Не удивительно, подумал он, ведь людей он не выбирал, — ему их дали. Должно быть, кто-то из них, а, может, и все они, были должным образом проинструктированы на Лубянке. С этим Жечков ничего не мог поделать. Но раз так, решил он, пусть тогда Федосеев и займётся разработкой любовника Шадриной. — Я как раз хотел попросить у вас помощи, — продолжил телефонный разговор Жечков. Мы, конечно, и сами найдём этого Погосьянца — свидетель утверждает, что так его зовут, — но при ваших оперативных возможностях… — Поможем, не беспокойся, — с полуслова понял его Грибин. Этого хирурга, я думаю, мы сегодня-завтра раскрутим. — Я не уверен, что он хирург. Скорее — сексуальный мошенник. — Или половой гангстер, — засмеялся Грибин. Спустя несколько часов после этого разговора неприметный сотрудник Второго Главка уже работал с картотекой абонентов Технической библиотеки на Бережковской набережной. Читателя по фамилии Погосьянц он там не обнаружил, а уточнить было не у кого: на контакт со Звонарёвой у него не было санкции. Однако, она сама подошла к нему в коридоре: — Простите, что вмешиваюсь. Вы не из милиции? — Да, — соврал он. — А, случайно, не по моему делу? Точнее, не по делу… Я давала показания на одного из наших абонентов. — Напомните мне его фамилию, — деловито предложил он. Звонарёва поняла, что не к месту проявила инициативу. Ведь она не знала, что за человек перед ней и зачем он роется в картотеке. — А удостоверение вы можете показать, — скромно попросила она. — Удостоверение? — рассмеялся мужчина. Мы их предъявляем только по делу. Сейчас в этом необходимости нет. — Ну, тогда извините, — замкнулась она. — Так Погосян или Погосьянц? — резко спросил он, сняв все её вопросы. — Погосьянц Эрик. — Я такого не нашёл. — Пойдёмте, я вам покажу, — повела его обратно в картотеку Звонарёва. К её немалому удивлению, карточки с такой фамилией там, действительно не оказалось. Тогда она пошла другим путём: одну из заказанных им книг она хорошо помнила, — это было немецкое научное издание, посвящённое новым технологиям в изготовлении хирургических инструментов. Книга нашлась быстро, и в прилагаемом к ней специальном формуляре Звонарёва нашла и официальный запрос, выданный 61-й городской больницей на имя Эрика Погосьянца. Вечером того же оборотистый оперативник, посетив отдел кадров 61-й больницы и получив выписку в паспортном столе, получил на Погосьянца все установочные данные. По указанному свидетелем адресу на Бережковской набережной, действительно, оказалась съёмная квартира, в которую арендатор по свидетельству жильцов частенько приводил женщин. Проникновение в эту любовную обитель решено было произвести днём, когда хозяин находился на работе. Мероприятие началось со звонка «сантехника» в соседнюю дверь, так как в ней был смотровой глазок. На звонок никто не ответил, но поскольку у бригады наружников была информация, что днём в этой квартире находится престарелая женщина, которая из любопытства может прильнуть к глазку двери, «сантехник» стал громко стучать в дверь: — Откройте, а то мы сейчас всем стояк перекроем! Через закрытую дверь послышался голос старушки: — А что случилось? — Что случилось — потоп случился! Ищем, где прорыв. — У нас ничего не течёт, — испуганно сказала бабушка. — Открывайте уже! Что я вас, убью, что ли? Нахер ты мне сдалась! Мне стояк проверить надо! Бабушка приоткрыла дверь, держа её пока на цепочке. «Сантехник» показался ей настоящим: у него была грязная спецовка, черный промасленный ящик с инструментом и вёл он себя шумно и вызывающе, — грабитель так никогда бы не поступил, решила она и впустила его. Деловитой походкой он прошёл в туалет и принялся за изучение труб. Бабушка за его спиной продолжала причитать, что у