– Присаживайся, это ненадолго. – Комбат выглядел слегка смущенным, словно не знал, с чего начать разговор. – Тут такое дело, лейтенант: ты извини, что сразу тебе не поверил, что сомневался в твоих словах. Сам должен понимать. Взялся не пойми откуда, странные вещи говорить стал. Но теперь, когда командование своим приказом твои слова подтвердило… в общем, спасибо тебе! Как подумаю, в какую мясорубку мы бы под Глебовкой угодили и скольких ребят практически зазря положили… Как Новороссийск возьмем, сразу представление на тебя подам. Ты за одну только радиостанцию и батарею орден заслужил, а с учетом этой секретной шифромашины – так, может, и не один! А перед тем еще и артсамоход спалил. В первую минуту Степан даже не нашелся, что и ответить: вот так ни фига себе он в прошлом легализовался! Если Кузьмин и на самом деле представление на него напишет и ему ход дадут, очень даже интересные вопросы к нему возникнут. Поскольку неожиданно – ага, вот именно что неожиданно, три раза ха-ха! – выяснится, что никакого старшего лейтенанта Алексеева в природе не существует, и никакой «секретной разведгруппы особого назначения» тоже! Да уж, проблема… но не убеждать же Кузьмина этого не делать? Тем более еще нужно живыми до Малой Земли добраться… – Спасибо, Олег Ильич, – во второй раз назвав капитана третьего ранга по имени-отчеству, ответил морпех. – Вот только я ведь не один был, мои бойцы тоже награды заслужили. Да и вообще, давайте сперва отсюда выберемся, а там уж и про награды говорить станем. Не за ордена сражаемся, за Родину. – Откровенно говоря, Степан не помнил, откуда в памяти взялась эта фраза – то ли сам придумал, то ли услышал где. Наверняка услышал, уж больно красиво прозвучало. – Скромность – это хорошо, это правильно, – покладисто согласился Кузьмин, исподлобья глядя на морпеха. И тот неожиданно понял, что все произнесенное – не более чем прелюдия. А на самом деле комбат хочет сказать совсем другое. Ну или спросить. Так и оказалось: – Ладно, старшо́й, ты прав, неважно все это сейчас. Вопрос задать хочу: ты ведь мне не все, что знал, рассказал, верно? Может, поделишься? Или снова отнекиваться станешь, мол, права не имею, секретная информация? Алексеев откровенно завис: подобного вопроса он уж точно не ожидал. Ну, и что ему отвечать? Снова врать и что-то выдумывать? Вот только что именно? Не пересказывать же комбату историю Малой Земли и будущего освобождения всей Тамани, выдавая это за совсекретные планы командования? Которых он по определению знать не может? Бред же, честное слово… От необходимости отвечать Степана, как ни странно, спасло люфтваффе: сквозь занавешенные плащ-палатками окна донеслись крики «воздух!», и практически сразу на дальней окраине поселка ударили первые взрывы. Гитлеровцы устали ждать, когда русские перейдут к активным действиям, и сделали первый ход, многократно проверенный за годы войны, – отправили разобраться с ситуацией пикирующие бомбардировщики. – Наружу! – рявкнул морпех, подрываясь с табурета. Кузьмин действовал не менее решительно – подхватил со стола карту, не глядя запихивая ее в полевую сумку, протянул руку к лежащей на дальнем крае стола флотской шапке-ушанке. И в этот миг грохнуло совсем рядом. Хата буквально подпрыгнула на месте, с просевшего потолка сыпануло трухой, в соседней комнате что-то звучно упало. Ударная волна внесла внутрь сорванные брезентовые полотнища, щедро осыпав помещение остатками стекол и щепками разбитых оконных рам. В нос шибануло уже знакомой кислой вонью сгоревшей взрывчатки. Каким-то чудом удержавшийся на ногах старлей подхватил под локоть упавшего комбата, рывком впихнув его в затянутый пыльно-дымным маревом покосившийся дверной проем. Рванул следом, отстраненно прикидывая, что если это была авиабомба (а что, блин, это еще могло быть?!), то вторая однозначно ляжет