Мальчик уселся на гальку, прежде чем ответить, и я последовал его примеру. – Конечно. Я лафкенче. Знаешь, что это значит? – спросил он. – «Люди моря», – ответил я. – Почему ты грустишь? – захотел он узнать. – Из-за кита. Что с ним такое стряслось? – Для тебя это просто мертвый кит, а для меня гораздо больше. Твоя печаль – не то, что моя. Мы провели какое-то время молча, слушая размеренный шум волн, набегавших и спадавших, а потом он протянул мне что-то, что было по размеру больше его ладони. Раковину одного очень ценного морского моллюска, твердую, как камень, морщинистую снаружи и жемчужно-белую изнутри. – Приложи ее к уху, и кит будет говорить с тобой, – сказал лафкенче и ушел. Память кита говорит о человеке Человеку всегда внушали страх мои размеры, он чувствовал неудовлетворение, потому что не мог овладеть мной. «Зачем нужно такое большое животное?» – спрашивал себя человек с начала времен. А я наблюдал за ним, когда он впервые подошел к морю и обнаружил, что тело его не пригодно для исследования пучин, но что он может использовать что-то плавучее и бросить вызов стихии волн. И я видел человека, когда он передвигался по морской поверхности на четырех утлых досках, мы смотрели друг на друга, благоразумно соблюдая дистанцию, и я испытывал любопытство и изумление, глядя на его усилия. Меня восхищало, с какой смелостью и какой настойчивостью атакует он морскую зыбь. Он плавал на судах, которые не заходили на небольшую глубину, так как не выдерживали столкновения с рифами и трения об острые кораллы. «Он еще научится», – говорил я себе, поскольку видел, как человек отчаян и настойчив, хотя он и водил пока свои суда, не теряя из виду берега, робея вступить в схватку с далеким горизонтом. И человек быстро научился передвигаться по морю. И так же, как я, кит лунного цвета, узнал от другого кита, а тот – от еще одного, тайну прибоя и течений, человек делился с себе подобными всем, что узнавал, и в море людей появлялось все больше. Корабли становились крупнее, они могли теперь ловить ветер гладкими поверхностями, называвшимися парусами. Вскоре люди овладели секретом звездного неба, указывающего путь по воде. Они отважились плавать по ночам и перестали бояться горизонта. Иногда мы встречались в неизмеримом одиночестве океана, и я, кит лунного цвета, поднимался к поверхности, чтобы дышать, а они с бортов своих кораблей дивились мне, и я не видел угрозы, только их удивление, когда эти моряки указывали друг другу на меня и восклицали: «Вон там белый кит!» Я никогда не подплывал слишком близко к кораблям. Я уважал этих моряков за храбрость и считал их обитателями моря, как и я сам. Так проходил за годом год, за веком век, время двигалось по кругу, размеченному холодом или теплом, которые ветер и течения приносили с собой. Человек был занят неопределенностью своей судьбы, а я бороздил свой соленый удел – от первых дней до самого конца жизни. Кит говорит о своем мире Я, кит лунного цвета, живу в море, на границе которого восходит над берегом день и на горизонте которого погружается в волны солнце, уступая место звездам. Воды в нем холодные, разделенные ледяными потоками, приходящими из отдаленных пределов, где все белое. Море там превращается в одну огромную скалу соляного цвета. Она растет, когда ночи становятся очень длинными, и уменьшается в размерах, когда дни кажутся бесконечными. На берегу этого моря живет мало людей, леса подступают почти к самой воде. Я часто опускаюсь в подводные бездны, недосягаемые для других животных. Благодаря огромным легким я могу долго находиться на глубине, не выныривая, чтобы вздохнуть. А когда я все же выплываю из морской пучины, то из отверстия на спине выходит воздух, который я вдохнул прежде, и я заново наполняю легкие, чтобы погрузиться обратно. Я плыву в темноте, издавая большой головой щелчки, и когда эти звуки возвращаются ко мне, я знаю, что впереди препятствие. Щелчки мощные, они оглушают кальмара – мою любимую добычу. Когда я нахожусь почти на поверхности моря, я одним глазом оглядываю берег и все, что на нем. Мой другой глаз устремлен к горизонту. Я плыву, и по мере того как вода вокруг холодеет, полоса земли крошится на острова, разделенные глубокими темными протоками, или прорезается фьордами с высокими крутыми берегами. Эти тихие воды – место, предназначенное для встречи с самками и спаривания. Я, кит лунного цвета, – из породы кашалотов, из вида, обитающего возле островов и фьордов. В какой-то момент, уже неразличимый в таинственной бездне времени, другие кашалоты лунного цвета завели обряд спаривания. Для этого они поднимались из глубин и выпрыгивали из воды, замирали в воздухе, а затем падали вниз хребтом, производя большие пенные всплески, и погружались, колотя воду хвостами, опускались почти до морского дна и поднимались вновь для быстрого прыжка. Выпрыгивая