— Черт, — шепчет она, проезжая мимо. — Мне так жаль, Бадди, милый. Какой страшный выбор она должна сделать — наплевать на убийства женщин или на собственного сына. 34 Моп petit agneau prise! «Мой маленький драгоценный ягненок», — переводит про себя Скарпетта. Ее сердце замирает при виде почерка Жан-Батиста, словно он сам присутствует в этом письме. Она сидит на стуле с прямой спинкой возле распахнутого окна своей спальни. Столик напротив покрылся каплями от влажного морского воздуха. Скарпетта так долго не меняет позу, что поясница у нее затекла, и все мышцы напряжены до предела. Письмо, письмо, письмо. Она не без удивления отмечает, что у него красивый почерк, каллиграфический, строчки выведены черными чернилами. Нет ни одного зачеркнутого слова, на первый взгляд, ни единой ошибки. Должно быть, он долго писал это письмо, старательно выводил буквы, думая о ней, и эта мысль еще больше ужасает Скарпетту. Он думает о ней. Этим старательным почерком Шандонне открыто об этом заявляет. Вы уже знаете о Батон-Руж, о том, что Вы должны поехать туда? Но не торопитесь, сперва Вы приедете навестить меня. В Техасе. Видите, я направляю Вас. Ведь у Вас нет собственной воли. Можете думать по-другому, но это я управляю Вашим телом, каждое Ваше движение исходит от меня. Я внутри Вас. Почувствуйте! Вы помните ту ночь? Вы свободно открыли мне дверь, а потом набросились на меня, не в силах смириться со своим желанием. Я простил Вас за то, что Вы лишили меня глаз, но Вы не можете отнять у меня душу. Она следует за Вами по пятам. Если захотите, сможете к ней прикоснуться. Maintenant[16]! Maintenent! Время пришло. Батон-Руж ждет Вас. Сначала Вы должны прийти ко мне, иначе будет поздно слушать мои истории. Я поведаю их только Вам. Я знаю, что Вы хотите, mon petit agneau prise! У меня есть то, что Вы хотите. Через две недели меня не станет, и мне больше нечего будет сказать. Ха-ха. Я хочу испытать восторг! Я хочу, чтобы Вы освободили меня! Или я освобожу Вас, погружая зубы в Вашу мягкую округлую красоту. Если Вы не придете ко мне, я приду к Вам. С любовью и восторгом, Жан-Батист Ванная старого стиля с низким белым унитазом, белоснежными занавесками вокруг белоснежной ванны, светлые стены. Скарпетту рвет. Выпив стакан воды из-под крана, она возвращается в спальню, снова усаживаясь на стул. На белой бумаге письма вряд ли остались отпечатки. Он слишком умен, чтобы оставлять следы. Скарпетта пытается забыть, как он ворвался в ее дверь, словно демон из ада, сейчас она уже не может вспомнить все детали той погони, погони за ней. В руках у него был железный молоток, такой же, каким она раскраивала кости тем женщинам, на вскрытии. Тогда она была главным судмедэкспертом по делу убийств женщин в Ричмонде. Ей и в голову не приходило, что она может стать следующей. После того как Скарпетта чуть не умерла, ее воображение постоянно рисовало картину собственного искалеченного и избитого тела на столе для вскрытия, она не могла избавиться от этой мысли. Он бы не изнасиловал ее, потому что не способен на это, месть Жан-Батиста этому миру — убивать, уродовать, уподобляя всех своему собственному образу. Он — это воплощение ненависти к самому себе. Она действительно спасла тогда свою жизнь, ослепив его. Ему повезло, что теперь он не видит своего собственного отражения в металлическом отполированном зеркальце, в которое, должно быть, смотрится каждый день в своей камере. Скарпетта подходит к шкафу в холле, отодвигает от дверцы пылесос и вытаскивает чемодан на колесиках. 