— Нет. Не думаю, что она заходила в магазин, — отвечает тот. 88 «Белл-407» — самый красивый вертолет, который когда-либо видела Люси. Естественно, ведь это ее вертолет, она разрабатывала в нем каждую деталь, за исключением изначального заводского набора компонентов. Четыре лопасти, мягкое планирование, максимальная скорость сто сорок узлов (чертовски здорово для гражданского вертолета) и компьютерный контроль за топливом — лишь часть основного оборудования. Плюс к этому — кожаные сиденья, баллонеты шасси для аварийной посадки на воду (что маловероятно), заземление, если вертолет врежется в высоковольтную линию (Люси обычно очень осторожно водит, чтобы допустить такое), запасной бак с горючим, система наблюдения за погодой, за воздушным пространством и компьютерная система позиционирования — все технические новинки, разработанные Люси. Вертолетная стоянка находится на Гудзоне. На второй стартовой площадке Люси уже в четвертый раз обходит свою «ласточку», осматривает двигатель, проверяет уровень масла, фильтры, гидравлику. Если во время полета она потеряет гидравлику, ей придется вручную выравнивать вертолет. Слабой женщине это вряд ли удастся, именно поэтому Люси постоянно поднимает тяжести в спортзале. Она с нежностью проводит рукой по хвостовой части и приседает, чтобы еще раз проверить антенны на днище вертолета. Люси залезает в кабину и глазами ищет Руди, ругая его за медлительность. Словно услышав ее, в дверях появляется Руди со спортивной сумкой в руках. Он направляется к вертолету и разочарованно смотрит на свободное левое сиденье. Сегодня он как всегда второй пилот. На Руди форменные штаны и тенниска, он выглядит простым симпатичным парнем. — Знаешь, — говорит он, пристегиваясь, пока Люси быстро, но тщательно проводит предполетную проверку, проверяет предохранители, выключатели, дроссель. — Ты ужасно жадная, — говорит он. — Просто собственница какая-то! — Потому что это мой вертолет, умник, — она заводит мотор. — Двадцать шесть ампер. Полный бак горючего. Не забывай, у меня больше часов и, кстати, больше свидетельств. — Молчи, — добродушно говорит Руди, он всегда в отличном настроении, когда они летят вместе. — Слева чисто. — Справа чисто. 89 Только во время полета с Люси Руди может испытать настоящий экстаз, почувствовать себя с ней единым целым. Люси никогда не заканчивает то, что иногда начинает. Руди мог бы чувствовать себя использованным после того, как они уехали из Щецина, если бы не понимал, что произошло на самом деле. Простая реакция, характерная для большинства людей, видевших смерть или побывавших в любой стрессовой ситуации. Они нуждаются в тепле человеческого тела, для них секс — доказательство, что они живы. Руди иногда спрашивает себя, не поэтому ли он постоянно думает о сексе. Он не влюблен в Люси, никогда бы не позволил этому случиться. Впервые увидев ее давным-давно, он и не собирался обращать на нее внимание. Она вылезала из огромного «Белл-412» после обычного показательного полета, который проводили каждый раз, когда эксперты из ФБР или какая-нибудь важная шишка посещала Академию. Руди полагал, что корректнее будет позволить молодой и привлекательной Люси, единственной женщине в Службе спасения, приветствовать какого-то там министра. Он наблюдал, как она выключила двигатель громадного двухмоторного чудовища и вылезла из вертолета. На ней была темно-синяя форма и черные сапоги по щиколотку. Он удивился, увидев красивую девушку, которая уверенно и грациозно шагала к министру. Она выглядела очень женственно, и Руди начал сомневаться в правдивости слухов о ней. Ее тело притягивало взгляд, она двигалась, словно экзотическое животное, тигр, подумал Руди, наблюдая, как она подошла к министру юстиции и вежливо пожала ему руку. Люси атлетического сложения, но при этом женственна, к ней очень приятно прикасаться. Руди научился не любить ее слишком сильно, он знает, когда остановиться. Через минуту вертолет готов к взлету, электроника и наушники включены, шумно вращаются лопасти — самая чудесная музыка. Руди чувствует, как вместе с вертолетом поднимается настроение Люси. — Мы взлетели, — говорит она в микрофон. — Вертолет четыре-ноль-семь Танго-Лима, направляется на юг с тридцать четвертой. Больше всего на свете Люси нравится летать. Она может ровно держать вертолет даже при сильном ветре. Развернув вертолет, она отжимает рычаг и направляется на юг. 90 Скарпетта вылетает в Хьюстон самым ранним рейсом, и, учитывая разницу во времени, приземляется в аэропорту Джорджа Буша в пятнадцать минут одиннадцатого утра. Путь на север в Ливингстон занял еще час сорок. Она не стала брать напрокат машину и самостоятельно искать дорогу к Полунской тюрьме, а наняла шофера, как оказалось, это было мудрое