«В собственные руки», – приписала миссис Эванс на обороте конверта своим крючковатым почерком. – Тебе давно следовало мне все рассказать, – сказала она. – И вот что, я сама напишу в Общество помощи детям. Твой мистер Брейс очень знаменитый джентльмен, ты и не знала, да? Я не знала. Мне было все равно. Я только помнила, что у него нос был как баклажан. Миссис Эванс велела мне сбегать отправить письмо. Той ночью под потолком возникло призрачное лицо мамы и проплыло над моим ложем. Мэри Малдун была в каком-то воздушном одеянии, черные ресницы резко выделялись на фоне бледных щек. Ты должна разыскать их, прошелестел призрак. Я вцепилась зубами в простыню, потом сунула большой палец в рот и не вынимала до самого утра. И снова потянулись недели и месяцы. Ответа все не было. Ни строчки, ни слова. Миссис Эванс выполнила обещание и связалась с Обществом помощи. К великому сожалению, ответили ей, мы не в состоянии заводить досье на каждого сироту, которого отправили сиротским поездом. Адреса Датч или Джо у них не было. Похоже, сестра и брат пропали для меня навсегда. – Не отчаивайся, – утешала меня миссис Эванс. – Однажды, когда ты меньше всего ожидаешь, придет весточка. Кто-нибудь да объявится. Это правда: чужаки объявлялись у нашей двери ежедневно, но, увы, никто из них не был Малдуном. Френсис Харкнесс прибыла к дому 100 по Чатем-стрит однажды в мае, в воскресенье, под самый вечер. Мне уже исполнилось пятнадцать. У миссис Броудер был выходной. Миссис Эванс и доктор ушли в театр. Я сидела в библиотеке и читала «Основные принципы акушерства», глава «Множественность детей, или монстры» (про детей-монголоидов[35] и сросшихся близнецов), когда у входной двери зазвенел колокольчик. – Ох, кого-то принесло, – с досадой пробормотала я. Мне было велено не впускать пациентов, если никого нет дома. Я продолжала читать, сражаясь со словечками вроде «родовой акт» или «лигамент». А колокольчик все звенел и звенел – мол, дело срочное. – Вот же разорви тебя! – выругалась я, отложила книгу и выглянула в окно. К входной двери привалилась женщина, тело ее было согнуто пополам, рот она зажимала рукой. Я спустилась в холл и открыла дверь. – Помогите! – задыхаясь, выговорила женщина. Лет двадцати, веснушки, рыжие волосы в кудряшках. – Акушерки нет дома. – Умоляю! Помогите… – Миссис Уоткинс с Лиспенард-стрит примет вас. – Пожалуйста, впустите меня. – Лицо ее сморщилось, она проскочила мимо меня в дом. – О боже… – Женщина упала на колени, ее саквояж отлетел в сторону. Она напомнила мне дворняжку, воющую на луну. Дышала она часто и неглубоко. – Я рожаю! Да и так понятно. – Пожалуйста, помогите. Я кинулась в клинику, сорвала с диагностического стола клеенку и одеяло и бегом вернулась. Женщина корчилась на полу. Холодея от ужаса, я подсунула под нее клеенку, обернула ноги одеялом. Хотя я уже дважды ездила с миссис Эванс принимать роды на дом, еще дважды помогала ей в кабинете, а наблюдателем выступала уж и не вспомню сколько раз, сама акушеркой ни разу не была. Скорей бы уже вернулась миссис Эванс! Но гостья дожидаться явно не собиралась. Я помогла ей избавиться от исподнего, соорудила из одеяла шатер над коленями. Женщина стонала и металась, а мне было так страшно – вдруг она умрет, как мама, а я даже не знаю, как ее зовут. Я же только и умею, что держать за руку, подавать воду да обтирать лицо. Жилы на шее у женщины вздулись, вот-вот лопнут, лицо сделалось багровым. Крепко упрись правой рукой в устойчивую основу пониже тела роженицы, вспомнила я и уперлась рукой в пол, а дальше как во сне проделала манипуляции, которые неоднократно наблюдала и о которых немало прочитала. Осторожно и тщательно я ощупала тонкую шейку малыша в поисках обмотавшейся пуповины. Вроде бы нет. По крайней мере, младенец не задушится. Остальное природа сама сделает. Я схватила женщину за руки и так