— Я благодарен тебе. Я знаю, ты хотел как лучше, — Бентон идет за ним. По лицу невозможно понять, что он чувствует. Он обладает просто сверхъестественным умением сохранять самообладание. — Я знаю, ты не понимаешь, Пит. Может, когда-нибудь поймешь. Прощай, Пит. Я не хочу больше тебя видеть. Пожалуйста, не принимай это на свой счет. Ты здесь ни при чем. Марино дергает ручку двери, чуть не вырывая ее: — Отлично, пошел ты... Только не принимай это на свой счет. Они стоят лицом к лицу, словно два человека, сошедшихся в битве, никто из них не хочет делать первый шаг, никто из них не хочет, чтобы другой ушел из его жизни навсегда. Темные глаза Бентона пусты, словно этот человек исчез. Сердце Марино бешено колотится, он осознает, что нет Бентона, которого он знал, и ничто не сможет его вернуть. Марино придется как-то рассказать об этом Люси. Ему придется признать, что его мечта спасти Бентона, вернуть его Скарпетте, навсегда останется лишь мечтой. — Это не имеет смысла! — срывается Марино. Бентон прикладывает указательный палец к губам. — Пожалуйста, иди, Пит, — тихо говорит он, — это и не должно иметь смысла. Марино медлит, он стоит на тусклом лестничном пролете, перед квартирой 56. — Хорошо. Он нащупывает сигареты и, доставая их, роняет несколько на пол. — Хорошо... — он хотел произнести имя Бентона, но осекся, наклонился за сигаретами и стал неуклюже подбирать их с пола. Бентон смотрит на него с порога, не помогая собрать сигареты, не в силах двинуться с места. — Береги себя, Пит, — ровным голосом говорит Бентон. Ни один мускул не дрогнул на его спокойном лице. Марино поднимает на него глаза. Он стоит на лестничном пролете. Его брюки цвета хаки порвались, видна белая ткань шортов. Он не выдерживает: — Ты что, не понимаешь, ты можешь вернуться! — Это ты не понимаешь, что мне не к чему возвращаться, — Бентон говорит так тихо, что его едва можно услышать. — Я не хочу возвращаться. А теперь убирайся к чертям из моей жизни и оставь меня в покое. Он захлопывает дверь и бросается на диван, закрыв лицо руками. Снаружи Марино барабанит в дверь. — Да, ну тогда наслаждайся своей хорошей жизнью, ты, засранец, — кричит он. — Я всегда знал, что тебе на всех наплевать, и на нее в том числе, чертов псих! Шум внезапно прекращается. У Бентона перехватывает дыхание, он тщетно прислушивается. Неожиданная тишина хуже любого шума. Молчание Пита Марино словно проклинает его. Все кончено. Тяжелые шаги его друга удаляются. — Я умер, — бормочет Бентон, сжимая руками голову. — Ничего не имеет значения. Я умер. Я Том. Том Хэвиленд. Том Спек Хэвиленд, — он тяжело дышит, его сердце бешено колотится. — Я родом из Гринвича, Коннектикут... Он поднимается с дивана, подавленный и разбитый, комната становится темной, воздух — тяжелым. Бентон все еще чувствует запах сигарет Марино, и этот запах пронзает его, словно молния. Осторожно подойдя к окну, так, чтобы его не было видно, он наблюдает за Марино, медленно шагающим вдоль погружающейся в сумрак улице. Тот останавливается, чтобы прикурить, оборачивается и смотрит на невзрачное здание, глазами пытаясь отыскать квартиру 56. Ветер подхватывает дешевые прозрачные занавески, и они вырываются из окна, словно белые призраки. 