– Не так, как предотвращение изнасилования двенадцатилетних африканских девочек, – отвечает Джен. – Кто эти двенадцатилетние девочки, которых Бретт спасает от изнасилования? – интересуется Лорен. – Серьезно, у нее есть достоверные данные, чтобы это доказать? Мы когда-нибудь говорили хоть с одной из них? Откуда нам вообще знать, что это правда? Я оживленно киваю. Мне нужно разозлить ее и предложить свой план. – Так шоу теперь превратилось в «Шоу Бретт», – продолжает Лорен, ее обиженный голос заглушает шум ресторана. – Или «Шоу SPOKE». Это все ее чертова семья и бизнес, и она получает путешествие два года подряд. – Выгодно играть в одной с боссом команде, – говорит Джен, именно от таких утверждений я раньше защищала Бретт, пока не поняла, что та извлекла пользу, будучи такой же странной, как наш идеолог. В нашей причудливой банановой республике Бретт определенно самая привилегированная, и ее преимущества выходят за рамки хорошего монтажа. Джесси довольно ясно дала понять, что шоу функционирует как побочный продукт нашего уже существующего успеха. Замечательно, если оно приумножит все, чего мы добились сами, но не в его силах заложить основы нового успеха. Другими словами, мы притягиваем шоу, а шоу – нас. По этой причине Охотницы приносят домой жалкую зарплату в пять тысяч долларов в год – и это до вычета налогов. Мы не должны нуждаться в деньгах, и многие не нуждаются, но эти принципы начинают меня раздражать. Джесси критикует разницу в оплате труда в The New Yorker и призывает женщин восстать и в массовом порядке вести переговоры, не опасаться прослыть сложной женщиной, потому что именно сложные женщины вознаграждаются. В то же время она двигается по корпоративной лестнице телеканала, пока шоу завоевывает все большую популярность, и становится богаче за наш счет, ожидая, что мы будем просто благодарны за то, что до сих пор тут. Хейли это все-таки надоело, особенно когда один из координаторов подготовки предположил, что Бретт последовала совету Джесси, попросила еще денег и получила их. Я восхищалась тем, как Хейли кинулась в бой, но еще думала, что это самоубийство. Джесси сочтет попытку обсудить зарплату неблагодарностью, и все закончится ее увольнением, как, собственно, и получилось. Шоу не вознаграждает сложных женщин, если вы не Бретт Кортни. Бретт – любимица, и, как ни странно, главной ее жалобой на Джен было то, что она привилегированна благодаря маме. Представьте себе двух настолько похожих людей, что они в итоге испытывают друг к другу отвращение. Оба невероятно напористы, когда дело касается их бренда. Оба самодовольные всезнайки, верящие, что их подход к здоровью единственно правильный, и если идешь вразрез с ними, то ты болван, который скоро, вероятно, заболеет раком. А еще я не так давно поняла, что перед камерами они обе выставляют себя не теми, кто есть на самом деле, хотя так можно сказать про всех нас. Нелегко следить за гранью между тем, кто мы в шоу и кто мы в жизни, выполнять грязную повседневную работу, выдергивая сорняки и ровняя кустарники. Но не все из нас настаивают на том, что «в настоящей жизни я такая же, как перед камерой», эти слова Бретт повторяла так часто, что они должны стать ее следующей отвратительной татуировкой. Правда в том, что Бретт перед камерой воплотилась в Бретт в реальной жизни. Телевизионная Бретт продублировалась. Бретт-Бретт где-то там – я поцапалась с ней, – но она похожа на последнюю в комплекте – самую маленькую русскую матрешку. Лорен стонет. – И что нам с ней делать? Я снова смотрю на Джен. Она одобрительно кивает. – Я отправила Лизе свое расписание на следующие несколько месяцев, – говорю я. – У меня там турне в поддержку книги, день рождения Винса и многое другое, и я ясно дала понять, что приглашу вас обеих и, возможно, новую актрису – только если это не Келли, – но на этом все. – Ты думаешь, мы не должны сниматься с дорогушей, – делает заключение Лорен и фыркает, позаимствовав у Иветты Гринберг прозвище Бретт. – Неплохо. – Мы просто будем заниматься своим делом, а она пусть занимается своим, – говорю я, пытаясь разрядить