сжала, что она вскрикнула и выгнулась в новой схватке. Мы кричали друг на друга. Я не сразу собралась с духом, но все же решилась и сдернула одеяло, но женщина завопила: – Не смотри! Не смотри! Но я уже задрала подол ее юбки. В мешанине голубого и красного, где кровь перемешалась с обрывками плаценты и петлями пуповины, лежал мальчик. Я взяла его. Он был скользкий, я быстро положила его на живот матери и обернула уголком одеяла. – Никуда не уходите, – приказала я. Куда она пойдет? И главное, как? В клинике я взяла кетгут и ножницы. Обессилевшая пациентка лежала неподвижно. – Что ты делаешь? – закричала она, увидев ножницы. – Пуповина. Надо перерезать. – Нет, не режь! – перепугалась та. – Ты сама ребенок! – Я ассистент акушера, – возразила я гордо. Беспомощная, обессиленная, она только глаза закрыла. Второй раз в жизни я перерезала пуповину ребенку. Страху было не меньше, чем в первый. Справившись, я уложила ребенка на руки маме. Тут-то и раздался скрежет ключа в замке. – Миссис Эванс! – Что все это значит? – спросил доктор. – Энни, что случилось? – Миссис Эванс склонилась над пациенткой. – Она чуть не родила на крыльце! – сказала я. Миссис Эванс странно глянула на меня: – Неси таз с водой. Быстро! И простыню. Я повиновалась. Миссис Эванс опустилась на колени, положила ладонь на живот роженице. – Смотри, Энни. Никогда не тяни за пуповину, чтобы выдавить массы, просто слегка нажми на живот. – Миссис Эванс показала, как надо нажимать. – Жди, когда ее тело само извергнет послед. А если дернуть за пуповину, то послед порвется, часть его останется внутри, загноится и будет гнить, пока пациентка не умрет. Что и случилось с мамой, подумала я, но миссис Эванс не давала мне времени на самобичевание. – Теперь, Энни, принеси мне марлевые тампоны и бинты. Когда я вернулась, она указала на прикрытый простыней таз, полный до краев. Пока я тащила тяжеленную посудину вниз по лестнице, содержимое немного расплескалось. В кухне я приподняла простыню, и моему взору предстал красный пудинг в полупрозрачном белом мешке, пронизанном черными венами, расползавшимися, будто червяки. Послед. Я вышла во двор, вывалила содержимое таза в выгребную яму, забросала землей и вернулась в дом. Миссис Эванс вручила мне ребенка: – Оботри его влажной губкой. В кабинете я положила младенца на стол. Какой же он крошечный. Веточки вен синели под кожей головы, родничок пульсировал в такт ударам сердца. Я погладила его по бархатной щечке, и он повернул в эту сторону голову. Я вымыла его, вытерла, завернула в чистую простыню и отнесла к матери, все так же лежавшей на полу. – Миссис Харкнесс проведет ночь у нас, – сказала миссис Эванс. С большим трудом мы поставили Френсис на ноги. Она слабо улыбнулась и произнесла застенчиво: – Я даже не знаю, как тебя зовут. – Это Энни, – представила меня миссис Эванс. – Мой ассистент. Вот так, без торжественной церемонии и повышения моей зарплаты, равнявшейся нулю, меня официально ввели в должность. Следующим утром я взбиралась по лестнице, чтобы растопить печи в верхних комнатах, навстречу мне спускалась Френсис с ребенком. – Доброе утро, миссис Харкнесс. – Доброе утро, – ответила она. – Только никакая я не «миссис». – Как это?.. – Его отец умер, женаты мы не были. – Мне жаль вашей утраты. – Я любила его. – Она посмотрела на младенца. – И сейчас люблю. Ее слова напугали меня. Мне уже довелось познакомиться с Брехунами и Охмурялами, с Прощелыгами и такими, как мистер Даффи; Мерзавцев, кто силой овладел девушкой, я тоже повидала. Растапливая камины, беседуя с пациентками, я уже много чего узнала в этом доме. Но вот про любовь не слышала ни разу. Френсис не загостилась на Чатем-стрит, но она преподала мне урок, которому я следую и по сей день. – Не поможешь мне встать с кровати, Энни? Я взяла ее за руки и потянула на себя. Хоп – и Френсис на ногах. – Спасибо.