24 В Польше полночь. Люси проезжает мимо старых русских грузовиков времен Второй Мировой, иногда ныряет в бетонные туннели и снова выезжает на скоростное шоссе, по бокам обсаженное деревьями. В голове вертится одна единственная мысль — как легко было объявить Рокко Каджиано преступником. Одного ее сообщения оказалось достаточно, чтобы поставить на уши правоохранительные органы стольких стран! Конечно, информация, которую она послала, законная. Рокко Каджиано действительно является преступником, это всем известно. Но до недавнего времени, пока она не получила доказательство хотя бы одного из его преступлений, у нее, как и у любого другого человека, так же заинтересованного в его аресте, были связаны руки. Оставалось лишь тихо его ненавидеть. Один телефонный звонок. Люси позвонила в Центральное бюро Интерпола в Вашингтоне. После того как она представилась — естественно, своим настоящим именем — ее соединили с главным офицером связи по имени МакКорд. Потом они проверили, есть ли у них что-нибудь на Рокко Каджиано, но, конечно, ничего не нашли, даже упоминания о том, что этому человеку стоит уделять больше внимания при обысках и проверке на границе и в международных аэропортах. Сейчас Рокко Каджиано около тридцати пяти. Никогда не привлекался к уголовной ответственности, нажил состояние якобы благодаря своим скандальным адвокатским процессам, но, по сути, огромным богатством и властью он обязан своим настоящим клиентам — Шандонне. Хотя называть их его клиентами неправильно. Они владеют им. Они его прикрывают. Он еще жив только потому, что они этого хотят. — Проверьте убийство тысяча девятьсот девяносто седьмого года, — сказала Люси МакКорду — Новый год на Сицилии. Журналист по имени Карлос Гуарино. Убит выстрелом в голову, тело сброшено в сточную канаву. Он работал над статьей о Шандонне, кстати, очень рискованное занятие. Незадолго до этого разговаривал с адвокатом, представляющим интересы Жан-Батиста Шандонне... — Да, да. Я знаю об этом деле. Человек-волк, или как там его называют. — Он работал в «Пипл» или «Таймс», неважно. Сейчас, я думаю, все знают о серийном убийце Жан-Батисте, — ответила Люси. — Гуарино убили через несколько часов после беседы с Каджиано. — Потом журналист по имени Эммануэль Ля-Флер, работал на «Ле Монд». Тоже очень неосмотрительно освещал историю Шандонне. — Почему такой интерес к Шандонне, кроме того, что они злополучные родители Жан-Батиста? — Организованная преступность. Крупная группировка. Никто не может доказать, что мсье Шандонне возглавляет ее, но это так. Ходят слухи. Журналисты, которые занимаются расследованиями, обычно ослеплены желанием раскопать сенсацию. Ля-Флер также разговаривал с Каджиано за несколько часов до того, как его нашли мертвым в саду недалеко от бывшего замка художника Жана Франсуа Миле. Можете не проверять это имя, он умер сто лет назад. Люси не шутила. Она никогда бы не поверила, что имя владельца Миле, и этот художник действительно как-то причастен к смерти журналиста. — Ля-Флер был застрелен в голову из того же пистолета, каким убили Гуарино. У Люси были еще сведения, которые она получила из письма Жан-Батиста Шандонне. — Я немедленно перешлю вам письмо, — говорит Люси. Такой обмен информацией был немыслим до того, как в Интерполе появился Интернет. Но информационная сеть международного полицейского управления отлично защищена различными кодами и паролями. Люси прекрасно это знала. Когда Интерпол начал пользоваться Интернетом, генеральный секретарь сам пригласил Люси попробовать взломать систему. Она не смогла. Ей не удалось взломать первый же пароль, и в душе она злилась на себя за это, хотя меньше всего на свете желала, чтобы у нее получилось. Генеральный секретарь тогда вызвал ее к себе. Кажется, это его забавляло. Он прочитал ей весь список ее логинов, паролей, а также местонахождение компьютера, с которого она пыталась взломать систему. — Не волнуйся, Люси. Я не вызову полицию, — сказал он. — Merci beaucoup, monsieur Хартман, — ответила она ему, зная, что он американец. Из Нью-Йорка — в Лондон, потом в Берлин, теперь через границу с Польшей. Полиция была начеку, она чувствовала это. Но ее не