дальше. В принципе, он угадал: девятка Ю-87 не отрабатывала по какой-то одной конкретной цели, просто «прочесывая» территорию поселка частым бомбовым гребнем. Так что следующий фугасный подарок долбанул достаточно далеко впереди, угодив практически по центру единственной крупной улицы Озерейки. Насколько мощной была бомба, Степан понятия не имел, но рвануло неслабо. Куст разрыва поднялся метров на десять, скраденная расстоянием ударная волна ощутимо толкнула в грудь, а сверху щедро сыпануло комьями мерзлой, утрамбованной земли. И почти сразу же бабахнуло еще дальше и чуть в стороне. Едва ли не против воли старлей бросил взгляд в небо, успев заметить стремительный силуэт распластавшегося на изломанных крыльях пикирующего бомбардировщика, того самого знаменитого лаптежника, выходящего из пике и набирающего высоту. По ушам ударил противный, какой-то металлический, что ли, вой, практически такой же, как в виденных в его времени кинофильмах. «Не врали, получается, киношники, реально похоже. Твою мать, какой мерзкий звук, аж живот сводит, реально до усрачки…» – отстраненно подумал старший лейтенант, завороженно глядя на следующий заходящий в атаку «восемьдесят седьмой». Падающий из поднебесья самолет с пугающей скоростью увеличивался в размерах: миг – и уже можно разглядеть сверкающий диск пропеллера и нелепо торчащие шасси в каплеобразных обтекателях; другой – и становится заметна темно-серая, почти черная капля пока еще не сброшенной бомбы под фюзеляжем. Когда-то он читал, что в пике немцы заходили с высоты аж в пять километров, а бомбометание производили метрах на четырехстах, однако сейчас, вероятно, из-за облачности, юнкерсам приходилось работать куда ниже. В какое-то мгновение Степану стало казаться, что время внезапно замедлилось; что пикировщик приближается излишне медленно, словно в популярном видеоэффекте слоу-мо, нужно – не нужно используемом в любом современном кинофильме. Зрелище завораживало и затягивало, хоть сознание возмущенно вопило о смертельной опасности… – Туда! – проорал в ухо комбат, махнув рукой в сторону каких-то хозпостроек на заднем дворе. – Укроемся! Бойцы, за мной! И этот прорвавшийся сквозь забивший уши вязкий вой самолетной сирены крик внезапно вырвал старлея из сковавшего тело и разум наваждения. Течение времени рывком вернулось к привычной скорости. М-мать-перемать, да что это он на самом-то деле?! Или жить надоело?! Оставив позади замаскированный нашедшейся на борту штатной масксетью Funkpanzerwagen (услышанное от пленного радиста труднопроизносимое название Алексеев все-таки запомнил), они с Кузьминым за несколько секунд добрались до приземистого сарая с просевшей крышей. Следом в дверной проем ввинтились еще двое морских пехотинцев, перед налетом охранявших трофейный бэтээр и штабную избу. В сарае царил полумрак, знакомо пахло застарелым навозом и перепревшим сеном: в детстве будущего старшего лейтенанта каждое лето отправляли на месяц-полтора к бабушке в деревню. У бабушки было здорово – в деревне (собственно, поселке городского типа, но о таких подробностях Степа в те беззаботные годы просто не задумывался) имелась небольшая речка, взаправдашний, хоть и не слишком обширный лес и пришедший в полное запустение еще в середине «святых», мать их трижды за ногу, девяностых небольшой завод. Что именно он некогда производил, Степан так и не узнал, но играть в войнушку в руинах заброшенных корпусов было интересно, хоть и немножечко жутковато. Но как здорово было представлять себя крутым спецназовцем, штурмующим секретную базу международных террористов, или атакующим место приземления инопланетных роботов-завоевателей космодесантником!.. Земляной пол тяжело вздрогнул под ногами, грубо выдергивая старшего лейтенанта из столь не вовремя накативших детских воспоминаний. Раскатисто грохнуло, причем куда ближе, чем