Я киваю. В начале каждого сезона нам нужно событие, которое соберет всех Охотниц. Лорен арендовала пентхаус в отеле, чтобы отметить запуск SADIEq, версии ее приложения для квир-сообщества. Тема: сексуальная пижамная вечеринка. О, как Охотницы любят эту тему. – Это умно, – говорю я. – А то. – Лорен широко улыбается. – Я потратила кучу денег на исследование, которое показывает, что в отношениях между женщинами на начальном этапе ухаживаний не всегда есть один явный доминант. Женщины куда более демократичны в своем подходе к свиданиям, поэтому SADIEq отличается от SADIE тем, что мы приглашаем всех на встречу оффлайн. Я киваю, будто именно это и имела в виду под «умно». – Это очень умно. А еще умно, что первое групповое мероприятие – твое. Будь оно моим или Джен и Бретт не пригласили бы, все посчитали бы нас мелочными. Но оно твое, наша Швейцария, и поэтому посылает предельно ясное сообщение, что проблема в Бретт, а не в нас. Лорен крутит между большим и указательным пальцами бриллиантовую сережку и хмурится. – Да, но я хочу четко дать понять, что не пригласила ее из-за того видео, которое она отправила в Page Six. Не хочу выглядеть так, будто выполняю приказ Джен. Или твой. Хочу, чтобы все знали: у меня с ней свои счеты. Нас всех что-то связывает с Твиттером. Про Лорен говорят, что она наименее ценна для шоу и поэтому наиболее податлива. Всеми остальными не так просто манипулировать. Это все равно что пытаться расколоть одну кирпичную стену с помощью другой. Мы сильные, но не сильнее друг друга. – Мы не сомневаемся, что ты ясно дашь это понять, Лор, – уверенно говорит Джен. Лиза с искренней симпатией называет Лорен своим маленьким питбулем. И это так, ее натренировали вгрызаться прямо в горло. Не попадитесь на маску милой шлюшки – когда Лорен приказано вонзить во что-то зубы, она вгрызается до потери пульса. – Сейчас самое лучшее время собраться вместе, – говорит Джен, ее взгляд становится рассеянным и мечтательным. Она почти прикончила свой джин с капустным соком; где-то от зависти помирает Снуп Дог. – Она изначально нравилась всем по одной причине – потому что была бедной. В этом сезоне зрители отвернутся от нее, с нашей помощью или без. Лучше оказаться на правильной стороне. – Но мы будем выглядеть бессердечными? – Лорен с тревогой покусывает губы. – Отказавшись от Марокко? Нет, я тебя слышала, про бедность и все такое. Но она же уберегает двенадцатилетних девочек от изнасилования. Это очень сложно побить. – Нужно просто убедиться, что наше запланированное путешествие будет включать благотворительный аспект, – уверенно говорю я. – И что это будет? – совершенно справедливо смеется Лорен. Я собираюсь сказать, что Австралия – для выпуска там мемуаров, а Джен собирается назвать Лос-Анджелес – для открытия новой точки Green Theory, оба предложения, уверена, занимают важное место в списке гуманитарной деятельности, но собаки начинают лаять. В замке проворачивается ключ, и в дверь вваливается Иветта с двумя огромными пакетами с продуктами. Она наступает на пятку правой туфли своей левой и вытаскивает ногу. Иветте Гринберг приходится снимать обувь в квартире Джен, а мне нет. Укажите это на моем надгробии. – Мам! – кричит Джен и торопится помочь. Мы с Лорен следуем за ней. – Я не инвалид! – Иветта разворачивается, прижимая к себе пакеты и поворачиваясь к нам спиной. Ее блузка намокла от пота между лопаток. – Я справлюсь. Возвращайтесь к вину. Время обеда. – Не хотите бокал, мисс Гринберг? – предлагает Лорен. – Я прямо отсюда поеду на тренировку, иначе бы не отказалась. Джен мрачнеет. Иветта тренируется в SPOKE. – Я думала, ты придешь завтра, – шипит Джен, следуя за мамой, когда та переступает через решетку манежа. – Нет, – отвечает Иветта и ставит пакеты на островок, Пекан и Кешью подпрыгивают до ее колен. – Я завтра поеду на Восточное побережье. – Но