35 — Если что-нибудь понадобится, звони мне на мобильный. Ник стоит перед парадной дверью белого кирпичного отцовского дома. Здесь, в районе Олд-Гарден, дома большие, живые навесы из магнолий и огромные дубы создают прохладную тень в душные солнечные дни. Из-за этой постоянной тени дом ее детства всегда казался Ник мрачным и зловещим. — Я почему не звоню по этим новым штучкам, — отец поворачивается к ней. — Даже если не я тебе звоню, то все равно плачу, да? Или у них есть безлимитные минуты? — Что? — Ник хмурится, потом, рассмеявшись, добавляет: — Какая разница? На случай, если решишь позвонить, мой номер на холодильнике. Если я сразу не перезвоню, значит, занята. А ты, малыш, веди себя хорошо! Ты же у меня большой мальчик. Ее пятилетний сынишка выглядывает из-за спины деда и строит рожицу. — Попался! — Ник делает вид, что схватила его за нос. — Хочешь получить назад свой нос или нет? Бадди похож на мальчика из церковного хора, и одежда снова стала ему коротка. Он дотрагивается до носа и показывает язык. — Если будешь высовывать язык, то однажды он никогда не вернется на место, — предупреждает его дедушка. — Тихо, — говорит Ник, — не говори ему таких вещей, пап, он же правда станет так думать. Она наклоняется и подхватывает Бадди на руки. — Попался! — Ник покрывает его лицо поцелуями. — По-моему, пора купить тебе новую одежду. Ты снова вырос из этой. Как же ты это делаешь? — Я не знаю, — Бадди крепко обнимает Ник. — Как ты думаешь, нам нужно сходить тебе за покупками? — шепчет она ему на ухо. Бадди энергично кивает. — Почему мне нельзя с тобой? — дуется он. — Маме нужно работать. К тому времени как ты проснешься, я уже вернусь. Договорились? Иди спать, как послушный мальчик. А я привезу тебе сюрприз. — Какой сюрприз? — Если я тебе скажу, это уже не сюрприз, правда? — Ник целует его в макушку, а он уворачивается, недовольно взъерошивая себе волосы, словно стряхивает с головы жучка. — Ой-ой, — говорит Ник отцу. — Кажется, здесь кто-то обиделся. Ник ловит на себе его взгляд, в котором смешивается злость и обида. Когда он так на нее смотрит, она чувствует себя предателем. Когда ее бывший муж. Рики, работавший продавцом, получил повышение, с ним стало невозможно жить. Он постоянно находился в разъездах, а когда возвращался, всегда был не в духе. Сейчас он ушел из ее жизни, и Ник рада этому, она вздохнула с облегчением, когда все закончилось, но в душе осталась горькая обида, причину которой она не может объяснить даже самой себе. Трудности в жизни всегда к лучшему, если ты следуешь воле Господа, говорит отец. Он любит Ник, но считает, что в своем неудавшемся браке она виновата сама. — Ты должна знать, что работа полицейского несовместима с браком, — сказал отец, когда Ник поступила в полицейскую академию восемь лет назад. До этого она работала бухгалтером в представительстве компании «Форд» в Закари. Там она познакомилась с Рики. Они встречались три месяца, а потом стали жить вместе. Еще один грех. Наконец она освободилась от своего дома, где ее преследовали неприятные воспоминания. — Мама тоже работала, — возражает она каждый раз, как отец делает замечания по поводу ее брака. — Милая, это не одно и то же. Она не носила пистолет. — Возможно, если бы она его носила... — Замолчи! Она закончила это предложение только однажды. Тогда она только подала на развод, и отец ворчал на нее весь день, меряя шагами гостиную. Он не мог в это поверить, ругался и был очень зол. Отец — крупный, высокий мужчина, казалось, что ему стоит сделать всего шаг, чтобы дойти до противоположной стены гостиной. От его тяжелой поступи даже старинная хрустальная лампа на столике возле дивана подпрыгивала и, в конце концов, опрокинулась и разбилась. — Ну вот, посмотри, что ты наделала! — выкрикнул он. — Разбила лампу своей матери. — Это ты ее разбил! — Девушкам не нужно преследовать преступников и стрелять из пистолетов. Вот почему ты потеряла Рики. Он женился на симпатичной девушке, а не на Энни Оукли[17]. И какая мать... Вот тогда Ник не выдержала: — Если бы у мамы было оружие, этот чертов псих не зарезал бы ее прямо на пороге. — Не смей говорить такое, — грозно сказал ее отец, ударяя пальцем по столу при каждом слове.