несколькими секундами раньше. Трухлявая крыша, и без того держащаяся на честном слове, с сухим треском просела еще ниже, дальняя стена сарая и вовсе обрушилась. Нос и рот мгновенно забило удушливой пылью, в полуметре от старлея в землю воткнулось одним концом потемневшее от времени бревно перекрытия. Морпех заученно распластался на полу, рывком повалив рядом с собой замешкавшегося бойца. Остальным помощь не потребовалась, залегли сами. Спины и каски обильно запорошило каким-то гнилым мусором. Похоже, завершившие первый заход Ю-87 развернулись и теперь утюжили поселок в обратном направлении, освобождаясь от оставшейся бомбовой нагрузки. В ответ с разных сторон тарахтели разрозненные пулеметные очереди, часто хлопали самозарядные винтовки. Серьезного вреда стремительно пикирующим самолетам это принести не могло, однако срабатывал психологический эффект: пока ты ведешь ответный огонь, в любом случае не так страшно. А там, глядишь, и попадешь куда-нибудь, пусть даже и случайно. Порой и одной-единственной пули, особенно бронебойно-зажигательной или трассирующей, может хватить, не танк все-таки, броней только пилотская кабина прикрыта. Степан внезапно поймал себя на совершенно идиотском желании тоже выскочить на открытое место и выпустить по ближайшему воющему силуэту весь, «до железки», как говорится, автоматный магазин. Глупость, понятно, никогда бы он подобного не сделал, но сам факт появления таких мыслей настораживал: впервые оказавшийся под авианалетом Алексеев неожиданно подумал, что прошедшие войну ветераны отнюдь не врали в своих воспоминаниях, рассказывая, как люди порой сходили с ума именно во время налета лаптежников. Уж больно жутко было слышать выворачивающий нутро вой самолетных сирен, сменяющийся свистом падающей авиабомбы, метящей, казалось, исключительно в тебя, и ни в кого больше. Там, ночью на побережье, когда фрицы закидывали их снарядами и минами, все ж таки настолько страшно не было – хотя, казалось бы, куда уж страшнее-то? Помнится, один из батиных знакомых рассказывал, что самым жутким моментом его многочисленных «командировок» в горячие точки стала атака своих же Ми-24, получивших ошибочные разведданные, после которой он с месяц начинал заикаться, едва заслышав шум вертолетного движка. Интересно, что бы он сказал, пережив налет немецких пикировщиков? Снова взрыв. И еще один, поближе. Если сарай сейчас окончательно завалится, будет глупо и обидно. Насмерть не завалит, конечно, но все равно неприятно. Эх, нужно было сразу из поселка уходить, как ответную радиограмму получили, не зря ж немецкий разведчик над Озерейкой круги нарезал. Морпех замер, обдумывая сложившуюся в мозгу логическую цепочку: «радиограмма – трофейный бронетранспортер – «Энигма»… Твою ж мать, шифромашина так в бэтээре и осталась! Если сейчас в него бомба угодит – да хоть бы и просто рядом рванет, что там той брони, – командованию ценного трофея не видать как своих ушей! Ну уж нет, хрен вам, летуны буевы, он себе этого всю оставшуюся жизнь не простит! – Стой, куда! – заорал комбат, видимо решив, что у Алексеева все-таки поехала крыша. – С ума сошел, лейтенант?! Отставить! Назад, я сказал! Но старлей уже не слышал. Перекатом выметнувшись из полуразрушенного сарая, ныне больше похожего на кучу строительного мусора, в несколько прыжков преодолел полтора десятка метров до бронетранспортера. Оттолкнувшись ногой от гусеницы, через борт нырнул внутрь. Ушибленное пулей ребро снова дернуло короткой болью, но недавно наложенная повязка вроде бы осталась на месте. Подхватив заветный чемоданчик, выбрался наружу – на сей раз через кормовую дверь. И, словно кто в спину толкнул, неожиданно не стал выскакивать на открытое место, а укрылся под измазанным засохшей грязью днищем «бронезапорожца», пропихнув перед собой футляр с шифровальной машиной. ДУ-Д-ДУМММ! Пятидесятикилограммовая