– Сука, – услышала я бормотание Даффи, – подстилка драная. – И прочие ласковости. Мы с Чарли рассказали о своих невеселых приключениях. – Жалость какая. – Мама всхлипнула и погладила меня по голове, нежно добавила по-ирландски: – Macushla machree. Чарли отвернулся, и я подумала, что никто никогда не называл его ни мacushla, ни даже «милый». – Я о вас все время думала, поверь, – сказала мама. – Мы-то считали, что у вас там не жизнь, а малина, – встрял Даффи. – Датч живет в большом доме, – сказала я, – там качели на крыльце, толпа служанок, и она накручивает волосы, чтоб они были как спиральки. – Да что ты? – Глаза у мамы заблестели. – А наш малыш Джо? Я не решилась сказать, что о Джо знаю лишь по рассказам. – Он всегда бывает в церкви с семьей, которая его забрала. Они кормят его лакричными леденцами и носят на руках, точно призовую курицу. – Главное, что детки мои в безопасности и сыты. Большего мне и не надо. В конце концов, ты теперь со мной, Экси. – Эй, погоди, – снова сказал Даффи. – они что, здесь останутся? – Господи, Майкл, это же моя дорогая дочка, моя Экси, я истосковалась по ней. – А по этому бугаю тоже истосковалась? – заорал Даффи и ткнул пальцем в Чарли. От его крика проснулись тетя Бернис и Кевин Даффи и уставились на нас, словно наблюдали за петушиным боем. – Он не твой сын, Мэри, – прохрипел Кевин Даффи. Чарли переступил с ноги на ногу. – Семья Малдун обязана принять его, – сказала я и сама удивилась. – У него ведь даже фамилии нет. Чарли Малдун – совсем неплохо. – Не спеши, милая, – сказала мама. – Я же теперь миссис Даффи. – Ага, новая миссис Даффи, – подала голос Бернис, жена Кевина. – Тогда ты у нас старая, – сказал Кевин, и оба покатились со смеху. А где же тетя Нэнси, жена Майкла Даффи? И что стряслось с ее малышом, моим маленьким кузеном? Мама прижала палец к губам, и до меня дошло, что Нэнс умерла и ее место в постели пьянчуги Майкла Даффи заняла мама. И вот сейчас мой новый отчим смотрит, как мама вынимает из буфета хлеб и предлагает мне и Чарли. – А ну погодь! – прорычал Даффи, хватая маму за руку. – Это же Экси. – Мама снова прижала меня к себе. – Майкл, они же такой путь проделали. И я уверена, что Общество помощи выдало им кое-какую денежку. Ведь так, Экси? У Майкла вспыхнули глаза, когда я вытащила из кармана пальто две монеты. Мне не хотелось отдавать этому человеку свои деньги – внутри у меня все так и перевернулось, когда я увидела, как мама взъерошила этому негодяю волосы и что-то нежно заворковала на ухо. Но ей таки удалось его умаслить, он скрылся в задней комнате, и вскоре оттуда донесся его храп. Мы съели весь хлеб, но особо не насытились. Мама выделила Чарли место у печки, а меня забрала с собой к храпящему мистеру Даффи, уложила на матрасе в уголке, легла рядом со мной и накрыла нас обеих одеялом. Я спала, прижавшись к маме, которая всю ночь обнимала меня единственной своей рукой, и даже звериные рыки и хрипы отчима не заставили меня пожалеть, что я вернулась домой. Когда я утром проснулась, мистер Даффи исчез. – Мне он не по душе, – сказала я маме. – Да и тебе он никогда не нравился. Ты говорила, что он вошь. – Но он женился на мне. На такой, какая есть. Ни на что не годной. – А где тетя Нэнс? И ребеночек, которого она собиралась родить? – Она умерла при родах, и ребенок тоже. – Голос у мамы был едва слышный, глаза устремлены вдаль, а рука поглаживала живот. – Майкл очень переживал. – Ему не нравится Чарли. – Этот паренек не может здесь остаться. Прости, милая. У нас – у Даффи – нет денег, чтоб прокормить его. А у кого тут есть деньги? Если они не могут