так, что тела казались подвешенными к небу, самцы-кашалоты заверяли самок в своей жизненной силе и ловкости, и самки спаривались с ними. После такого обряда одна самка родила меня, кашалота лунного цвета, родила в холодном море, окружающем остров, который люди называют Моча, и я унаследовал силу и ловкость всех самцов моей стаи. Я сосал густое молоко матери, которая вместе с кашалотами-самцами защищала меня, пока я не достиг размера, подобающего самому большому созданию в океане, и не смог жить в полном одиночестве. Мой мир – это мир молчания. Никто не стонет, не кричит, не ворчит, не визжит под зыбью вод, и лишь мы, самые крупные создания, порой нарушаем тишину. Мы, кашалоты, испускаем щелканье и треск, голубые киты и черные дельфины ориентируются с помощью мелодичных песен; обычные дельфины совершают долгие путешествия, держась одной стаей посредством свистков. А на поверхности моря, наоборот, непрестанно слышны голос ветра, удары волн, гогот чаек и бакланов, а иногда – голос того, кто менее приспособлен жить в море: человека. Кит рассказывает, что он узнал о человеке Далеко от берега в открытом море я увидел большой корабль. Это было прекрасное судно с тремя мачтами, вонзающимися в небо, паруса на них раздувались ветром. Он изящно передвигался по морю, преодолевая волны, и моряки на палубе прилагали усилия, чтобы не сбиться с курса. Я нырял, плыл навстречу кораблю и поднимался на поверхность, пока не приблизился к нему с подветренной стороны, чтобы сопровождать его. Люди увидели меня и стали кричать в изумлении: «Белый кит!» – но тогда резкий свисток отозвал их от борта и заставил вернуться к своим занятиям. Не впервые я подплыл к кораблю. Меня всегда забавляли крики удивления и восхищения. И нередко я приветствовал моряков, подскакивая над водой и ударяя хвостом по поверхности, прежде чем погрузиться. Поведение моряков на этом судне показалось мне странным, и я подумал, что, возможно, они привыкли видеть в море китов. Сам я привык видеть корабли: одни шли в теплые моря, другие в холодные. Там, где заканчивается берег того моря, в котором живу я, оно соединяется с другим, в котором я никогда не был и куда не поплыву, потому что ярость волн там настолько велика, что никакая сила с ней не справится. Слишком велик риск того, что прибой швырнет тебя и разорвет о рифы. Люди называют то место, где соединяются два моря, мысом Горн, и вздрагивают, когда произносят это название. Хотя моряки не обращали на меня внимания, я решил все же проплыть некоторое время вместе с кораблем. Потом, поднявшись из воды в четвертый раз, я увидел другое судно, идущее в том же направлении. Это был величавый корабль, раздутые паруса придавали ему бо́льшую скорость, чем у первого, и вскоре он его нагнал. Меня заинтересовало, чем обернется встреча людей в море. Когда мы, киты, оказываемся рядом, для спаривания ли, для того, чтобы позаботиться о родящих самках и об их детенышах, мы движемся кругами, подпрыгиваем, падаем на спину и плывем по водной глади, отталкиваясь хвостовыми плавниками. Мы выражаем при встрече радость, выдыхая с силой воздух из легких и вращая телом на месте. Мы поем, издаем свистки и потрескивания. А что сделают люди, чтобы выразить свою радость? Когда более быстрый корабль подошел к другому, я услышал шум, как грохот черных туч во время бури. Он был страшней, чем тот, что при вспышке молнии раздирает воздух и ударяется о скалы или волны. Такое приветствие, в котором не слышались никакой радости, оказалось у людей. В боках обоих кораблей открылись черные пасти, изрыгающие огонь, опять раздался ужасный шум. И затем первый корабль загорелся, с него стали падать в море пылающие снасти, вспыхнули мачты, на которых держались паруса, и рухнули под крики, полные ненависти, страха и отчаяния, испускаемые людьми, которые прыгали с бортов в воду. Наполовину разрушенный, первый корабль быстро затонул, а второй стал удаляться, оглашая все вокруг суматошными торжествующими криками победителей. На поверхности воды остались тела побежденных, некоторые пытались удержаться на плаву, но их силы быстро иссякли, и они тоже превратились в неподвижные пятна, колыхаемые волнами. Странным показалось мне поведение людей при встрече в море. Маленькая сардинка не нападает на другую сардинку, медлительная черепаха – на другую черепаху, прожорливая акула – на акулу. Похоже, люди единственные из существ, нападающие на подобных себе. Это мне не понравилось в них. Кит говорит о встрече с другим китом Однажды в ясный день, когда море пребывало в покое, я направился в холодные воды, ища себе в пищу кальмаров. Одним глазом я наблюдал за далеким берегом, а другим – за тем, как море сливается с небом на горизонте, где не было ни одного облака. Когда я в очередной раз поднялся из воды, чтобы вдохнуть, я услышал знакомое пение кита-гринды, но это