фугасная авиабомба SC-50 в щепки разнесла крыльцо с резными балясинами, развалила стену, обрушила внутрь хаты двускатную крышу. Несколько шальных осколков со звоном влепились в борт бронетранспортера, двор усеяло обломками саманного кирпича-сырца и затянуло дымом и пылью. Где-то на краю поселка рвануло еще пару раз – и все смолкло, лишь гудели, с каждой секундой все тише и тише, моторы отбомбившихся юнкерсов, возвращающихся на свой аэродром. Степан помотал гудящей – похоже, его в очередной раз глушануло близким взрывом – головой, закашлялся и натужно сплюнул вязкой, светло-серой слюной. Все? Похоже на то, можно вылезать. Повеселились, блин, птенчики Геринга, чтоб им до посадочной полосы не дотянуть! Кстати, интересно, отчего фрицы аж целых две бомбы на эту хату потратили? Знали, что здесь штаб? Глупости, быть такого не может. Или случайность, что вернее всего – на войне чего только не случается! – или все ж таки заметили замаскированный броневик, по которому и целились. Правда, не попали. К счастью, поскольку иначе он бы сейчас обо всем этом не рассуждал… Выбравшись из-под бэтээра и вытащив ящик с шифромашиной, обзаведшийся парой свежих царапин старлей выпрямился, устало привалившись к пыльному борту. Без особого интереса оглядел несколько свежих отметин на броне. Отметины оказались достаточно глубокими, хоть и без пробития, так что зря он рисковал, мог бы и в сарае спокойно отсидеться. Хорошо хоть, догадался под бэтээром укрыться, иначе вовсе уж печально могло получиться. Степана слегка потряхивало, то ли от накопившейся усталости, то ли, что скорее, от осознания в очередной раз просквозившей совсем рядышком смерти – не заберись он под броневик, один из этих самых осколков мог бы достаться ему. Еще и от комбата влетит, вон он как раз из развалин сарая выбирается. Сейчас прибежит и начнет орать, словно оставшийся в далеком будущем вечно чем-то недовольный ротный… Комбат и на самом деле прибежал. Точнее, прихромал, слегка припадая на ушибленную во время экстренной эвакуации из хаты ногу. Несколько секунд молча испепелял гневным взглядом вытянувшегося по стойке смирно Алексеева, затем опустил глаза на стоящий у его ног чемоданчик и, дернув щекой, буркнул: – Понятно. Но за неподчинение приказу старшего по званию в боевых условиях все равно объявляю, гм, личный выговор без объявления в приказе. А вот ежели погиб бы под этой бомбой, то, честное слово, собственной рукой тебя б расстрелял… посмертно. Кузьмин несколько секунд помолчал, старательно делая вид, что занят выбиванием о колено запыленной, с прилипшими соломинками ушанки. Старлей, понятно, тоже молчал, с трудом сдерживая улыбку – тяжеловесную шутку комбата он оценил. – И вот еще что, Степа: хотел тебя на взвод определить, опытных командиров, сам знаешь, как воздуха не хватает, да передумал. Не твое это. Возглавишь разведгруппу, пойдете перед основной колонной. Сам предложил – тебе и выполнять. Уж больно меня та развилка беспокоит. Но ты везучий, надеюсь, что и в этот раз не подведешь. Вопросы? Ну я так и думал. Свободен… Глава 12 Разведка Район Мысхако, 4 февраля 1943 года Мотоцикл оставили, закатив подальше в лес и замаскировав в кустах, примерно в километре от развилки. Ехать и дальше по шоссе Алексеев все-таки не решился. Откровенно говоря, к этому моменту старший лейтенант уже не считал свой план моторазведки удачным – по большому счету им просто повезло не столкнуться с немцами. А если бы не повезло? Если бы фрицы сильно удивились одиночному байку, пусть и с соответствующим флажком делегата связи на крыле (идею подсказал пленный обер-фельдфебель, после бомбардировки еще больше проникшийся идеей уцелеть любой ценой; флажок же нашелся в трофейном бэтээре) и потребовали остановиться? Хотя бы просто для того, чтобы переброситься парой ничего не значащих фраз