них не течёт. — Да вы, бабуля, и не увидите. Бывает, течёт прямо по трубе вниз. На полу всё сухо, а внизу потоп. Не нравятся мне ваши трубы. Старые и потеют они сильно. — Потеют? — переспросила старушка. «Сантехник» принялся читать ей лекцию о том, насколько опасен конденсат на трубах. К этому моменту негласный вход в соседнюю квартиру был уже осуществлён. Уходя, «сантехник» предупредил старушку, что после устранения течи он ещё раз зайдёт к ней, чтобы проверить герметичность системы. — Да, да, конечно, проверяйте. Я целый день дома, — успокоилась бабушка. В квартире Погосьянца было обнаружено два примитивных тайника. Со стороны задней стенки холодильника в нишу компрессора была вложена стопка сторублёвых купюр в целлофановом пакете, а в батарейном отсеке двухкассетного японского магнитофона находились несколько катушек проявленных негативов. Связавшись по рации с коллегами, плёнки аккуратно выбросили в окно, где их так же аккуратно подобрали и немедленно увезли на копирование. К трём часа дня, когда негативы вернулись в свой тайник, осмотр квартиры был закончен, а «сантехник», как и обещал, еще раз позвонил в дверь к соседке. Во второй раз бабушка впустила его, как родного, — следопыты Грибина тихо покинули лестничную клетку. * * * Как и предполагал Грибин, на отпечатанных с негативов фотографиях в самых откровенных позах красовались любовницы Погосьянца. Большинство снимков было сделано в квартире и лишь некоторые на природе. Просматривая по порядку фотографии и, невольно оценивая сексуальную привлекательность некоторых девиц, Грибин, наконец, наткнулся на серию снимков с изображением Шадриной. Фотографии произвели на него мрачное впечатление. На одном из снимков мужчина, лицо которого не попало в кадр, держал Шадрину за волосы, запрокинув ей голову и приставив к её горлу нож. На другой фотографии она предстала уже с петлёй на шее, причём, судя по выверту её головы, верёвка была натянута достаточно туго. Остальные снимки так или иначе варьировали тему смерти от ножевого удара или удушения: пакет на голове, нож, приставленный к спине, босые ноги на табуретке… Судя по выражению лица жертвы, фотографии носили имитационный, игровой характер. Но кто знает, чем иногда заканчиваются игры? Однако, самое тревожное заключалось в другом: эти фотографии, без сомнения, могли быть с успехом использованы для шантажа Марины, а в роли шантажиста мог выступить вовсе не Погосьянц, а более опытный игрок. Конечной целью возможного шантажа являлся, конечно, сам Шадрин. Грибин быстро нарисовал в своём профессиональном воображении одну из реальных схем шантажа: скомпрометировав Марину, у противника появлялась возможность воздействовать на самого Шадрина. Ему могли угрожать оглаской порочных связей Марины, что, по замыслу шантажистов, поставило бы его на грань увольнения из КГБ. По своему опыту Грибин знал, насколько часто ЦРУ в своих оперативных комбинациях прибегало к этому приёму. Хорошо изучив бдительную кадровую политику советских органов госбезопасности, американцы при вербовке разыгрывали простой психологический этюд, построенный на том, что для многих попавших в затруднительное положение молодых офицеров страх быть уволенным из Комитета порой заглушал все остальные страхи. Неужели так просто им удалось склонить Шадрина к измене? Почему нет? В 34 года он был майором, заместителем одного из самых важных отделов, так что страх резкого обрушения карьеры мог сыграть свою роль. Однако, некоторые детали никак не укладывались в эту схему. Во-первых, сами плёнки. Если допустить, что Погосьянц работал по заданию условного дяди Сэма, то эти негативы хранились бы другими людьми и в другом, более надежном месте, чем магнитофон в его квартире. Это