сегодня приходили уборщики. Иветта стонет, что-то вспомнив. – Открытый показ. – Да. Открытый показ. В субботу. Я раз пять тебе говорила, Иветта, – выплевывает Джен с такой злостью, что мы с Лорен принимаемся искать наши телефоны, из уважения к Иветте отводя взгляды. Потому что унизительно, когда твоя дочь так разговаривает с тобой на глазах подруг, которые боготворили тебя с детства. Унизительно, что у этого сверхфеминистского кумира нет иного выхода, кроме как принимать это. Иветта на мели, бегает по поручениям Джен ради карманных расходов, ведь напутственные речи в колледже Сары Лоренс уже не приносят таких доходов. Когда-то у Иветты в качестве запасного пути имелся дом в Амагансетт. Но юридически он принадлежит Джен. Отец Джен, за которого Иветта так и не вышла замуж, оставил его на имя дочери после своей смерти двадцать лет назад. Джен целую зиму курировала дорогую и утомительную реконструкцию. В прошлом месяце, к абсолютному опустошению Иветты, Джен выставила дом на продажу за 3,1 миллиона. Уверена, у Бретт имеется менее щадящая легенда, почему Джен решила продать дом своего детства, но мне кажется, Джен просто хочет, чтобы ее мама получила часть денег с его продажи. Иветта долго и пристально смотрит на дочь. Пекан тявкает, и она опускается на колени. – Привет, мои сладкие девочки. Да, – воркует она, когда они лижут ее лицо, – привет. Привет. – Ты их поощряешь, – жалуется Джен, сердито глядя на нее. – За то, что они такие чудесные? – смеется Иветта. – Они прыгают на мебель. Вздохнув, Иветта встает и стряхивает со слаксов собачью шерсть. Слаксы – идеальная домашняя обувь для Иветты. Она одевается как Мэри Тайлер Мур во время марша 70-х годов – вплоть до красных круглых очков, – чтобы мы не забыли, кто она и против чего тогда восставала. Она сделала много хорошего, в этом ей не откажешь, но я считаю систему убеждений Иветты смехотворно недальновидной. В частности, идею о том, что мы преуспеем как женщины, как только начнем отмечать наши различия, вместо того чтобы притворяться, будто их нет. Легко это говорить ей, красивой еврейке, которая родилась и выросла в Верхнем Ист-Сайде и училась в Барнард-колледже. Какие различия приходилось ей отмечать? Не говоря уже о том, что я считаю жестоким такое показное отношение Иветты к Бретт, вплоть до того, что она во втором сезоне предложила ее удочерить. Отношения Иветты и Джен всегда были натянутыми. Когда я дружила с Бретт, то слышала от Иветты, что ее отчаянные попытки наладить отношения с дочкой, кажется, только больше отталкивают ту. Теперь я получше узнала Джен и вижу другую сторону. Иветта ужасающе разочарована, что Джен решила зарабатывать себе на жизнь, «наживаясь» на неуверенности женщин в своих телах под прикрытием концепции здорового образа жизни. Но вот она, Джен, владелица дома на Манхэттене, успешный биржевой игрок в Хэмптонсе, владелица бизнеса на двух побережьях – и все это к тридцати годам. Иветте есть чем гордиться, но она этого не делает. Она хочет, чтобы Джен была похожа на нее. Как она смеет предлагать нам отмечать наши различия, когда сама не может принять свою дочь такой, какая она есть? – Я уйду в воскресенье, – колко говорит Иветта. – Чтобы не путаться у тебя под ногами. – Она с ехидной улыбкой тянется к пакетам. – Хочешь, чтобы я для тебя их распаковала, дорогая? Джен хватает маму за запястье, останавливая ее. – Сколько я тебе должна? – Сто тридцать долларов. Было бы девяносто, разреши ты мне пойти в Gristedes, но… – Иветта умолкает, переступает через решетку манежа и присоединяется к нам в гостиной. – Я прервала ваше совещание? – спрашивает она и тянется за псевдокрекером. Откусывает и охает, когда тот крошится в ее руке. – Мы обсуждали путешествие этого года, мисс Гринберг, – вежливо отвечает Лорен в надежде, что в этот раз ей предложат называть ее: «Иветтой, пожалуйста, дорогая». – Очень жаль, что с Марокко не получится, – говорит Иветта, и Лорен немного поникает. – Она же может и без нас поехать, – замечает Джен, засовывая пачку денег в мамин карман. – Ей даже не придется лететь одной, – добавляет она, в ее голосе слышится насмешка. – У нее есть сестра и племянница, которые могут нажиться на ее успехе. Иветта качает головой, явно не одобряя тон Джен. – Думаю, ты должна дать Бретт шанс. Ей в этом сезоне есть что отметить, и я знаю, ей больно, что она не может поделиться этим с друзьями. – Не больше, чем любой из нас! – выплевывает Джен. – Ну… – Иветта расстроенно поджимает губы. – Возможно. Я не знаю. – От жары она машет рукой перед лицом. – Я не вправе это говорить. Мы с любопытством смотрим друг на друга. Что Иветта не вправе говорить? Но мы не можем заставить себя спросить. Вопрос даст ей понять, что нам интересно. Я инстинктивно смотрю на свои ногти. Иветта ставит локоть на спинку дивана. – Вы уже познакомились с сестрой Бретт? – Келли была на организационной встрече, – говорит Лорен и с восторгом замечает, что мой бокал пуст. Не успевает она подняться, чтобы взять с кухни бутылку, как Джен из-за спины наливает мне вина. – Как думаете, она впишется в компанию? – спрашивает Иветта. – Она мама, – отвечает Лорен вместо «нет». – И я мама, – говорит Иветта. – Не позволяйте Джесси указывать вам, что иметь детей – это не по-феминистски. Вы все в том возрасте, когда пора задуматься, чего хотите от жизни. Мы создали хор незначительной лжи о наших возрастах: тридцать, двадцать девять и тридцать два с половиной. Иветта вздыхает, подхватывает ткань под мышками и трясет ее, пытаясь высушить. – В любом случае. Я надеюсь, вы радушно примете эту женщину. Я знаю, вы думаете, намного интереснее, когда вы доставляете друг другу проблемы, но, клянусь, вы сами по себе все интересные. Джен запрокидывает голову и крепко сжимает лицо, показывая тем самым раздражение, и я ее не виню. Иветте нравится вести себя так, словно она ушла из шоу из принципа, когда на самом деле угрожала уйти, если ей не добавят денег, и Джесси обозвала ее королевой блефа. Не понимаю, почему Иветта притворяется, будто этого не было. Она – непревзойденный образец гендерного равенства, но предпочитает, чтобы мир знал, что она ценит свою целостность, а не кошелек. Целостность – это камень, о который ты ударяешься головой, когда теряешь власть. Последнее, что нужно миру, – это еще одна женщина с принципами. Нам нужны женщины с деньгами. Женщины с деньгами обладают гибкостью, и нет ничего опаснее, чем женщина, которая может согнуться так, как захочет. – Мы приняли ее радушно, Иветта, – стонет Джен. Та поворачивается к ней. – Так ты ей ответила? Я резко поворачиваю голову. – Ответила кому? – Сестра Бретт связалась с Джен и пригласила ее на чашку чая, – несмотря на протесты Джен, отвечает Иветта – Она сказала, что восхищается тем, как она «масштабировала свой продукт», – бросает взгляд на дочь, – я все верно передаю, дорогая? Джен закатывает глаза, но кивает. – Ты же не пойдешь? – Я ставлю вино на стол. До этого момента я наслаждалась его вкусом. – Почему бы ей не пойти? – спрашивает меня Иветта раздражающим тоном врача, подталкивающего тебя пересмотреть заведомо ложный диагноз. Я свожу лопатки вместе. Какая лицемерная женщина. – Потому, – отвечаю я очень медленно, словно у Иветты проблемы с пониманием, – что Джен и Бретт не ладят, и Бретт, вероятно, ранит, если Джен сделает все, чтобы подружиться с ее сестрой. Иветта тоже выпрямляется. – Я очень сильно в этом сомневаюсь. Бретт старается столько привнести в этот мир, что у нее просто нет сил для таких мелких обид. Лорен закидывает крекер в рот и с вытаращенными глазами наблюдает за нами. – Я сказала ей, что не могу, – говорит Джен, захлопнув дверцу кухонного шкафа, чем пугает нас и выводит из равновесия.