от Мадам Ж. Э. Де Босак Милостивый государь! Не могу постигнуть, как мужчины – мужья, братья и отцы – могли проникнуться идеей столь же нелепой, сколь и отвратительной. Неужели вашим женам, вашим сестрам, вашим дочерям нужны только определенные приспособления, чтобы пуститься во все тяжкие? Неужели женская добродетель объясняется лишь отсутствием таких средств? А получив их, всякая женщина немедля обращается из невинной розы в грязную проститутку? Неужели ваши жены, сестры, дочери только и мечтают стать гулящими? Уверяю вас, нет! В доказательство готова привести имена и предоставить письма от них. На самом деле «Предохраняющие порошки» Мадам Де Босак призваны ЗАЩИЩАТЬ жизни матерей и женщин, призваны уберечь их от ПОРОКА. Джентльмены! Призываю вас положить конец вашим собственным аморальным поступкам, ведь женщины уже стесняются своей девственности, своего целомудрия, которые вы, кстати, цените превыше всех прочих женских добродетелей. Мадам Де Босак, Либерти-стрит, 129 – У тебя дар записывать мои мысли, Чарлз Джонс, – сказала я. В дополнение к письму Чарли составил список, озаглавив его попросту «Пациентки». Там были только имена, без фамилий: миссис Джон А., жена мирового судьи; Джон П., финансист; Джон Л., банкир; мисс Джейн В., дочь Американской Революции; миссис Джон Н. Т., жена почтенного профессора, и т. д. – Список – твое секретное оружие. Если тебя арестуют, мы пригрозим раскрыть имена. Тьма народу в этом городе – воротилы и жирные коты – захотят, чтобы список оставался в тайне. И они убедят кого надо прикрыть дело. «Полиантос» опубликовал письмо на следующий же день, но ни само письмо, ни угроза раскрыть список не возымели действия, поскольку рядом с моим письмом поместили очередную порцию вранья. Диксон, этот навозный жук, даже побоялся напечатать мое имя. Это с его подачи ко мне приклеилась мерзкая кличка Мадам Х. Касательно преступницы, промышляющей абортами автор Джордж Вашингтон Диксон Несомненно, удвоив и утроив наши усилия, мы добьемся, чтобы эта отвратительная иностранка предстала перед судом. Ее гнусные методы лечения канут в прошлое, так что женщинам Нью-Йорка будет чем защищать свою честь. Но берегитесь! Когда Мадам Х (ее французское имя слишком хорошо известно в нашем городе, чтобы печатать его лишний раз) посадят в тюрьму, последуют ужасные разоблачения, имена знаменитостей и аристократов будут вымараны в грязи, подлинная природа Гоморры, в которой мы живем, откроется. Трепещите, грешники! Я не была грешницей, но я затрепетала. – В ТЮРЬМУ?! – Ну… да… небольшой риск есть, – пробормотал Чарли. – Тюрьма. Риск небольшой. Ясно? Наши глаза встретились. Он впервые признал, что я рискую. Что могу попасть в тюрьму. Его взгляд, тон, каким он произнес «Риск небольшой», напряженная складка между бровями, знакомая кривая улыбка – все это говорило о том, что угроза реальна, но одновременно и о том, что она будоражит его, разгоняет по жилам кровь. Чарли любил риск. Всегда. Похоже, и я от него заразилась. Мы так и несемся вперед на крыше вагона. – Ты ведь понимаешь, Энни, правда? Опасность невелика, но реальна. Мы словно рассматривали ее со стороны – будто дикого зверя в клетке. Зверь ходил кругами и выжидал момента, чтобы кинуться. – Поверь мне. Список не позволит им дать делу ход. Вот и Диксон так считает, иначе с чего бы ему болтать о знаменитостях и аристократах. Хм. Как мне поможет тот факт, что я оперировала миссис Филипп Пенни Бейкер, жену главы Нью-Йоркской биржи, по поводу непроходимости маточных труб после рождения пятого ребенка? Или как то, что я пользовала Лили Делайл, любовницу мистера Рендолфа А. Хавмеера, кузена мэра, может меня спасти? Почему вообще хоть какая-то процедура интимного характера, которую я оказала дамам с Пятой авеню, поможет мне? Но Чарли считал, что поможет. Мои дамы меня защитят. И адвокаты. – Моррилл говорит, этот закон слишком размытый, наказание незначительное. Даже если оштрафуют, то на небольшую сумму. Это все пустяки. – Пустяки? Не думаю. – Послушай, иск со стороны Сьюзен Эпплгейт так и не был подан. Мы предложили деньги каждому, кто выдвинет претензию. И что? Никто так и не явился. За целый год. – Чарли, наша малышка останется без матери. Я не вынесу. Целый год в тюрьме. – Да не будет никакого года! – Он был самоуверен, точно петух. – Ну да, тебе-то ничто не грозит. Не на тебя охоту открыли. Он помолчал, обдумывая мои слова, и кивнул: – Верно. Ладно, если не хочешь рисковать, тогда уходи, они этого и добиваются. Оставь практику. – Уйти? – В глазах у меня помутилось. – Но это моя жизнь! А женщины? Кто позаботится о них, об их бедах, если я уйду? Миссис Костелло? Она коновал. Я видела, в каком состоянии ко мне приходили ее бывшие пациентки. – Тебя никем не заменить, миссис Джонс. – Чарли взял в ладони мое лицо. – Только ты сама можешь определить, продолжать