или попросить курева? Учитывая, что из всех троих по-немецки немного говорил только старшина, да и то с пятого на десятое и с чудовищным акцентом, спалились бы мигом. Пулемет и два трофейных пистолета-пулемета – сила, конечно, но смотря против кого и в каких условиях. Даже если б и отбились, разведка на этом благополучно бы закончилась, практически не начавшись. Нет уж, лучше дальше ножками, время пока терпит – основную колонну они опережали почти на час. Как раз подберутся к развилке и осмотрятся, прикинув дальнейшие действия. – Все, бойцы, скидываем маскарад, не понадобился. – Степан с превеликим удовольствием избавился от надоевшей шинели, провонявшейся порошком от вшей и чужим потом, скомкал и запихнул под ближайший куст. Утрамбовал подошвой берца и пристроил сверху каску. По новой перепоясался портупеей с кобурой, ножнами и подвешенными на плечевые ремни подсумками к МП-40. Поерзал – вроде удобно, хоть рыжая трофейная сбруя поверх черного бушлата и смотрится весьма непривычно. Перекинул через плечо полевую сумку с картой, тоже доставшуюся от немцев. Товарищи не заставили себя ждать, с готовностью сбрасывая трофейную одежду. Аникеев так еще и смачно плюнул сверху напоследок – идея с переодеванием рядовому не нравилась с самого начала, но спорить он не посмел. А как иначе? Приказ командира, с которым, понятно, не спорят. Особенно такого замечательного командира, каким оказался товарищ старший лейтенант, практически в одиночку уничтоживший целую фашистскую батарею и захвативший бронетранспортер с важными пленными! В глубине души Иван до сих пор тяжело переживал, что не поучаствовал в том бою, оставаясь твердо убежденным, что в этом случае и немцев перебили бы куда больше, и Леха Панкратов свою пулю не поймал бы. Искоса наблюдавший за ним старшина тяжело вздохнул, но комментировать действия самого молодого члена разведгруппы не стал. – Правильно решил, командир, а то мы на этой мотоциклетке, уж извини, как прыщ на заднице. Лучше по старинке – подберемся тихонечко, высмотрим, что нужно, да и решим, как поступить. – Левчук заботливо поправил кобуру с доставшимся от пленного гауптмана люгером – подарок Степана. Пистолет старшине нравился. Зимой сорок второго он уже почти завладел подобным, заметив на льду убитого немецкого офицера, но пробившая полынью мина распорядилась иначе. И трофей не забрал, и сам в ледяной водичке искупался, едва не утонув. – Ты, Семен Ильич, прямо мысли мои читаешь, – фыркнул морпех, вытаскивая из небольшого багажника позади мотоциклетной коляски их родные каски и вещмешки. – Разбирай имущество, товарищи бойцы! Пулемет сними, понесешь, а боеприпасы Ванька возьмет. Ничего не забыли? Тогда попрыгали. Нормально. Уходим. Пойду первым, вы следом, дистанция двадцать метров. Под ноги и по сторонам глядеть в оба, не на прогулку вышли. Оставив за спиной трехколесное средство передвижения с гордым именем Zundapp, разведчики растворились в лесу. Байк фрицы, скорее всего, вскоре найдут, следы на земле никто маскировать и не собирался, ну да и флаг им в руки. Зря он, что ли, перед выходом потратил целую минуту, ковыряясь в коляске? Полезут внутрь – будет им неприятный сюрприз. Это для подрыва снарядов Ф-1 не годилась, а в качестве простенькой мины-ловушки – самое то. Бабахнет не сильно, но смертельно, тонкая жесть осколки не остановит, а осколков будет немало. К слову, с мотоциклами вообще глупо вышло. Когда Алексеев предлагал комбату моторазведку, он искренне полагал, что трофейных байков будет несколько. Как выяснилось, ошибся. Остальные две транспортные единицы оказались полностью непригодны для использования по прямому назначению. Один мотоцикл раскурочило в хлам близким взрывом немецкой же авиабомбы, по второму кто-то из морских пехотинцев (а может, и немце-румынов) еще во время штурма поселка сгоряча прошелся пулеметной