— Теперь, вы согласитесь, иного пути нет. Так ведь? Мы должны действовать! Кордт медленно кивнул: — Такое чувство, будто меня вот-вот стошнит. Тут он вдруг предостерегающе положил руку Хартманну на плечо. К ним бежал полицейский, размахивая жезлом. — Господа! День добрый! Фюрер на балконе! — Он указал палкой на другую сторону улицы. Держался он уважительно, располагающе. Не приказывал, что им делать, просто советовал не упустить исторический шанс. — Спасибо, офицер, — поблагодарил его Кордт. Оба дипломата вернулись на улицу. Рейхсканцелярия располагалась по соседству с Министерством иностранных дел. Через дорогу, на широком пространстве Вильгельмплац, собралась небольшая толпа. То определенно была партийная клака: у некоторых даже имелись повязки со свастикой на рукавах. Время от времени раздавался недружный крик «Хайль!» и вскидывались в приветствии руки. Солдаты армейской колонны держали равнение направо и отдавали честь. Молодые парни по большей части — намного моложе Хартманна. Пауль находился достаточно близко, чтобы видеть выражение на их лицах: удивление, восторг, гордость. За высокой кованой изгородью рейхсканцелярии располагался двор, а над главным входом в здание был балкон. На балконе виднелась безошибочно узнаваемая одинокая фигура: коричневый френч, коричневая фуражка, левая рука сжимает пряжку черного ремня, правая машет время от времени, на вид почти механическая в своей абсолютной неизменности — ладонь разжата, пальцы расставлены. От фюрера их отделяло не больше пятидесяти метров. — Хайль Гитлер! — пробормотал Кордт, отсалютовав. Хартманн последовал его примеру. Едва миновав здание правительства, колонна прибавила ходу и двинулась в сторону Блюхерплац. — Сколько, по-вашему, людей собралось поглазеть? Кордт оценивающе оглядел немногочисленные группки зевак. — Я бы сказал, сотни две — не больше. — Ему это не понравится. — Верно. Сдается мне, что в кои веки режим допустил ошибку. Фюреру так польстили визиты Чемберлена, что он велел Геббельсу спустить прессу с цепи. Немецкий народ поверил, будто дело идет к миру. А теперь ему говорят, что война все-таки будет, и людям это не нравится. — Так когда же мы начнем действовать? Разве теперь не самое подходящее время? — Остер хочет, чтобы мы встретились сегодня. Новое место: Гётештрассе, номер девять, в Лихтерфельде. — Лихтерфельде? Зачем ему собирать нас всех так далеко отсюда? — Кто знает? Приезжайте как можно ближе к десяти. Вечер обещает быть интересным. Кордт коротко стиснул Хартманну плечо и ушел. Пауль постоял еще немного, наблюдая за фигурой на балконе. Меры безопасности были на удивление ничтожными: пара полицейских у входа во двор, два эсэсовца у двери. Внутри наверняка больше, но даже так… Разумеется, как только будет объявлена война, все изменится. И больше им так близко к нему не подобраться. Спустя еще пару минут человек на балконе счел, что с него хватит. Он опустил руку, обозрел пространство Вильгельмштрассе с видом театрального антрепренера, разочарованного количеством собравшихся на вечерний спектакль зрителей, повернулся спиной, отдернул штору и вошел в здание. Дверь закрылась. Хартманн снял шляпу, пригладил редеющие волосы, снова нахлобучил головной убор и задумчиво зашагал к своему учреждению. 3 Точно в шесть часов вечера звон Биг-Бена влетел в открытое окно дома номер десять по Даунинг-стрит. Мисс Уотсон встала как по команде, взяла плащ и шляпу, сухо пожелала Легату доброго вечера и вышла из кабинета. В руках она несла одну из красных шкатулок премьер-министра, почти до краев набитую аккуратно подписанными папками. Созыв парламента на внеочередную сессию в связи с чешским кризисом ставил крест на ее обычно спокойных летних месяцах работы. Хью знал, что она, как всегда, доедет на велосипеде от Уайтхолла до Вестминстерского дворца, оставит свою древнюю машину на Нью-Пэлас-Ярд и поднимется по лестнице в офис премьер-министра, расположенный по коридору напротив резиденции спикера. Там ее встретит парламентский личный секретарь Чемберлена, лорд Дангласс, на которого она с ходу и безрезультатно обрушится с требованием ответов на письменные вопросы премьера. Для Легата это был шанс. Он закрыл дверь, сел за свой стол, снял трубку и вызвал