обстановку. Это не клятва на крови. Нам не нужно доставать ножи и оружие. Самый эффективный способ уничтожить кого-то на шоу – выйти из боя, лишить ее скандала, конструктивного общения, великой и могучей сюжетной линии. В нашем мире самое острое оружие – это твоя вежливая улыбка. Вижу, что Лорен еще сомневается. Я на мгновение задумываюсь. – Я переживала, говорить тебе это или нет, – признаюсь я, и так и было. Я надеялась, всего сказанного до этого будет достаточно, чтобы убедить Лорен отстраниться от Бретт. – Черт, просто скажи! – восклицает Лорен, причем громко, от двух бокалов мартини и двух бокалов вина она сама не своя. Мне трудно смотреть ей в глаза. – То, что вышло на сайте Page Six. Насчет… – Я поняла тебя, – прерывает Лорен, и я, подняв голову, вижу, что она покраснела. На сайте несколько раз писали про ее злоупотребление алкоголем, но лишь одна статья обошлась ей дорого. – Это была Бретт, – почти что шепчу я. Лорен ошарашенно моргает. – Я узнала об этом только после воссоединения, – тороплюсь продолжить я. – И не знала, что делать. Мы с Бретт все еще дружили, и я ощущала некую преданность… Лорен поднимает руку, прерывая меня. – Почему ты сейчас мне об этом рассказываешь? Я переглядываюсь с Джен. Все настолько очевидно? – Это влияет на твой бизнес, Лор. Влияет на твои деньги. – Нет, – терпеливо отвечает Лорен. – Почему ты мне об этом рассказываешь? Мы с Джен снова переглядываемся, телепатически договариваясь, кто должен ей ответить. Джен думала, Лорен необязательно рассказывать, что это Бретт отправила в редакцию видео с пьяной Лорен, облизывающей багет в Balthazar. Я знаю, что у Бретт есть выход на редактора Page Six, и знаю, что не делала этого, а Джен и Лорен тесно связаны. Кто еще это мог быть? На воссоединении Лорен была на грани истерики, спрашивала, кто поделился этим видео, результатом которого стал пожизненный бан в ее любимом ресторане и назначение ее папой опытного директора, что, по сути, лишило Лорен права голоса в делах компании. Джен думает, Лорен достаточно просто сказать не сниматься с Бретт, и та не будет. Она привела Лорен в нашу компанию, тем самым купив безоговорочное подчинение. Но Лорен нравится Бретт, хотя и не должна, и я не могу притворяться, будто не знаю почему. Какое-то время мне не просто нравилась Бретт, я ее любила. Решаю сказать ей все сама. – Может, тебе не пить в этом сезоне? – предлагаю я Лорен. – Сделаем твою трезвость сюжетной линией. Думаю, мы с Джен могли бы тебя поддержать. Так, как никогда не поддержала бы Бретт. Я подслащиваю пилюлю для Лорен, потому что мне нужно, чтобы она присоединилась к бунту. Мне нужно, чтобы Бретт ушла. Всем это нужно. – Реабилитировать мой образ, – раздражительным тоном говорит Лорен. – Так точно! – восклицаю я, словно я – ведущий ток-шоу, а она игрок, который верно ответил на сложный вопрос. Лорен раздраженно скрещивает руки на груди. – Пролетариат. Люди пьют в Нью-Йорке. Это нормально. Я нормальная. Ее взгляд падает на мой недопитый бокал с вином. Она не посмеет сказать: «Это ты не нормальная». В этом возрасте и в этом мире она не просто переводит стрелки. То, что я пью совсем мало, делает ее куда более нормальной, чем я. Лорен вздыхает и взбивает волосы у корней, считая, что таким образом придает им объем Брижит Бардо, когда на самом деле кажется, что она потерла о голову надувной шарик. – Ладно. Я скажу, что не пью. Просто скажу. Но на самом деле бросать не собираюсь. – Мы так и подумали, – пожимает плечами Джен. – Да пошла ты, Гринберг, – рявкает Лорен, но улыбается. Поднимает бокал, как бы подходя к моей идее на более позитивной ноте. – За трезвость в этом сезоне. Я поднимаю свой и смеюсь над иронией этого тоста. Получилось, все в деле. – За трезвость в этом сезоне. Поймите одно: наше шоу – это героин. Известность изменила наши мозги на клеточном уровне. Резко бросите – и можете пострадать. Думаете, я драматизирую? Слишком эмоциональна? Сумасшедшая? Погуглите, где сейчас Хейли Бакли, Эллисон Грин или Каролина Эбельбаум, и узнаете, что от их линейки отказалась компания Bloomingdales, их маникюрные салоны