очередью, изрешетив бензобак и в клочья разодрав шины. В итоге на ходу остался всего один, вот этот самый «Цундап». Буквально до икоты надоевший Степану уже через полчаса: и ехать неудобно (местные дороги, даже с гордым именем «шоссированных», – они такие дороги, что ой), и из коляски, случись что, быстро не выберешься. Но самое главное, мотор тарахтит так, словно у него в заводских настройках прописано автоматически предупреждать всех встречных-поперечных о приближении русской разведгруппы. Хорошо так тарахтит, и глухой услышит. А глухих, если историки не врали, в вермахт, к сожалению, не берут… Так что они уж лучше так, «пешкарусом», как батя говорил. Хоть и медленно, зато тихо да незаметно, как порядочным разведчикам и положено. Идти по горному лесу оказалось несложно. Лежал бы сейчас снег, пришлось куда как сложнее, а так топай себе и топай, от кустика к кустику, от овражка к овражку, не забывая, понятно, окружающую обстановку контролировать. День потихоньку клонился к закату, зимнее солнце так и не показалось из-за сменивших утреннюю облачность низких туч (эх, и почему эти самые тучи не наползли чуток пораньше, избавив морпехов от авианалета?!), поэтому заметить разведчиков в черных флотских бушлатах среди темных древесных стволов было достаточно сложно. Ну, по крайней мере, в это очень хотелось верить… Пока топали, Алексеев от нечего делать вспоминал недавние события. Неожиданный налет пикирующих бомбардировщиков десантники пережили достаточно легко – в том смысле, что серьезных потерь не было. Замаскированные танки фрицы не обнаружили, подводы с ранеными и единственный грузовик удалось быстро убрать с открытого места, поэтому ни по тем ни по другим гитлеровцы прицельно не бомбили. В конечном итоге погибло меньше двух десятков бойцов, близкими попаданиями разнесло пару подвод и уже помянутый мотоцикл, развалило несколько уцелевших после утреннего боя поселковых домов и дворовых построек – судя по всему, с выбором целей фашисты особенно не заморачивались, работая по наиболее крупным и неподвижным объектам. Морские пехотинцы, в большинстве люди опытные и успевшие повоевать, успели рассредоточиться по территории, укрываясь в любых подходящих местах, поскольку знали – «лаптежники» за одиночками не охотятся, не их профиль. Единственным серьезным «успехом» люфтваффе – причем именно так, в кавычках – оказалось прямое попадание стокилограммовой фугасной бомбой в крышу сарая, в котором заперли захваченных во время штурма Южной Озерейки пленных. При этом, и сами того не ведая, немецкие летуны избавили Кузьмина от принятия весьма непростого решения, которое он, откровенно говоря, откладывал до самого последнего момента. Поскольку с пленными, так или иначе, пришлось бы что-то решать – не тащить же с собой почти сотню румынских пехотинцев? Никак невозможно. Оставалось либо расстрелять, либо оставить за спиной. Оба варианта комбату категорически не нравились, хотя в глубине души он понимал, как именно придется поступить. Нет, капитан третьего ранга прекрасно знал, что творили на его земле оккупанты, в том числе и румынские. И догадывался, что многие из бойцов, особенно те, что два года назад обороняли Одессу, без малейших сомнений выполнят любой его приказ – о расстрелянных и сожженных заживо в артиллерийских складах десятках тысяч одесситов и пленных красноармейцев помнили. Как и о миллионах других невинных жертв по всей залитой кровью страшной войны стране. Но одно дело – понимать, и совсем другое – отдать соответствующий приказ, ведь румыны в большинстве своем сдались добровольно. Немцы тяжелую моральную проблему русского офицера решили со свойственной продвинутым европейцам прямотой и решительностью – сарай вместе с обитателями разнесло буквально по бревнышку. Выяснять, выжил ли кто-то, просто не стали – во-первых, не до