коммутатор. — Добрый вечер, это Легат, — произнес он, стараясь придать голосу обыденность. — Не могли бы вы соединить меня с номером «Виктория семьдесят четыре — семьдесят два»? С момента окончания встречи с начальниками штабов у Легата не было ни одной свободной минуты. Теперь наконец он сунул записки в стол. С детских лет закаленный в гладиаторских боях экзаменационных залов — школьные испытания, стипендиальные, выпускные из Оксфорда, вступительные в Форин-офис, — Хью писал только на одной стороне листа, чтобы чернила не смазывались. «ПМ выразил обеспокоенность состоянием противовоздушной обороны страны…» Он ловко перевернул большого формата листы чистой стороной кверху. Он уничтожит их, как приказано. Но не прямо сейчас. Что-то его удерживало. Что именно, Легат не брался определить, — странное чувство неуместности, быть может. Всю вторую половину дня, пока он одного за другим провожал посетителей к премьер-министру и подбирал документы, необходимые ПМ для выступления в парламенте, Хью ощущал себя втайне причастным к настоящей правде. Эта информация определит политику правительства. Можно было даже сказать, что все прочее по сравнению с ней есть совершенный пустяк. Дипломатия, мораль, закон, договоры — что это все на чаше весов против военной мощи? Насколько ему помнилось, одна эскадрилья Королевских ВВС состояла из двадцати самолетов. Выходило, что на больших высотах небо родины смогут защищать только два десятка современных истребителей с исправными пулеметами. — Соединяем, сэр. Коммутатор щелкнул, следом послышался долгий гудок вызова. Она ответила быстрее, чем он ожидал, и резко: — Виктория семьдесят четыре — семьдесят два. — Памела, это я. — А, Хью! Привет. В голосе ее прозвучало удивление, а возможно, и разочарование. — Послушай, у меня мало времени, поэтому запоминай, что я скажу. Собери вещи на неделю и ступай в гараж. Забирай детей и родителей и уезжайте прямо сейчас. — Но уже шесть часов! — Гараж должен быть еще открыт. — С чего такая спешка? Что случилось? — Ничего. Пока ничего. Просто хочу знать, что вы в безопасности. — Звучит немного пугающе. Терпеть не могу паникеров. Легат стиснул телефонную трубку: — Боюсь, дорогая, что без паники не обойдется. — Он бросил взгляд на дверь: кто-то проходил мимо и шаги вроде как остановились. Хью понизил голос, но заговорил с предельной убедительностью: — Позже ночью выбраться из Лондона может быть трудновато. Уезжайте сейчас, пока дороги свободны. Женщина попыталась возразить. — Памела, не спорь со мной, — прервал ее он. — Способна ты хоть один чертов раз просто сделать так, как я тебя прошу? На миг повисла тишина. — А как же ты? — тихо спросила она. — Мне придется остаться на ночь. Попытаюсь позвонить позже. Мне пора идти. Ты исполнишь мою просьбу? Обещаешь? — Ладно, раз ты так настаиваешь. На заднем плане слышались голоса детей. — Тихо! Я с вашим отцом разговариваю! — прикрикнула она на них. Потом снова поднесла трубку к уху. — Хочешь, занесу тебе сумку с ночными вещами? — Нет, не беспокойся. Я попытаюсь улизнуть на пару минут при удобном случае. Сосредоточься на том, чтобы выбраться из Лондона. — Я тебя люблю — ты это знаешь? — Знаю. Памела ждала. Хью понимал, что должен сказать что-то еще, но не находил слов. Послышался щелчок, когда она дала отбой, и теперь в трубке раздавались только короткие гудки. Кто-то постучал в дверь. — Секунду! — Легат сложил заметки о встрече с начальниками штабов пополам, потом еще вдвое и сунул во внутренний карман. В коридоре стоял посыльный Рен. Подслушивал он или нет? Но инвалид сказал лишь: — Би-би-си здесь. Впервые с начала кризиса на Даунинг-стрит собралась изрядная толпа. Люди неторопливо стекались к кучке фотографов на противоположной от дома номер десять стороне. Основное их внимание привлекал, судя по всему, большой темно-зеленый фургон с эмблемой Би-би-си и надписью золотыми буквами «РЕПОРТАЖ С МЕСТА СОБЫТИЙ» на обоих бортах. Припаркована машина была сразу слева от главного входа. Пара техников протягивала из фургона кабели через мостовую, а потом в окно с поднимающимися рамами. Легат стоял в дверях и пререкался с молодым инженером по фамилии Вуд. — Простите, но боюсь, что в данный момент это невозможно. — Почему?