было не то пение, которым киты призывают друг друга туда, где изобилует добыча, и не печальная песнь скорби. Когда умирает детеныш гринды, его мать, или мать матери, или одна из старых самок, уже не способных рожать, сжимает его ртом и перемещается так целыми днями, пока его тело не теряет упругость и не начинает разрываться, и она его отпускает, зная, что оно не поплывет по течению, а исчезнет в молчании глубин. Другие гринды сопровождают ее и повторяют песнь скорби, чтобы разделить ее всей стаей и отпугнуть хищников, которые могут напасть на самку, несущую тело детеныша, поскольку дни, проведенные без еды, истощают ее. Но пение этой гринды не было ни призывом, ни песнью скорби. Оно было стоном боли. Я погрузился, издал щелканье, которое, не обладая ни формой, ни весом, проделало свой путь по глубоким водам и, вернувшись ко мне, указало, где находится гринда. Я увидел, поплыв навстречу, что ее тело наполовину поднимается над водой. Из спины торчала палка с куском веревки, прикрепленной к кольцу. Я расположился сбоку от этого кита и, медленно двигаясь, отыскал его глаз, чтобы он отразился в моем. У нас, китов всех видов, глаза маленькие сравнительно с громадами тел, мы общаемся с помощью пения или щелканья, но, главное, общаемся глазами. В глазах отражается то, что мы видим, и то, что видели. В глазу гринды я увидел, что палка, торчащая из его спины, – это гарпун, человеческое изобретение. Гарпун пробил его легкие, поэтому он почти не мог дышать. В глазу гринды было предостережение: люди начали охотиться на нас, море теперь бороздит много кораблей, моряки с которых хотят убивать китов. Они называются китобоями. Но больше ничего я не узнал по глазу гринды, потому что безмолвие морских пучин потребовало, чтобы стихли звуки в воздухе и в его раненных легких. Вскоре я услышал песнь скорби, ее пели другие киты его вида. Они приблизились к нему, погружаясь и вновь показываясь на поверхности. Так они совершали круговое движение, выражавшее печаль, которая должна была продолжаться, пока море не поглотит его тело. Кит говорит о намерениях людей После встречи с китом-гриндой я вернулся к своей стае, находившейся невдалеке от острова Моча. Два самца и несколько самок перемещались согласованным ходом, сторожа самку, которая кормила детеныша, родившегося в мое отсутствие. Я подплыл к старшему из самцов, уже многократно прерывавшему свое уединение, чтобы спариваться и заботиться о детенышах. Его возраст был понятен по сотням паразитов, маленьких рачков, спутников, которые живут на нашем теле, не беспокоя нас, потому что питаются водорослями, тоже находящимися на наших спинах. Когда мы задерживаемся на поверхности, эти водоросли служат пищей морским птицам. Я с почтением приблизился к этому киту и подплыл к его глазу, чтобы передать ему то, что видел. Я надеялся, что он все объяснит мне, чтобы я понял, что произошло. Он знал все, что было известно и мне. Так же, как и я, другой кит лунного цвета, как многие другие киты, благодаря которым не прерывалась цепь существования нашего вида, видел людей сначала на малых суденышках, потом на других, побольше, наблюдал, как они переставали испытывать страх перед горизонтом и начинали все смелее прокладывать путь среди волн. Потом глаз старого кашалота поведал мне о странствии, которое он совершил вместе с голубым китом. Тогда он впервые узнал про опасность, исходящую от китобоев. Старый кашалот хотел знать больше, и голубой кит предложил ему направиться в теплые воды, чтобы посмотреть на таких людей. Они плыли возле поверхности. Приподнимались дышать и опять окунались много раз, пока не достигли берега, который показался старому кашалоту странным, но красивым, потому что сами звезды, казалось, жили там вместе с людьми и сверкали для них. Голубой кит сказал ему тогда, что сияют не звезды, а нечто, называющееся у людей лампами, и что в этих лампах горит часть нашего тела. Люди охотились на нас не ради пропитания, а ради жира наших внутренностей, который, сгорая, освещал жилища людей. Они убивали нас не из страха перед нашим видом, они поступали так, потому что боялись темноты. А у китов был свет, избавлявший людей от мрака. «Люди, – подумал я, – такие маленькие существа и такие неумолимые враги». Но в глазу старого кашалота я увидел, что на берегу, далеко от острова Моча, были и другие люди, называвшиеся «лафкенче», или «морской народ». Они брали на берегу все необходимое для жизни и воздавали хвалу щедрости моря, исполняя древний обряд. Собрав пропитание, они шли в ближайший лес, который называли «лему», просили у леса разрешения взять стволы и сучья, потом приносили их на песчаный берег и разжигали там костры, отблеск которых отражался в беспокойных водах. Тогда мы, киты и дельфины, поднимались из моря и приветствовали этих людей прыжками, а они отвечали нам веселыми криками.