– Безумные дни, – пробормотал Оуэнс себе в чашку. – Представьте только, что они понапишут, когда вы удалитесь от дел и закроете свою клинику. – Вот порадуются, – поддержала его жена. – Да они пляски устроят на руинах вашей больницы. Я размышляла. В гавкании Диксона, в рычании Матселла было столько самодовольства, столько уверенности в себе. Нет, не хочу я их радовать. – Да пускай катятся! – сказала я. – Этим мерзавцам меня не сломить. Дома, сидя у огня с Аннабелль на коленях, Чарли сказал, что Джонсы покажут всем, чего стоят. – Вся аристократия селится в районе Пятой авеню. Что ж, ударим по ним с тыла. В самом центре города есть несколько участков, выставленных на продажу. Выкупим их. И построим дом. Не дом – замок. – Замок? – вскричала Аннабелль. – Мы будем жить в замке? – Да, моя принцесса, – нежно ответил Чарли. – Шато Джонс. Замок с башнями, пони с серебряным колокольцем и фонтаны шоколада в саду. – А из кранов пусть льется шипучка! – объявила дочь. – А ну, хватит! – прикрикнула я на малышку. Моя мама не переносила избалованных детей, и я вслед за ней. Чарли же вечно заваливал Белль подарками и морочил голову мечтами о всяких глупостях. – Не переживай, бельчонок, – шепнул Чарли и произнес уже серьезно: – Завтра же утром свяжусь с земельным агентом. Через пару дней сделка будет оформлена. – Сделка, сделка, сделка! – запела Аннабелль. Она начала учиться игре на фортепьяно и без конца напевала мелодии, которые разучивала, даже на нервы действовало. Итак, впереди у нас Замок в Лощине. Но у меня-то времени на песенки и мечты о замках не было. На Либерти-стрит, несмотря ни на что, клиентов было много как никогда. Спасибо бесплатной рекламе, что сделали нам беспорядки и газеты. Но вопли толпы еще звучали у меня в ушах, и работать мы стали с величайшими мерами предосторожности. Шел уже март 1877-го. Однажды в клинике звякнул дверной звонок, я ожидала, что это очередная беременная дама. Но на крыльце обнаружился носатый полисмен. – Мадам Де Босак? – спросил он. – Мадам Жаклин Энн Де Босак? – Вы ошиблись. Я никакая не мадам, а миссис Джонс. – Ха! – Он ухмыльнулся. – А у меня совсем другие сведения. Всем известно, что вы и Мадам – одно и то же лицо. И тут я с ужасом увидела, что он не один. Сбоку от крыльца стоял еще один полицейский. – Не знаю, какие у вас там сведения, но я миссис Джонс, а в доказательство вот вам мистер Джонс, мой муж. – Что тут еще такое? – Из амбулатории вышел Чарли, взял меня за локоть, отодвинул назад и встал между мной и полицейским. – Полисмен Хейс, – представился визитер. – У меня ордер на арест вашей жены. – На каком основании? – Преступный промысел в виде абортов. Чарли потребовал показать бумагу. – Я очень сожалею, – произнес он, едва глянув в листок. – Здесь говорится, что арестовать следует Мадам Де Босак. – Мадам Де Босак – дама преклонных лет, – объяснила я. – Она действительно бывает здесь, но наездами. В настоящее время пребывает в Париже. Мы не знаем, когда ее ждать. – Миссис Джонс – это всего лишь псевдоним, – сказал полисмен. – Во всех газетах пропечатан портрет мадам. И она очень похожа на вас. Замечательный аргумент. Грош ему цена. Чарли стоял на своем: – Миссис Джонс – моя жена, а обвинение нелепо. – Она проследует со мной на Сентрал-стрит. – В Томбс?! – вскричала я. – Я не позволю, – мрачно произнес Чарли. – Поспешите, мадам, – сказал фараон, и мы поняли, что спорить бесполезно. – Я привезу Моррилла, – пообещал Чарли. – Мне нужно переодеться, – сказала я как можно спокойнее. Газеты потом отмечали изысканное сочетание бархата, шелка и кружев, мягкость шерсти. Элегантный гардероб, определил «Гералд». Отменное сочетание кашемира и меха, подпевал «Полиантос». На Сентрал-стрит Чарли прибыл через несколько часов и без Моррилла, занятого на заседании Большого жюри. Та к что полицейский судья Генри Меррит допрашивал меня без адвоката. Мне он показался истинной свиньей в черном одеянии. Но когда он назвал имя истца, в груди у меня словно что-то взорвалось. Корделия Парди. Моя маленькая Корделия. – У нас имеется заявление под присягой некоей Корделии Шекфорд Парди, – пробубнил Меррит. – Она показала под присягой, что вы совершили над ней акт аборта. Этот котеночек донес на меня после того, как я спасла ей жизнь?! Как такое возможно? Ее принудили. Уверена, принудили. – Это