или отказаться. – Верно. Потому что не тебя повесят. – Не драматизируй. За это преступление не вешают. – Так все-таки преступление? Но даже если закон это запрещает, то все равно это меньшее зло. – Именно так. И ты должна знать, что Сакс, Аргимбо и особенно Оуэнс полагают, что тебе надо держаться твердо. Они твои верные сторонники и считают тебя настоящим бойцом. – Я не хочу быть бойцом. – Но ты уже вступила в схватку. Ведь так? Я не ответила, но понимала, что Чарли прав. И он тоже вступил в схватку – рядом со мной. Мы вместе выбрали жизнь с риском, как некогда обитатели фронтира[83], – бок о бок с волками, вверив себя Провидению, не отпуская от себя детей. – Ты в безопасности, – сказал Чарли. – Запомни мои слова. Запомнить-то я запомнила, но до безопасности было далеко. Вскоре пришло письмо от Корделии Парди. Мадам, Спешу сообщить вам, что после того, как я покинула ваше заведение, всю дорогу до дома за мной шел полицейский. Он спросил меня о цели моего визита к вам. Я сказала, что это мое личное дело. Он настаивал на том, чтобы я сообщила ему свое имя и адрес. Думаю, мне лучше предупредить вас. Ваша К. Глава седьмая Беспорядки На следующий день после публикации призыва Диксона отправить меня в тюрьму я вела дочь из школы домой. Мы шли, держась за руки, Аннабелль упражнялась в чтении вывесок. «Парикмахерская», читала она гордо. «Тоник для волос для джентльменов», «Чистка обуви пять центов». Шесть лет, а читает что твой профессор. Уже было видно, что из нее вырастет красивая девушка с тонкими изящными руками. Мы водили ее на оперу «Волшебная флейта», и Белль заявила, что научится петь, как Ида Розбург. Мы смотрели с ней римские скульптуры в новом музее «Метрополитен», и она объявила, что хочет поехать в Рим. Мы ужинали с ней в ресторане «Дельмонико», и она возвестила, что желает есть Charlotte Russe[84] каждый день. В своих мечтах я видела, как дочка крутится в котильонах, провожаемая восторженными взглядами. Для нее будут открыты двери самых изысканных гостиных и салонов, вокруг нее станут виться поклонники из высшего общества, она будет жить в роскошном доме на шикарной авеню. И тут мы увидели мужчину, который приклеивал объявления на витрины лавок Кортландт-стрит. Поначалу я приняла его за обычного расклейщика. Чисто выбритый, высокий, с шапкой темных волос, острым носом и острым подбородком. Аннабелль потащила меня к объявлению, чтобы прочитать, а человек уже пришлепывал листок на фонарь. Я подняла мою девочку, чтобы ей было лучше видно, но мне бросились в глаза первые три строчки, и я в ужасе поставила ее на землю. – Что это, мама? – спросила дочь, пока я сдирала бумажку со столба. – Ничего, девочка, – ответила я и взяла ее за руку. – Комитет. – К-О-М-И… – Семь букв. Две «т», – произнесла я одеревеневшими губами. Аннабелль мячиком прыгала рядом. При взгляде на нас соседи не могли сдержать улыбок. Узнали они во мне преступнейшую женщину в городе? Знают ли про формирующийся комитет по моему выселению? Может, и знают. Наверняка знают. Может, эти-то соседи и соберутся в объявленном месте в объявленное время и вольются в толпу, которая набросится на меня. Утром я, как обычно, отвела Аннабелль в школу. Миссис Лайл похвалила девочку за осанку и манеры, не подозревая, что сидящая напротив миссис Энн Джонс на самом деле Дьяволица и Кровопийца. – Но пора бы тебе, Аннабелль, стать поспокойнее, не вертеться столько. Ты ведь у нас особа утонченная, истинная аристократка. Эта похвала меня окрылила. Домой я возвращалась, будто воткнув в шляпку роскошное перо под названием «Утонченная аристократка». Душа моя ликовала. Я шла, напевая песенку, запомнившуюся со времен сиротского поезда. О дети, милые дети, счастливые, юные, чистые… Зимнее небо казалось угрюмей обычного, во чреве туч угадывался снег. Дома Мэгги Макграт заливала в лампы керосин, кухарка Ребекка пекла хлеб. Гувернантка Нелли была у модистки, а Чарли укатил в Йорквиль встретиться с агентом Мадам Де Босак – некоей миссис Прем, которая брала у нас лекарства в долг. Я совсем уже было собралась прогуляться до конторы и обсудить с Гретой часы приема, как с улицы донесся какой-то шум. Я выглянула в окно. По улице шла процессия, люди орали и колотили в сковородки. Я выбежала на крыльцо, но тут же кинулась обратно в дом. Это был не комитет. Это была огромная толпа, она вытекала на Либерти-стрит с Кортландт-стрит – полчище тараканов, выползших из щелей. – Мэгги! – закричала я. – Ребекка! Захлопнуть дверь. Закрыть на засов. Задернуть шторы. Мэгги и Ребекке спрятаться в кладовой. Через щель в ставне я наблюдала с верхнего этажа за улицей. Перед моим домом колыхалась разъяренная толпа. Женщины в шляпках и с корзинками. Молодые хлыщи с тросточками, лица глумливо-брезгливые. Мужчины размахивали кулаками и метлами. – Ведьма живет среди нас! – Бросить ее собакам!