет на соседней плите больше не пугал. Дул ледяной пронизывающий ветер, проникал под шубу и свитер, но Марина даже не замечала этого. Она чувствовала опустошение – и ничего больше. Дело сделано… и никаких эмоций больше – только пустота и усталость. – Поедем, Гена, – поднявшись с лавки, попросила Коваль и, выходя из оградки, бросила прощальный взгляд на могилу мужа, но ничего, против обыкновения, не сказала. Крепко уцепившись за Генину руку, она шла по дорожке и вдруг произнесла, чуть замедлившись: – Ты знаешь, а ведь впервые он не тянет меня к себе. Всегда не отпускал, звал обратно – а сегодня молчит. И я впервые ухожу спокойно и без слез. Такого никогда не было… Гена успокаивающе похлопал ее по руке: – Вы ведь сами говорили – все проходит. Коваль промолчала, устремив взгляд на большие кладбищенские ворота – в них входила Виола в белой шубе и черном платке. Увидев Марину, она ускорила шаги и подошла вплотную, бросив Гене: – Отойди. Но он смотрел на Коваль и ждал распоряжений от нее. И Марина негромко попросила: – Подожди у машины, пожалуйста. Я быстро. Он послушно ушел, а Марина, вынув сигарету, закурила и скрестила на груди руки, уставившись в бледное до синевы лицо Виолы. Та чувствовала себя неуютно, облизывала губы, тискала перчатки и никак не могла решиться начать разговор. Коваль тоже молчала – ей в принципе нечего было сказать, все, что думала, она озвучила в телефонном разговоре, и добавлять что-то не собиралась. Она докурила, бросила окурок в урну и развернулась, чтобы уйти, но Ветка поймала ее за рукав: – Что – так и улетишь, не попрощавшись? – Я попрощалась с тобой утром, если ты не поняла. Больше мне нечего добавить. Ветка вдруг порывисто обняла ее, прижалась лицом к груди и заплакала: – Что мне сделать, чтобы ты меня простила? – Я сказала тебе – забудь, что я была. – Я не могу, – подняв на нее заплаканные глаза, простонала Ветка. – Это твои трудности. Удачи тебе с мужем. Мне пора. Отцепив от себя Ветку, Марина быстро вышла с кладбища и села в припаркованную неподалеку машину. – Поехали, Гена. Оглянувшись, Марина увидела белый силуэт ведьмы на красном кирпиче колонн, державших кладбищенские ворота. Ветка плакала, стянув с головы платок и прижав его к лицу. Но даже это не заставило Коваль остановить машину. Она простилась с Виолой навсегда – что бы это ни значило. …Объявили, наконец, о прибытии рейса, и Марина устремилась к залу прилета. Никогда прежде ей не доводилось оказаться по эту сторону перегородки – чтобы стоять и ждать. От нетерпения она дрожала, настолько хотелось скорее увидеть его, своего мужа, своего любимого человека. И тут ее пронзила мысль – а ведь он не узнает ее! Не узнает – потому что не видел нового лица. Эта догадка оказалась ужасной и огорчительной, но исправить ничего было уже невозможно. Марина увидела его сразу – да и как можно было не сделать этого. Огромный широкоплечий мужчина с выбеленными короткими волосами и такой же бородкой, в распахнутой куртке и с сумкой через плечо, он уверенно двигался через толпу к выходу, и руки его были спрятаны в карманы. Марина замерла в ожидании… Но он шел прямо к ней, на нее, не сворачивая, и глаза его смотрели только на нее, и даже сомнений не возникало – он ее узнал, почувствовал, как собака, по запаху. Коваль приросла к мраморному полу, не могла сдвинуться, сделать шаг, и тогда Хохол подошел вплотную и уткнулся сверху в ее макушку, пряча глаза: – Котенок… Она подняла голову и смотрела снизу вверх глазами, полными слез. «Хорошо, что линзы не поставила», – мелькнула и тут же исчезла мысль. – Женька… Ей было странно, что он не обнимает ее, не хватает на руки, а по-прежнему держит их в карманах куртки. И тогда она сама обняла его за шею, прижалась всем телом и всхлипнула от напряжения. – Что же ты так долго?