ложь, – сказала я резко. – Мисс Шекфорд… миссис Парди в ходе судебного процесса против мистера Джорджа Парди о злонамеренном пренебрежении обязанностями дала показания, что он вынудил ее сделать аборт на поздних сроках и что исполнителем были вы. Вы обвиняетесь в убийстве по неосторожности второй степени в соответствии с законом штата Нью-Йорк от 1846 года. Преступление наказывается тюремным заключением сроком не менее четырех и не более семи лет. ОТ ЧЕТЫРЕХ ДО СЕМИ ЛЕТ. Убийство по неосторожности. Что?! Если уж арестовывать меня, то за операцию! А это куда менее тяжкое преступление, до одного года тюрьмы, а не от четырех до семи! Убийство по неосторожности. Никогда! Все знают, что я и пальцем не трону женщину на позднем сроке. Пока у нее не начнутся роды. Кровь отхлынула у меня от лица. Я осознала, в какую переделку попала. Чарли сжал мои пальцы потной ладонью: – Твое слово против ее слова. Они ничего не докажут. – Прежде всего, – сказала я судье, – эта Корделия Парди, кем бы она ни была, солгала вам. Я в глаза ее не видела. – Суд установит сумму залога. – У меня маленькая дочь, ваша честь, – сказала я; ужас сотрясал мое тело. – Прошу вас, отпустите меня. Я не совершила ничего противозаконного, тем более – убийства. Судья стукнул молотком: – Назначаю залог в десять тысяч долларов. – Десять тысяч! – вскричал Чарли. – Но ведь это неслыханно! – Убийство по неосторожности, – повторил судья. – Десять тысяч. И два поручителя. – Он опять стукнул молотком и добавил, что я буду содержаться в Томбс. – Мою жену миссис Джонс облыжно обвинили! – закричал Чарли. – Такой залог – это издевательство над правосудием. Но я готов внести его немедленно, ваша честь. – И два поручителя. – Судья еще раз стукнул молотком, и тут же ко мне слетелась стая стражниц. – Экси! – выдохнул Чарли, наблюдая, как на меня надевают кандалы, которые тут же до крови впились в запястья. – Разыщи Моррилла! – крикнула я, когда меня выводили из кабинета. На лице Мадам Де Босак не дрогнул ни единый мускул, когда ее забирали в Томбс, написали в «Гералд» на следующий день. Я очень даже дрогнула, я едва устояла на ногах, мне чудилось, что во мне не осталось костей, что вместо мускулов желе. Они погрузили меня на телегу, которую называли падди и на которой до меня успело прокатиться немало несчастных ирландцев. В том числе и братья Падди прибыли на этой телеге в эту промозглую нору, дабы вкусить от яблочного пирога американской юстиции. И фамилия эта стала символом отчаяния. Надзирательница миссис Молтби отвела меня на второй ярус, открыла черную железную дверь, похожую на печную заслонку, и втолкнула в клетушку без окон. Я села на топчан и привалилась к стене, влажной от слез всех тех женщин, кто страдал здесь в унижении и грязи. Но даже когда дверь захлопнулась, я не заплакала. Я проклинала своих врагов – Матселла и Диксона, Эпплгейта и Ганнинга, Хейса и Меррита, всю эту братию, олицетворявшую медицину, юстицию, прессу. Целая колода тузов против двойки треф. Я молилась, чтобы Чарли вытащил меня к завтрашнему утру. Наутро, гремя ключами, явилась тюремщица с подносом. Не чай, а какие-то опивки, не хлеб, а тараканий помет. Есть я не стала. Прижавшись лицом к окошку в двери, я вглядывалась в галерею, куда слабый свет проникал сквозь стеклянную крышу, загаженную голубями. Вонь стояла дикая. За дверью колыхался гул, в своих клетках кричали и плакали десятки женщин, по галерее прохаживался охранник. На бедре у него висело оружие. Меня поразила его странная походка. Все это было какой-то непостижимой ошибкой. Убийство по неосторожности. От четырех до семи лет. Чарли с приятелями завели меня не туда. Это они меня подбили. Преуменьшили угрозу. Выставили моих врагов нелепыми болванами. Уверили, что мои опасения не стоят и выеденного яйца. И сейчас я ненавидела Чарли, даже вспоминая его опрокинутое лицо, когда меня уводили в застенок. Вместо Чарли снова явилась надзирательница – с тарелкой картошки цвета цемента. И снова я не стала есть. Она вернулась и забрала тарелку. – Мой адвокат здесь? Мистер Моррилл? А муж? Вы их впустите повидаться со мной? – Ха! – только и ответила она. Издевкой зазвенели тарелки на ее тележке, когда она покатила ее прочь. Немного погодя она просунула в окошко платье из грубой отвратительной материи: – Переоденьтесь.