закрылись по всей стране и в последний раз они украшали обложку журнала Learning Annex. Охотницы не выживают, когда их сталкивают с дивана, и хотя я понимаю, что не могу вечно за него цепляться, черта с два Бретт скинет меня с него. Когда придет время, я уйду сама. Глава 4 Бретт, май 2017 года Папа думает, это такая стадия. Мое лесбиянство. Однажды он познакомился с одной из моих девушек. На День благодарения два года назад в Сан-Диего, куда переехал после маминой смерти. Сейчас он снова женился, на вегетарианке по имени Сьюзан. Они относились к моей бывшей, как к лучшей подружке из колледжа, которой некуда поехать на праздники, потому что родители переживают ужасный развод. Они разместили всех нас – Лайлу, Келли, Сару и меня – во второй спальне, мама с дочкой на кровати, лесбиянки на надувном матрасе. В этом доме есть третья спальня, но в ней находится папин «кабинет», и ему нужно было «рано утром» отправить кое-какие письма. Несложно представить, как на это отреагировала бы мама, будь она жива. Никак, для нее самый лучший способ дисциплинировать детей, когда они «рисуются», – это их игнорировать. В детстве меня часто игнорировали – из-за волос с темно-бордовыми, зелеными и фиолетовыми прядками, татуировок, пирсинга и недолгого увлечения викканством после просмотра «Колдовства». Но, уж поверьте, она бы промаршировала на параде кисок, когда моя звезда начала восходить. Мамочка увидела бы, что моя популярность напрямую связана с гомосексуальностью. И она полюбила бы Арч. Юриста из Американского союза защиты гражданских свобод. Да будь она даже фиолетовой коммунисткой[5] с сексуальным влечением к манго, мама выставляла бы дорогой лосьон от Clinique каждый раз, как я привозила бы ее домой. Мама не училась в колледже и из-за того, что ей периодически приходилось подрабатывать, когда нам нужны были деньги, и хлопот по дому, она так и не построила карьеру. Во времена ее молодости для женщины выйти замуж в двадцать один и родить ребенка к двадцати трем считалось настолько же социально приемлемым, насколько пойти учиться в колледж и получать зарплату. Но не думаю, что она решилась бы продолжить свое обучение – путь, устланный ее кровью. И поэтому она всегда прикрывалась молодым материнством, вбила себе в голову, что, если бы могла вырастить кандидата для Менса[6], это каким-то образом повысило бы ее статус в глазах второй волны феминисток. Она гонялась за грамотами Келли еще до того, как та начала ходить, выкладывала ее фото на сайте Gerber и записывала ее на конкурсы красоты. К тому времени, как четыре года спустя родилась я, она столько времени, денег и надежд вложила в Келли, что пришлось делать выбор: разделить усилия и развивать обеих умеренно воспитанных дочерей или полностью отдаться одной, которая уже подавала большие надежды. Келли дали высокую оценку в конкурсе Gerber 1986 года, и это все решило. В моей руке вибрирует телефон, когда поезд подъезжает к станции «28-я улица» и ловит сигнал сети. Я смотрю на него. Келли. Спрашивает, скоро ли я буду. Встреча по поводу съемок началась восемнадцать минут назад, но наша система бронирования на двадцать минут вышла из строя, и я полтора часа общалась по телефону с техподдержкой. Даже не успела принять душ, и от меня до сих пор воняет спандексом. «Через десять минут, – пишу в ответ. – Там есть еда?» А вот тут сложно представить, как отреагировала бы мама на столь резкое изменение в жизни Келли. И Лайлы. Какой бы бабушкой она стала для Лайлы? Чутье подсказывает, что не той, которая печет печенье и читает сказки на ночь. По крайней мере, в первые годы. Теперь же, когда Лайла стала старше и проявила интерес к SPOKE, та бы оттаяла. Но я не знаю, простила бы она Келли за то, что та не оправдала ее надежд. Келли была второкурсницей в Дартмутстком, училась за границей в Марокко, когда у мамы случился второй инсульт. Мне было пятнадцать, я сидела в отремонтированном подвале и притворялась, что работаю над школьным проектом, когда на самом деле общалась в секс-чате. Это Келли познакомила меня с ним. Однажды забыла выйти из своего аккаунта, и я, открыв