того, во-вторых, перевязочных материалов не хватало даже для своих раненых… Краем глаза заметив в паре метров нечто выбивающееся из ставшего привычным лесного пейзажа, морпех резко остановился, одновременно подав сигнал товарищам. Осторожно подобравшись ближе, убедился, что не ошибся – к дереву на высоте человеческого роста была прибита потемневшая от дождей и наползавших с побережья туманов табличка с лаконичной надписью ACHTUNG! MINEN! Трафаретный череп с перекрещенными костями зловеще скалился с фанерной поверхности, не предвещая впереди ничего хорошего. Степан сдавленно выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. Повезло, вовремя обратил внимание, еще бы несколько метров, и потопал бы по минному полю… Осмотревшись, заметил на соседних деревьях еще два предупреждающих знака. Значит, они на месте, и до развилки от силы метров пятьдесят, максимум сто – иначе с чего бы фрицам лес минировать? И это хорошо. Плохо, что теперь придется идти в обход, поскольку из всех средств разминирования у разведчиков только трофейные штыки у старшины и Аникеева. Нащупать ими мину наверняка можно, лезвие длинное и плоское, но сколько времени все это займет? Да и зачем? Он про немецкие противопехотные мины вообще ни сном ни духом, Левчук с Аникеевым тоже не профессиональные саперы. Проще обойти, всяко быстрее получится. И гораздо безопаснее. Подошедший в ответ на поданный знак Левчук взглянул на жизнерадостно лыбящийся нарисованный костяк и помрачнел: – Острожные сволочи, подстраховались! Сторонкой пройдем? – Ну не напрямик же, – буркнул старлей. – Вы с Ванькой справа, я слева, ищем проход. – Штык дать? – предложил старшина. – Твой-то уж больно короткий, глубоко не воткнешь. А нам и одного на двоих хватит. – Не нужно, просто ищем, где минное поле заканчивается. Немцы – аккуратисты, если здесь табличек понатыкали, значит, и с других сторон границы обозначили. Хотели бы, чтоб мы подорвались, – не стали предупреждать. Только осторожненько, Семен Ильич, нашумим – вся разведка насмарку… Минное поле тянулось почти до самой дороги, так что обходить его пришлось с левого фланга, дальнего от шоссе. Зато и выбранная позиция оказалась на удивление удачной – развилка с высоты пологого горного склона просматривалась во всей красе. Меньше чем за десять минут наблюдения Степан достаточно сориентировался, чтобы представить схему немецкой обороны. Наступающего по шоссе противника ничего насторожить не должно: всего-то обычный пост фельджандармерии, пусть и усиленный бронетранспортером. Самодельный шлагбаум поперек дороги, столбы с указателями – надписей с такого расстояния, несмотря на трофейный бинокль, не прочитать, но и так понятно, что там названия близлежащих поселков, – по обочинам. Сюрпризы, вполне ожидаемо, таились по флангам. Грамотно замаскированная батарея ПТО – пушки укрыты в капонирах, орудийные дворики оформлены по всем правилам саперного искусства – надежно перекрывала шоссе с обеих сторон. В немецких пушках Алексеев разбирался не шибко (точнее, вовсе никак), но мог с уверенностью сказать, что это не легкие «колотушки», которых для их «Стюартов», скорее всего, хватит с головой, а нечто куда более мощное и крупнокалиберное, с длинными стволами, увенчанными плоскими грибами пламегасителей, торчащими из-под маскировочных сетей. На месте ли расчеты, не поймешь, маскировка мешает, но, скорее всего, нет – какой смысл? Много времени для подготовки орудий к бою не потребуется, максимум пару-тройку минут. Где именно гитлеровцы разместили обещанные комбатом минометы, не разглядеть, но, скорее всего, вон там, в неглубоком овражке, что логично – им прямой наводкой не стрелять. Артпозиции прикрывают две подковообразные линии окопов, сейчас кажущихся необитаемыми. Оно и понятно, к чему фрицам зазря мерзнуть? Сидят, небось, вместе с противотанкистами в своих