очевидно. Быть может, это был не профессиональный, а личный, самопальный шантаж Погосьянца? В чём тогда его смысл, если допустить, что его инициатор действовал, дай Бог, в одиночку? И в эту секунду другая мысль пронзила Грибина. А что, если это не все фотографии? Передав заказчику основной массив материалов, Погосьянц мог просто утаить часть плёнок, оставить их себе на память. С этой версией тоже придётся считаться, подумал Грибин, решив, что на данном этапе о найденных уликах ставить в известность Жечкова не целесообразно. Пока сохраняется вероятность, что Погосьянц мог быть задействован в операции одной из зарубежных разведок, гражданскому следователю об этом знать не стоит. Пусть каждый роет под хирурга со своей стороны, решил он и распорядился соединить его с Жечковым. — По большому счёту, ничего особенного не обнаружили, — поделился результатами осмотра квартиры Грибин. Я имею ввиду каких-то следов пребывания там Шадриной. Проверили всё. Нашли загашник в холодильнике с деньгами и всё. И, вообще говоря, у нас есть большие сомнения в правдивости показаний этой Звонарёвой. — Какой ей смысл наговаривать? — спросил Жечков. — Ну, баба, что с неё взять. — Своими показаниями она больше себя скомпрометировала, чем Шадрину. — Может быть. Но есть вероятность, что у неё, мягко говоря, очень буйная фантазия. — Я разберусь с этим. — Хорошо, хорошо, я не вмешиваюсь. Только одна просьба: любые действия в отношении этого Погосьянца лучше вначале согласовывать с нами. — Если не секрет, чем это вызвано? — Не секрет. У него какая-то «лапа» наверху, и лишний раз, без веских оснований его не стоит трогать. Тем более, сейчас, когда всё, по сути, строится лишь на субъективных показаниях этой Звонарёвой. — Должен ли я это понимать, как вето на расследование версии с любовником Шадриной? — Нет, нет, что ты. Действуй по своему плану. Но с учётом моей просьбы. Разговор оставил у Жечкова неприятный осадок. Чекисты скрывали от него часть своих тайн, в то время как для них работа его бригады была полностью прозрачной. Вдобавок, у него появилось устойчивое ощущение, что сам он является приводным механизмом машины Федосеева. Именно Федосеев подкинул ему версию с дорожными убийцами, теперь он в нужном русле направляет ход его расследования по любовнику Шадриной. Кто я в глазах Федосеева? — спросил себя Жечков. Послушный молодой исполнитель, провинциал, без году неделя в Москве. Не эти ли качества были решающими в выборе Федосеевым моей кандидатуры? (в том, что его назначение согласовывалось в КГБ, он не сомневался). Нет, понимание «своего места» вовсе не ущемляло его достоинства. Он понимал, что так устроена жизнь, сложившаяся иерархия государственных ведомств и прочее. Просто он потерял кураж, даже больше, — потерял всякий интерес к расследованию дела Шадрина. Дело Самохина и Сунгоркина, по его мнению, следовало выделить в отдельное производство, а эпизодом с любовником жены офицера КГБ, наверняка, займётся контрразведка. Что же оставалось ему? Розыскное дело семьи Шадриных, в котором он не продвинулся ни на миллиметр? Наверное, эта хандра и подтолкнула его форсировать разработку Погосьянца без оглядки на Федосеева. * * * — У Погосьянца сейчас плановая операция, но он вот-вот должен освободиться, — повесив трубку телефона, проинформировал Жечкова заместитель главврача 61-й больницы. — Простите за любопытство, это что-то серьёзное? — спросил врач-администратор. — Нет, просто необходимо уточнить некоторую информацию, — дежурно ответил Жечков. — Эрик — наш лучший хирург. Вы знаете, ему предлагали перейти в «кремлёвку», там и рост, и оклады намного выше, а он остался с нами, — выдал краткую характеристику своему подчинённому зам главного врача.