браузер, наткнулась на ее ник, PrttynPink85, и узнала, что ее амбиции не заканчивались за порогом классного кабинета! Я была поражена, главным образом потому, что, несмотря на отсутствие правил в нашем доме, Келли ни с кем не встречалась. Вообще, ни с кем. Предполагалось, что Келли больше интересует генетика микроорганизмов или какую еще фигню изучают на углубленной химии, чем парни. Моя сестра отправилась на выпускной со своим лучшим другом Мэгзом и вернулась домой рано с жирным пакетом из McDonald’s в руках. Оглядываясь назад, я понимаю, что Келли просто использовала уловки. Наша мама ясно дала понять, что старшая школа существует для того, чтобы поступить в лучший колледж, а не для футбольных игр и веселья. И поэтому сестра отправилась в университет Лиги плюща сексуально озабоченной девственницей с роскошным телом и кучей знаний, полученных благодаря досугу. Не стоило удивляться, когда два года спустя она отправилась на траходром в Марракеш. Второй мамин инсульт был незначительным, как и первый. Она настояла на том, чтобы Келли осталась за границей. Два дня спустя она встала, чтобы сходить в туалет, а когда мыла руки, ее прикончила легочная эмболия. Ей бы понравилось, что это произошло после того, как она надела трусы – мама стыдилась своей задницы. В каком-то смысле я благодарна ей за то, что она настроила меня всегда идти против ее ожиданий. Уверенность в своем теле дается тяжело. Подростковое сопротивление закаляет. Мы с папой позвонили Келли, чтобы сообщить ужасные новости, а потом позвонили еще раз… и еще… и еще. За недели, предшествующие маминой смерти, с ней стало невероятно сложно связаться, хотя родители подключили ей самый дорогой международный тарифный план, предложенный AT&T. Мы оставляли сообщения, говорили, что нам нужно срочно с ней поговорить. Похоже, она поняла все по нашим голосам, потому что не перезванивала. Она так и не перезвонила. Мы связались с ее профессором, и тот сказал, что Келли уже два дня не посещала занятия. Для большинства студентов это в порядке вещей, но для Келли – ВЫЗЫВАЙТЕ НАЦИОНАЛЬНУЮ ГВАРДИЮ. Благодаря ее соседке по комнате мы смогли проследить ее до квартиры диджея из американской забегаловки, которого звали Фэдом. Мы с папой отложили похороны и вылетели в Марракеш, чтобы вырвать мою паиньку-сестричку из лап тридцатидвухлетнего мужика, который носил крошечные желтые очки и двойной кулон из ракушек. Фэд не был марокканцем, он ребенком эмигрировал из Нигерии, и это все, что знает о нем Келли. Я решила, что в другой жизни, жизни, когда он не одевался как стареющий виджей с MTV, отрывающийся с молодежью на весенних каникулах, Фэд без фамилии, наверное, изобрел вакцину от полиомиелита и еще, возможно, мидол. Потому что как еще объяснить Лайлу? Стоило поблагодарить Фэда не только за мою племянницу, но и за то, что так оттарабанил мою сестру. Потому что, не сделай он этого, у меня не было бы причин лететь в Марокко, и тогда не родилась бы идея SPOKE. Так что, по-видимому, это спорный вопрос, что сейчас о нашей жизни подумала бы мама. Потому что все обернулось бы совсем не так, если бы она не умерла, а Келли не пропала. Поезд с грохотом въезжает на станцию «23-я улица». Смотрю на время на телефоне. Я и так уже опоздала, пять минут ведь ничего не решат, если я метнусь на Третью авеню за бубликом? На площадке вряд ли будет что-то съестное. До съемок всего месяц, эти сучки следят за каждой калорией. * * * В конференц-зале занята только половина мест, но съемочная команда все равно замкнула круг за столом, пропуская стулья. Справа от Келли стоят два пустых, слева – три. Она пытается делать вид, будто ей плевать, что никто не хочет сидеть рядом с ней, но я буквально ощущаю ее беспокойство. Серьезно, когда у моей сестры стресс, она источает запах квашеной капусты. Лиза, наш исполнительный продюсер, сидит на своем месте во главе стола. Увидев меня, она опускает телефон и перебивает полевого продюсера. Говорят, что на деловых встречах женщин перебивают в пять раз чаще, чем мужчин. Интересно, насколько увеличивается это число, когда в комнате Лиза Гриффин.