прокормить Чарли, то как они собирались поступить с Датч и Джо? И я вдруг осознала, что на свете остался только один человек по фамилии Малдун – я. – Тебе придется уйти, – сказала мама Чарли, когда тот проснулся. – Мне так жаль. – С тех пор как я перестал скитаться по коровьим тропам Рокфорда, штат Иллинойс, я не спал в условиях лучше, – сказал Чарли и криво усмехнулся. Мама напоила его чаем, дала хлеба, ласково поговорила, все мы спустились по лестнице, миновали проулок и очутились на улице. Чарли сдернул с головы шапку: – Прощайте, миссис Даффи, и ты, мисс трусишка Малдун. Но я вернусь проведать вас еще до того, как зацветут вишни на Черри-стрит. Он сунул руки в карманы, слегка наклонил голову набок, посмотрел на белых чаек в сером небе и был таков. – Обещай, что не выйдешь за бедняка, – сказала мама, глядя ему вслед. – Только вокруг одни бедняки, из кого выбирать-то? Мы шагали по грязной слякотной улице, свирепый ветер выметал мусор из переулков, кружил в воздухе листья, и мама сказала, что это танцуют sheehogues – так по-ирландски называются феи. И, несмотря про пронизывающий холод, я вдруг увидела фей в одеяниях из цветочных лепестков. Как же чудесно, что я снова с мамой. Ее торопливая походка, ее манера быстро поворачивать голову были такими родными. Пустой рукав хлопал на ветру, а здоровой рукой она сжимала мою ладонь, будто сообщая всем вокруг, что я принадлежу ей, а она – мне. При дневном свете мама показалась мне постаревшей, изможденной, больной. Теперь она и вправду была миссис Даффи. – Мам, – сказала я, – а когда ты поедешь за Джо и Датч? Она остановилась и заставила меня посмотреть на нее. – Экси, дети – это тебе не ночной горшок, чтоб таскать туда-сюда. Им на Западе лучше. – Но я хочу, чтобы они были здесь. Мы – Малдуны. Дочери и сыновья королей Лурга, сказал папа. Никогда этого не забуду. – Но теперь их с нами нет. – Мама попыталась улыбнуться. – Однажды ты разыщешь их и увидишь, что они стали королями американских прерий. И мы будем звать нашу Датч королевной, а малыша Джо – королем Джозефом Рыжим. Его корона будет вся усыпана драгоценными камнями. И мы все сядем у старого замка, нашего замка, и будем попивать херес и радоваться, что когда-то отправили их за богатством. – Она поцеловала меня в лоб. – Вот такой у нас план. Так что, когда будет туго, ты просто представь себе корону, драгоценности и замок. Несмотря на холод, мы с мамой целый день бродили по городу в надежде раздобыть что-нибудь съестное или найти какое-нибудь старье, за которое можно выручить пару центов. Но ничего не нашли. Вот разве дверь у нас прямо перед носом захлопнули, да еще куском угля швырнули. Ну, уголь-то мы прихватили с собой, а в остальном – пусто. Только под вечер мама углядела порванную простыню (ветер у кого-то с бельевой веревки сорвал), а я наткнулась на чулок, вмерзший в глыбу льда. – Шерсть! – воскликнула мама, увидев мою находку. – Теперь мы с денежкой. Старьевщик выстирает, и чулок пропустят через особую мельницу. – Зачем? – Чтобы сделать шодди и мунго[27]. Но ты не подумай, что это имена менестрелей. Это ткани, которые делают из такого хлама, как этот мерзлый чулок, из лоскутков и клочков, которые мы собираем. Их расплетают на нити, и вскоре чулок превратится в солдатскую форму, а то и в дамское платье. Словом, заживет эта тряпка новой жизнью. – Хорошо бы, чтобы мы с тобой тоже зажили новой жизнью. Я буду шодди, а ты – мунго. – Господи, ты всегда была насмешницей. – И мама улыбнулась мне так, словно я завиляла невесть откуда взявшимся хвостом. За зиму мама раздалась вширь, сделалась неповоротливой и молчаливой. Под платье словно кочан капусты сунули. Каждый день я выходила на улицу в поисках обрывков ткани, металла, объедков. Безнадежное дело. Улицы Нью-Йорка были чисты, как кости мертвеца после нашествия могильных червей. Как-то утром, не найдя и нитки, я шла по улице и думала о Датч, как-то ей там живется, в тепле и уюте, на пальцах – колечки, и о Джо, лакомящемся лакрицей. А вот мой живот пуст. Потихоньку я дошла до Вашингтон-сквер с ее шикарными домами, частными экипажами и дамами, выгуливающими своих собачонок. Вокруг сплошь лакеи и горничные в маленьких шапочках, разукрашенных всякой мишурой. За одним окном я увидела пожилого господина, потягивающего вино из бокала, который ему поднесла на серебряном подносе негритянка. В другом – двух кошек, играющих с солнечным зайчиком, потом – морщинистую даму, которая возилась с цветами в вазе, и маленькую девочку за пианино размером больше фургона живодера. Она сидела в своем розовом платье, будто ангел, и нежно касалась клавиш. Кожаные башмачки, не доставая до пола, ритмично раскачивались в такт. Даже сквозь стекло я услышала мелодию «Мерцай, мерцай, звездочка»[28]. Я замерла, не в силах оторвать глаз от девочки в окне. Черные и белые клавиши, розовое платье и мелодия слились в одно целое. – Ступайте отсюда, мисс, – сказал какой-то джентльмен. – Ступайте себе. – Сам ступай отсюда, бык здоровый, – огрызнулась я, но он замахнулся на меня украшенной серебром тростью, и я кинулась наутек. Когда-нибудь и у меня будут такие бокалы, и такое пианино, и портьеры, и безделушки, и роскошный подъезд, и парадные ворота с коваными загогулинами. Я свернула в переулок и наткнулась на вереницу мусорных баков, еще не опорожненных мусорщиками. С их содержимым я ознакомилась проворнее бродячего пса. Кофейная гуща, яичная скорлупа, тряпки, перемазанные в саже. Кости от жареного цыпленка – я сразу завернула их в подвернувшуюся бумажку, сгодятся на суп. Чуть поглубже я нарыла сокровище: целые кусищи ростбифа в подливе, пять-шесть картофелин, даже не надкусанных, какие-то неведомые заледеневшие объедки, которые соскребли с тарелок, и даже куски пирожных. Останки трапезы какого-то неженки. Замотав добычу в передник, я помчалась домой. Увидев мои трофеи, счастливая мама тотчас бросилась резать капусту. Однорукая, она тем не менее ловко управлялась с ножом, и вместе мы сварили «Развеселое Рагу Вашингтон-сквер» – мясные объедки с капустой под соусом из одной луковицы и эля. Пока мы ждали Майкла Даффи, аромат еды едва не свел нас с ума. К счастью, Даффи не замедлил явиться. Он обхватил маму за необъятную талию и закружил, распевая «Фляжку виски»[29], пока мама не засмеялась и не стукнула его. Я увидела, как он уткнулся лицом ей в шею, как мама вспыхнула и отстранилась. В ее глазах отражалось пламя. Они быстро отправили меня спать. Мне снился рояль, и красные башмачки, мои сестра и брат катались на пони по зеленым полям, и мы были все те же Малдуны, только лучше. В темноте я услышала хриплый голос отчима: – Миссис Даффи. – Зашуршала постель. – О, миссис Даффи. – Ш-ш-ш… – Мамин смех. – Проснется. – Не проснется. Послышалась возня. Вздохи, сопение, вскрики. Я не могла понять, как мама выносит его. Но она его не оттолкнула, не велела убираться куда подальше. Та к что я накрыла голову жесткой подушкой, чтобы ничего не слышать. Дети Черри-стрит рано постигают азы тайной стороны жизни, в этом мы ничем не отличаемся от фермерских детей в том же Иллинойсе. Если спросите, повлияло ли такое «образование» на выбор профессии, я отвечу утвердительно. Да, повлияло. Глава восьмая Белая тряпка