решение. По пути Скарпетта насчитала столько поворотов, что наверняка заблудилась бы, поехав одна. Мысли беспорядочно бродят в голове, Скарпетта не в силах сейчас ни о чем думать. Она совершенно бесстрастна, обычное состояние при даче показаний в суде, когда адвокаты защиты нападают, словно хищники, с нетерпением ожидая запаха крови. Но редко удается ее ранить и никогда — ранить смертельно. Где-то в глубине, в спасительном убежище своего мозга, Скарпетта молчит всю дорогу. Она не разговаривает с водителем, сказав лишь, куда ехать. Водитель явно очень разговорчивая женщина, но Скарпетта сразу предупредила, что не хочет беседовать, ей нужно поработать. — Хорошо, — ответила женщина, одетая в черную форму, кепку и галстук. — Вы можете снять кепку, — сказала ей Скарпетта. — Спасибо большое, — женщина с облегчением сняла кепку. — Не представляете, как я не люблю эту форму, но большинство пассажиров предпочитают, чтобы я выглядела, как подобает шоферу. — Уж лучше не надо, — сказала Скарпетта. Впереди появляется тюрьма, современная бетонная крепость, больше похожая на огромный плавучий корабль с рядом симметричных маленьких окошек. Двое рабочих на крыше что-то оживленно обсуждают. Вокруг здания разбит большой газон, по периметру тюрьму окружают толстые кольца колючей проволоки, они сверкают на солнце, словно полированное серебро. Охранники на постах то и дело осматривают территорию в бинокль. — Брр, — содрогается шофер. — От этого места мне не по себе. — Все будет нормально, — уверяет ее Скарпетта. — Они покажут вам, где припарковать машину, и вы подождете меня там. Не советую тут прогуливаться. — А если мне понадобится в туалет? — беспокойно спрашивает шофер, останавливаясь у поста. Началось. Это, наверное, самая опасная миссия, которую когда-либо брала на себя Скарпетта. — Тогда, думаю, вам просто надо будет у кого-нибудь спросить, — отстраненно произносит она, опускает окно и передает охраннику свои водительские права, значок, бумажник с удостоверением личности и документами медэксперта. Оставив работу в Ричмонде, она чувствовала себя так же ужасно, как и Марино. Скарпетта так и не вернула свой значок, и никто не подумал попросить его. Или никто не осмелился. Может, она и правда больше не главная, но Люси права — никто не может лишить Скарпетту природного дара, умения делать работу, которую она все еще любит. Скарпетта знает, что она хороший эксперт, даже если никогда в этом не признается. — К кому? — спрашивает охранник, протягивая ей права и документы. — К Жан-Батисту Шандонне, — отвечает Скарпетта, вздрогнув от звука его имени. Кажется, будто охранник довольно небрежно относится к своим обязанностям, учитывая обстановку и ответственность, возложенную на него. Но его поведение и возраст говорят скорее о том, что он уже давно работает в тюремной системе и едва ли замечает атмосферу угрозы и опасности, неизбежно исходящую от мира, частью которого он становится каждый день, приходя на работу. Он заходит в будку и проверяет список. — Мадам, — обращается он к шоферу, указывая на стеклянный фасад здания тюрьмы, — поезжайте вперед, вам скажут, где припарковать машину. Развевающийся флаг Техаса словно провожает Скарпетту. Погода напоминает ей осень, небо кристально чистое, щебечут птицы. Природа живет своей жизнью, не зная зла. 91 Жизнь в тюрьме не меняется. Приговоренные приходят и уходят, старые имена исчезают в безмолвии. Спустя несколько дней, а может, недель — Жан-Батист часто теряет счет времени — имена бывших заключенных забываются, их заменяют новые, прибывшие для ожидания смерти. Камера 30 — Жан-Батист. Камера 31 — справа от Жан-Батиста — Мотылек. Этого маньяка-некрофила так называют, потому что у него постоянно трясутся руки, словно он машет крыльями, и кожа у него серого цвета. Он любит спать на полу, просыпаясь, когда гасят свет, и его тюремная одежда всегда покрыта толстым слоем серой пыли, словно крылышки мотылька. Жан-Батист бреет руки, длинные завитки волос медленно падают в раковину. — Так, Волосатик, — в окошке появляются чьи-то глаза. — Твои пятнадцать минут почти истекли. Еще две минуты, и я забираю бритву. — Certainment[27], — он намыливает другую руку дешевым мылом, осторожно выбривая пространство между пальцами. Нелегко ему даются и пучки волос, торчащие из ушей, но кое-как он справляется и с ними. — Время вышло. Жан-Батист не спеша споласкивает бритву. — Ты побрился, — Мотылек говорит так тихо, что другие редко его слышат. — Oui, mon ami[28]. Я выгляжу прекрасно. Из-под двери выезжает ящик, и охранник отступает назад, подальше от бледных голых пальцев, возвращающих пластиковую бритву. 92 Мотылек сидит на полу и катает мяч так, чтобы тот ударился о стену и вернулся по той же траектории.