невидимых отсюда блиндажах, готовые по тревоге занять позиции. Кузьмин упоминал, что фашистов тут до взвода? Ну, в принципе, примерно так и выходит, роту в этих траншеях точно не разместишь. Да и не это главное: если заранее не подавить артиллеристов с минометчиками, лобовая атака в любом случае кровушкой умоется, тут комбат прав. Повезло еще, что фрицы окопы на склонах не отрыли, понадеявшись на мины. Передав бинокль старшине, Степан вытащил блокнот и карандаш и набросал схему вражеской обороны. В принципе, мог бы этого и не делать, поскольку на память не жаловался, но следовало показать Кузьмину. Пока рисовал, прикинул план атаки. Если удар всех трех групп выйдет скоординированным, никаких сложностей не предвидится от слова «совсем». Немцы, конечно, неплохо подготовились, но не против же восьми сотен морпехов при поддержке четырех танков, пусть даже и легких? Раскатают как блин. Главное, вовремя нейтрализовать артиллеристов с минометчиками, и, похоже, он даже догадывается, кто именно этим займется. Ну, вот судьба у него сегодня такая – фашистские батареи уничтожать! Не в одиночку, понятное дело, а совместно с боевыми товарищами числом как минимум до полнокровного отделения… Уткнувшись в локтевой сгиб, Алексеев мощно зевнул. Рукав так до конца и не просохшего бушлата пах влажным сукном, порохом и кисловатым потом, своим и чужим. Хм, раньше он даже не представлял, что можно уставать до такой степени! Хотя в училище будущих морских пехотинцев тренировали на совесть, изматывая порой до состояния полного нестояния. Ну, по крайней мере, он так раньше думал. Точнее – до сегодняшнего дня, который, зараза такая, все никак не закончится. А ведь он – как и его сверстники-курсанты – никогда не голодал по-настоящему, не мерз в окопах, не делил с боевым товарищем скудный фронтовой паек или несколько последних патронов! Уже не в первый раз Степан ощутил, как на него накатывает странное, с трудом передаваемое словами чувство. Утром, когда впервые пришлось убить, сначала пулей, а затем и ножом, это было ощущение нереальности происходящего, некой отстраненности от него. Сейчас же… Сейчас он внезапно и со всей возможной остротой осознал, через что прошли их предки на этой великой и страшной Войне. И насколько им НА САМОМ ДЕЛЕ было тяжело – порой недоедавшим и дурно обмундированным; вынужденным героически погибать лишь потому, что не было связи с командованием и приказ оставить позиции не пришел вовремя… Возможно, его прошедшие Афганистан восьмидесятых или Чечню девяностых современники восприняли бы это как-то иначе. Поскольку тоже были причастными и испытали подобное на собственной шкуре. Но он, старший лейтенант Степан Алексеев, окончательно понял это только сейчас. Понял как-то сразу – и теперь уже навсегда… – О чем задумался, командир? – подал голос старшина, протянув трофейный цейсс заждавшемуся Аникееву. – Снова, гляжу, напрягся весь, как тогда, под Глебовкой. И взгляд у тебя такой стал… характерный. Опять задумал германцам какую каверзу сотворить? – А? – вздрогнул старлей. – Да нет, просто устал немного. В сон клонит, сил нет. – Ну это-то как раз понятно, – согласился Левчук. – Может, спирту глотнешь, у меня еще осталось немного? – Не нужно, все равно не поможет, зато потом еще хуже станет. Вам с Аникеевым пить, кстати, тоже запрещаю. Возвращаемся. Перехватим комбата примерно там, где мотоцикл бросили. Пошли, только тихо. Вань, а ты чего такой смурной? – Так это, тарщ командир, снова ни одного фрица не убил… – удрученно опустил голову рядовой, закидывая за плечо трофейный автомат и подхватывая противогазную сумку, набитую патронными коробами к пулемету. – Боеприпасов вон сколько, оружие имеется, а только туда-сюда ползаем! Я на войну воевать пришел, а не за фашистами издалека подглядывать! Старлей мрачно вздохнул, пропуская Аникеева мимо себя: