– Левчук, ты пулеметчика засек? – Вижу, как в тире, – буркнул Семен Ильич, не оглядываясь. – Дать? – Не сейчас, а как ракеты догорят. Мы уйдем правее, вон туда, а ты гаси фрица. Только не увлекайся. Пол-ленты спалишь – и дуй за нами, бойцы прикроют, – повысив голос, продублировал последнюю команду: – Бойцы, приказ все слышали? Мы с раненым отходим первыми направлением вон на ту хату, старшина давит пулемет, вы – прикрываете старшину. Затем идете следом. Если снова ракетой подсветят – затаиться и переждать, в случае чего прикроем. Не дергаться, двигаться плавно, резкие движения проще заметить. И помните, когда ракета гаснет, немец первые секунды тоже плохо видит. Вопросы? – Нет вопросов, тарщ старший лейтенант, – за всех ответил один из морских пехотинцев. – Мы люди опытные, знаем все. Не первый бой. – Добро. Приготовились. Ракеты потухли, и снова опустилась темнота. Не дожидаясь команды, Левчук ударил длинной очередью, корректируя прицел по трассерам. Этот прием одинаково использовали обе стороны – трассирующие патроны в пулеметной ленте или диске позволяли видеть, куда именно стреляешь. Немец ответил, торопливо перенося огонь на новую цель, но было уже поздно. Старшина и без того засек его позицию, теперь же мог стрелять наверняка. Первые пули выбили щепу из угла покосившегося сарая, за которым укрылся фашистский пулеметчик, вторая очередь прошла ниже, подбрасывая фонтанчики мерзлой земли. Третья и последняя довершила дело. Несколько раз дернувшись, фриц уткнулся щекой в приклад. Второй номер расчета попытался подменить камрада. Но общеармейский шлем М40, при всех его неоспоримых, хоть и весьма спорных достоинствах, оказался крайне плохой защитой от пули калибром семь девяносто два миллиметра, и он отправился следом за ним туда, откуда уже не возвращаются. Не за шлемом, в смысле, а за обер-ефрейтором Краузе. Остаток ленты Семен Ильич выпустил по бронетранспортеру – нарушение приказа, понятно, но не оставлять же фашисту добрую машинку? Трассирующие пули подожгли разлившееся из пробитого бака топливо, и под днищем заплясали пока еще робкие, но с каждой секундой набирающие все большую силу алые всполохи. Огонь пополз вверх, мощно пыхнул скопившимися в полупустом баке бензиновыми газами, охватил мотор и боевое отделение. Ухмыльнувшись в усы, Левчук удовлетворенно крякнул, подхватил пулемет и вместе с пятеркой морских пехотинцев рванул следом за товарищами. Теперь первым двигался Алексеев. С пистолетом-пулеметом в правой руке и надоевшей хуже горькой редьки шифромашиной в левой. Неудобно, конечно, но стрелять и так можно, поскольку автомат висит на переброшенном через плечо ремне. Да и бежать совсем недалеко, до присмотренного дома всего каких-то метров двадцать. Пугало только одно – что утратит ценный трофей известным военно-морским способом. Много ли хрупкому механизму нужно? Шальная пуля или осколок от близкого взрыва – и приехали. А потом комбат совместно с местным командованием его просто зароет. И будут правы, что характерно: не сохранил, не сберег. В его весьма непростом положении – считай, готовое обвинение во вредительстве и прочем саботаже. Так что драгоценный «чумадан» следует беречь пуще зеницы ока. Глядишь, и сыграет еще свою роль, когда его попаданческая судьба станет решаться… Перескочив поваленный миной забор, Степан прижался к посеченной осколками стене в метре от ближайшего окна, как и все остальные, выбитого ударной волной. Внутри стояла тишина, то ли немцев в хате не было, то ли затаились, наблюдая. Подбежавший следом Аникеев аккуратно усадил под стеной скрипящего зубами комбата и вопросительно дернул головой. Старлей пожал плечами. Остальные пока дожидались за забором, держа окна под прицелом. Вытащив трофейную гранату, морпех скрутил крышку и вытряхнул на ладонь запальный шнур: – Эй, братва, есть кто в хате? Отзовитесь, а то гранату кину. На счет три бросаю! Раз, два… В доме раздался шорох, словно кто-то торопливо отползал от окна. Негромко, но вполне отчетливо лязгнул металл, скрежетнуло под подошвой сапога битое стекло. Ну, в принципе, понятно. «Граната» что на немецком, что на русском звучит похоже, сложно ошибиться. Кивнув Ивану, старший лейтенант активировал запал и, досчитав до четырех, без замаха перекинул М24 через подоконник. Следом полетела еще одна «колотушка», брошенная Аникеевым. Сдвоенно бухнуло, из окна выметнулся клуб сизого дыма и пыли, в комнате что-то звучно упало. Выпрямившись, Степан вскинул ППШ и перечеркнул помещение длинной, от стены до стены, очередью. Пихнув товарищу чемодан («башкой отвечаешь!»), перевалился через подоконник, спрыгивая внутрь затянутой дымом комнаты. Резко ушел в сторону и присел, дав еще очередь и успев пожалеть про отсутствие в этом времени тактических фонарей. Но проход в соседнее помещение, как и темное пятно лежащего на пороге немецкого пехотинца, разглядеть в пульсирующем свете дульного пламени успел. Колено наткнулось на что-то мягкое. Не опуская оружия, быстро ощупал свободной рукой, сразу наткнувшись на ремень портупеи и крышку противогазного бака. Еще один фриц, причем гарантированно дохлый, можно и не проверять – граната разорвалась буквально в метре. Не зря же он заранее обговорил с боевыми товарищами этот момент: при штурме дома один бросает гранату за окно, другой – в глубину комнаты. Двигаясь вдоль стены, Степан подобрался к внутренней двери и приготовил последнюю гранату, на сей раз родную оборонительную Ф-1, тратить которую не хотелось категорически – когда еще удастся пополнить боезапас? Покопавшись в памяти, прокричал в темный проем, внутренне гордясь собственными познаниями в незнакомом языке: – Дойче зольдатен, капитулирен! Их бин, э-э, кидайтен гранатен, цвай секунд! Аллес тод![21] В следующий миг Алексеев убедился, что по-немецки он говорит из рук вон плохо. Вероятно, его неправильно поняли. Ну или он неожиданно столкнулся с ревностным ценителем чистоты родного языка, поскольку из темноты заполошно ударил автомат. Дверной косяк брызнул щепой, несколько пуль с сухим стуком впились в противоположную стену. Разочарованно вздохнув, морпех сорвал чеку, отпустил предохранительный рычаг и, отсчитав полторы секунды после хлопка сработавшего запала, бросил гранату навесом, надеясь, что взорвется она еще до того, как коснется пола. Сработала ли задумка, старлей не понял, поскольку зажмурился и прикрыл ладонями уши. Но грохнуло нехило. С невысокого потолка сыпануло трухой, возле самого уха пропел шальной осколок, тухло завоняло сгоревшим тротилом. Выпустив еще пару очередей, Алексеев опустил автомат. Похоже, все, вряд ли в этой хате больше двух комнат. А всякие там сени – или как там это называется? – бойцы подчистят, когда внутрь ворвутся. Обернувшись к окнам, Степан крикнул: – Ванька, можно заходить! Идите через дверь, только осторожно. Смотри трофей снаружи не забудь. Ворвавшиеся в хату морские пехотинцы первым делом проверили комнаты, которых оказалось все-таки три штуки – тут Степан ошибся. Убитых гитлеровцев – унтер-офицера (именно он и стрелял из автомата) и троих шутце – оттащили в дальний угол, разжившись несколькими гранатами, трофейным оружием, перевязочными пакетами и, что особенно порадовало Степана, фонариками, один из которых он забрал себе. Пока десантники устраивались у окон и на чердаке, старлей с Левчуком перевязали комбата. Раны оказались не слишком опасными, обошлось без серьезного кровотечения, вот только Алексеев отлично понимал, что крохотные осколки брони занесли в организм просто до безобразия много всяких бактерий. Кузьмина, как ни крути, следовало поскорее доставить в госпиталь. Вот только ближайший госпиталь сейчас, на вторую ночь боев за Малую Землю, находился на противоположном берегу Цемесской бухты, до которой было порядка тридцати километров морем… – Знаю, о чем думаешь, – словно прочитав его мысли, буркнул Олег Ильич, поудобнее пристраивая раненую ногу. – Нельзя мне сейчас в санбат, да и нет его тут, санбата этого. Кто бойцами руководить станет? Сам же недавно говорил, мол, некому заменить. Или, может, ты возьмешься? – Не возьмусь, – мотнул головой Алексеев. – Опыта не хватит. Да и какой из меня командир? Разведчик я. Ну и диверсант немного. Но если раны загноятся, можно и ногу потерять. Или вообще… – Понимаю, – согласился Кузьмин. – Только есть у меня подозрение – не успеют они загноиться. Все решится в ближайшие день-два, как ты и рассказывал. А вот как ситуация прояснится, так и решу, как дальше поступить. Посчитаю, что больше тут не нужен, – отправлюсь с первым же катером или мотоботом. Пойму, что здесь нужнее, – останусь. Не обижайся, Степа, сам должен понимать. – Согласен, тарщ командир. Я про госпиталь вообще ни полслова не сказал, вы сами догадались. Короче, не о том речь. Нам сейчас нужно поскорее товарища майора разыскать. – А вот это правильное решение, лейтенант. Посему слушай боевой приказ: бери своих ребят и дуй на поиски КП майора Куникова. Группа у вас боевая, воюете отменно, справитесь. Доложишь о нашем прибытии и трофейной машинке. А мы уж тут как-нибудь продержимся. Пулемет только оставьте, нам он нужнее. И трофейные боеприпасы тоже. Все ясно? – Так точно, понял. Сделаем. – Сделай, старлей! Не сомневаюсь в тебе. Да, вот еще – шифромашину мы в подполе спрячем, для надежности. Вдруг что с нами – вернетесь, отыщете. Приказ Степану не понравился, но и смысла спорить он не видел. Правильный приказ. Сидеть в доме с раненым комбатом, дожидаясь у моря погоды, глупо, нужно поскорее установить связь с местным командованием, скоординировать дальнейшие действия. Равно как и вообще понять, что вокруг происходит. Послевоенные мемуары – это, конечно, здорово, но хорошо бы и самостоятельно обстановку оценить. Хотя и без того понятно, что поселок сейчас – самый настоящий слоеный пирог, в котором немцы чередуются с нашими и наоборот. – Мужики, приказ понятен? – Морпех оглядел сосредоточенно выслушавших его Аникеева с Левчуком. – Чего ж тут непонятного? – спокойно пожал плечами старшина. – Нормальное задание. Сейчас выходим? Ванька же в ответ только кивнул, сильно, аж костяшки пальцев побелели, сжав приклад пистолета-пулемета. Глаза рядового тревожно посверкивали из-под низко надвинутой исцарапанной каски, и Степан отчего-то не мог понять, чего в этом взгляде больше – упорно скрываемого страха или, наоборот, отчаянной решимости и желания действовать. – Считай, уже ушли. Снарягу подгоните и попрыгайте на всякий пожарный, шуметь нам никак нельзя. Двинулись… К тому времени, когда тройка разведчиков покинула хату, окружающий бой понемногу утих, сместившись куда-то на соседние улицы. Дымящиеся, с провалившимися крышами дома хмуро провожали бойцов темными провалами окон, чадно догорал бронетранспортер. Ночное небо перечеркивали разноцветные трассеры, с разных сторон слышалась ружейно-пулеметная стрельба, над головой повисали уже успевшие вызвать у старлея стойкую неприязнь осветительные ракеты. Вдалеке рокотали танковые моторы, хлестко бухали башенные орудия, но определить, чьи именно, Степан не мог. Может, советские легкотанки все еще воюют, может, немецкие панцеры. Как их разобрать, если он всего-то вторые сутки на войне? Винтовочный выстрел от автоматного, что нашего, что фашистского, морпех уже научился отличать, а вот с танковыми пушками сложнее. Да и какая разница? В глубине души Алексеев отлично осознавал, что долго три «Стюарта» в уличных боях не провоюют, тем более ночью. Сожгут, скорее всего, – как это происходит, он и в Южной Озерейке насмотрелся. Не штурм Грозного в середине девяностых, конечно, но тоже впечатлило. Одна у танкистов надежда – на пехотное прикрытие. Которое в темноте тоже плохо видит и по которому фрицы долбят из всех стволов да из-за каждого забора. А уж от замаскированной ПТО или удачно подобравшегося вражеского танка так и вовсе не защитит. Так что с неизбежной потерей «брони» он мысленно смирился, хотя, конечно, и надеялся на лучшее: в реальном бою чего только не случается. Порой грозовым фронтом накатывали гулкие разрывы мин и тяжелые удары фугасных снарядов, отбрасывающие на низкие тучи короткие огненные всполохи. Насколько понимал Алексеев, ошарашенные неожиданной атакой с тыла гитлеровцы отступили к центру поселка, но дальше не пошли, отсекая преследование плотным минометным и артиллерийским огнем. Лупили в том числе и по своим, поскольку все пристрелянные накануне координаты внезапно потеряли актуальность. Многие здания и позиции на окраине Станички так и остались занятыми фашистами, превращаясь в очаги жарких боестолкновений, победа в которых оставалась за советскими бойцами. Немцы попытались давать целеуказание сигнальными ракетами, но морские пехотинцы мгновенно раскусили эту хитрость, запуская аналогичные, но в других направлениях, порой весьма непредсказуемых. Оказали поддержку и советские береговые батареи, дав несколько залпов по заранее разведанным целям, где десантников оказаться точно не могло. В конечном итоге ко второму часу ночи стрельба начала понемногу стихать. Обе стороны дожидались рассвета, надеясь, что утром ситуация так или иначе прояснится. Вот только старшему лейтенанту Алексееву с боевыми товарищами до этого момента еще предстояло дожить… – Давай к подбитому танку, старшина, осмотримся. – Старлей указал направление. – Дуй первым, мы с Ванькой прикрываем. Затем ты нас. Вперед. Бежать до раскорячившегося поперек улочки немецкого танка было недалеко, метров пятнадцать, так что добрались без проблем. Танк, рыже-черный от огня, с сорванной с погона, съехавшей набок угловатой башней, вонял перекаленным металлом, горелой резиной и краской – и еще чем-то смутно знакомым. Башенные люки были приоткрыты, но не распахнуты – экипаж остался внутри. Вероятнее всего, бронемашину подбили удачно брошенной гранатой, после чего сдетонировал боекомплект и загорелось топливо. Ну или, наоборот, сначала бензин полыхнул, а затем уж и укладка рванула. Морпех уже видел у бойцов эти похожие на консервную банку от тушенки гранаты, тот самый знаменитый «Ворошиловский килограмм»[22], вот только в руках пока так подержать и не довелось. – Поджарились фрицы, не успели выбраться, – между делом прокомментировал Левчук. – Ну, да так им и надо, сволотам. Поделом. Степан ощутил, как к горлу подкатил тошнотворный комок – теперь и он понял, чем именно пахнет сожженный панцер. Желудок подпрыгнул и, не будь он практически пуст, Алексеева наверняка бы стошнило. Да твою ж мать! Хорошо хоть, сдержался, икнул только сдавленно, а то от стыда перед товарищами бы сгорел… – Ничего, лейтенант. – Старшина бросил на командира понимающий взгляд. – На войне это еще не самый страшный запах, поверь. Хотя, знаешь… Когда мы в сорок втором годе деревеньку одну у германцев отбили да до сожженного сарая добрались, меня тож наизнанку вывернуло. Ироды эти в нем всех жителей живьем пожгли – баб, деток малых, стариков. Всех. И блевал я тогда дальше, чем видел, верно тебе говорю. Ну, успокоился? Или травить за борт, как наши морячки говорят, будешь? – Не буду, – сдавленно буркнул старлей, стараясь дышать поглубже. Невпопад подумалось, что предложи ему сейчас кто отведать свежего, с пылу, с жару шашлыка, он, не задумываясь, свернул бы радушному угощателю челюсть. А то и шею. Аникееву, судя по кислому выражению лица, исходящее от сгоревшего панцера амбре тоже пришлось не по вкусу, и он сдерживался из последних сил. – Нормально все. По сторонам приглядывайте, осмотрюсь. Алексеев поднес к глазам бинокль. Задержав взгляд на сараюшке с просевшей крышей, расположенной неподалеку от разрушенного до самого основания дома, несколько секунд наблюдал, затем протянул трофейный прибор старшине: – Погляди-ка, Семен Ильич, во-он на тот сарайчик. И сообщи, что углядел. Присмотревшись к полуразрушенному строению, подсвеченному резким светом очередной взмывшей в небо фашистской ракеты, старшина пожал плечами: – Есть там кто-то, командир, точно есть. Только таятся, не хотят, чтобы заметили. Думаешь, германцы? – Скорей наши, я каску успел разглядеть, когда «люстра» повисла. И винтовка у него характерная, СВТ, скорее всего. Что-то мне подсказывает, что это и есть бойцы товарища Куникова. – Почему так думаешь? – заинтересовался Левчук. – Да просто сомневаюсь, что наши ребята так далеко продвинулись, мы ж перед этим танком целых две улицы прошли. И чем ближе сюда, тем меньше по нам стреляли. Немцев к центру поселка оттеснили, потому и предполагаю, что это куниковцы. Не забыл, как нас фрицы с полчаса назад едва не отоварили? Левчук мрачно мотнул головой: забудешь такое, как же!.. ⁂ С пятеркой гитлеровцев они столкнулись совершенно случайно, когда пробирались через фруктовый сад, от которого после полутора суток обстрелов и бомбардировок остались лишь стволы с нелепо торчащими обрубками сучьев. Ну или это фрицы с ними столкнулись. Но опешили одинаково и те и другие – настолько, что даже за оружие схватились не сразу. Напуганные неожиданной ночной атакой, да еще и поддержанной танками, фашисты то ли меняли позицию, то ли драпали в глубь поселка. И меньше всего ожидали встретиться с советскими морпехами. Как ни странно, первым отреагировал Аникеев, срезавший очередью от бедра – времени прицеливаться не было, да и к чему, собственно, если до противника от силы метров пять? – ближайшего немца. Второго, успевшего вскинуть к плечу карабин, завалил старлей, перед тем отпихнув Ваньку в сторону. Вражеская пуля ушла в молоко, а выстрелить еще раз ему оказалось не суждено. Счет сравнялся, три на три. Бежать немцы не стали, прекрасно понимая, что три карабина против стольких же автоматов не сыграют, и попытались рассредоточиться, укрывшись среди поломанных снарядами деревьев. Затягивать бой было никак нельзя, и разведчики бросились врукопашную. «Своего» фрица Степан нагнал буквально в три прыжка, бросившись на спину и повалив. Удерживая шею противника левым предплечьем, дотянулся до штыка, нанося удар в бок. Вышло неудачно – лезвие упруго соскользнуло, попав в поясной ремень, фриц рванулся, переворачиваясь и пытаясь дотянуться до горла Алексеева. В лицо, как уже было раньше, пахнуло тухлой вонью нечищеных зубов и густым перегаром. Старлей ударил еще раз, ощутив, как на сей раз клинок погружается в тело врага. Гитлеровец захрипел, выгибаясь дугой, засучил по земле каблуками подкованных сапог. Внутренне передернувшись от ощущения противной липкости на пальцах, Степан выдернул штык-нож и нанес еще один удар. Коротко протарахтел ППШ, кто-то сдавленно застонал. Звякнул металл, раздалось неразборчивое ругательство на немецком и хриплый выкрик Аникеева «ах ты ж, гад… полундра, братва, граната!». Отпихнув труп, Алексеев вжался в землю, дожидаясь взрыва. В нескольких метрах гулко хлопнула «колотушка», по спине и каске сыпануло каким-то мелким мусором – и все стихло. Подтянув за ремень автомат, старлей приподнялся, плавно поводя стволом и оценивая обстановку. Стрелять оказалось не в кого, хоть он пока и не понимал, что произошло. Неподалеку с кряхтением поднялся на ноги Левчук, тоже с пистолетом-пулеметом в руках. Кожух ствола курился дымом. Рядом со старшиной ничком лежал второй гитлеровец, судя по неподвижной позе, мертвый. А вот Аникеева и последнего немца отчего-то видно не было. – Ванька, ты там как, живой? – Целый я, тарщ старшина! – раздалось из-за поваленного дерева, ощетинившегося во все стороны ветвями. – Двигай сюда, коль нормально все. Найдя взглядом старшего лейтенанта, Семен Ильич пояснил: – Как мы с вами с германцами сцепились, Иван за третьим кинулся. Ну я своего прикладом оглушил да и стрельнул в упор. А Ванькин фриц товарища нашего с ног сбил да и повалился вместе с ним за дерево. Потом он про гранату крикнул, ну я за германцем и укрылся, взрыв пережидая. – А гранату я в сторонку отбросить успел! – с гордостью сообщил Аникеев, с трудом выдираясь из хитросплетений переломанных веток. На левой скуле бойца набухала солидная ссадина. – Ну а с лицом чего случилось? – спросил Левчук, быстро переглянувшись со старшим лейтенантом. – Да ударился… когда падал, – вильнул взглядом Иван, тут же возмущенно вскинувшись: – И вот нечего тут переглядываться, товарищи командиры! Между прочим, первого фашиста я завалил, да и этого тоже уконтрапупил! – Рядовой показал окровавленную финку, которую так и сжимал в ладони. – Кто ж знал, что он успеет гранату вытащить? Алексеев махнул рукой: – Нормально все, Вань, отлично справился. Собираем трофеи и уходим, мало ли кто тут еще по округе шляется. Две минуты – и нет нас… ⁂ – Так я и не спорю, командир, – возвращая цейс, покладисто согласился старшина. – А «куниковцами» – это ты так бойцов товарища майора называешь? Ну я так и подумал. Дельное название, нужно будет запомнить и товарищам рассказать. Только как нам до них добраться? Не разглядят, что свои, да и стрельнут. Обидно от своей пули погибать.