воспринимали всерьез, молодую американку, путешествующую на взятом напрокат «мерседесе» прохладной весенней ночью. Они определенно не видели в ней террористку. Да, она не представляла угрозы, хотя могла, и было глупо не принимать ее всерьез, купившись на ее молодость, внешность, национальность и улыбку, которая способна стать мягкой и пленяющей, по желанию. Люси достаточно умна, чтобы не носить с собой оружие. Ей хватит и полицейской дубинки, если она попадет в неприятности. Нет, не с полицией, а с каким-нибудь придурком на дороге, который захочет ограбить или напасть на нее. Провести полицейскую дубинку в Германию было легко. Люси воспользовалась старым способом, который еще никогда не подводил: положила оружие в косметичку, заполненную всякой всячиной (щипцы для завивки волос, расческа, фен и так далее), она отправила все это в посылке в маленький дешевый отель, расположенный рядом с аэропортом. На одно из ее вымышленных имен в отеле была заказана и оплачена комната. Люси взяла напрокат машину, приехала туда, забрала у портье посылку, навела небольшой беспорядок в комнате и повесила табличку «Не беспокоить». Через полчаса она снова сидела в машине. Если для задания необходимо оружие посерьезнее, то пистолет и запасные магазины к нему засовываются в якобы потерянный багаж, перевязанный прозрачной пленкой, его доставляет в отель один из помощников Люси, специально переодетый для этой роли. У нее много помощников, но большинство из них ее никогда не видели, только основная группа знает Люси. У нее есть они, у них есть она. Этого достаточно. Она вытаскивает сотовый и нажимает повтор. — Я еду, — говорит она, как только Руди Мазл берет трубку. — Буду через час, если не сильно гнать. — Не гони. На другом конце провода слышен шум работающего телевизора. Люси смотрит на спидометр — около восьмидесяти миль в час. Может, она и ведет себя иногда вызывающе, но такую глупость не совершит. Сейчас, когда она направляется в один из портовых городов Польши, в самый знаменитый, но и самый опасный, проблемы с полицией ни к чему. Американцы редко посещают Щецин. Да и с чего бы им сюда ехать? Явно не в качестве туристов, если только они не хотят увидеть близлежащие концлагеря. Вот уже много лет немцы перехватывают иностранные суда, направляющиеся в порт Щецин, этим они каждый день крадут бизнес у города, разрушенного безработицей и экономическим застоем, продолжая уничтожать то, что было когда-то жемчужиной культуры. Прежняя слава не вернулась к городу после Второй Мировой, когда Гитлер приказал стереть Польшу с лица земли и уничтожить ее народ. Здесь невозможно заработать на нормальную жизнь. Мало кто знает, что значит жить в хорошей квартире, иметь хорошую машину, носить хорошую одежду, покупать книги, ездить в отпуск. Говорят, что только у русской мафии и различных криминальных группировок есть деньги в Польше. Это правда, за некоторым исключением. Люси внимательно смотрит на дорогу, ее улыбка исчезает, зрачки сужаются. — Впереди свет фар. Мне это не нравится, — говорит она в трубку. — Кто-то останавливается, — она сбавляет скорость. — Прямо посреди дороги. Не могли у обочины встать? — Не останавливайся. Объезжай их, — говорит Руди. — У них лимузин сломался. Странно видеть здесь американский лимузин. Люси объезжает белый «линкольн», заметив, как водитель и пассажир вылезают из машины. Люси с трудом подавляет в себе желание остановиться и помочь. — Вот черт, — раздраженно произносит она. — Даже не думай об этом, — предупреждает Руди, отлично зная своего рискового напарника и ее вечное желание спасти мир. Люси прибавляет скорость, и лимузин с незадачливыми пассажирами сливается с ночным пейзажем позади. — В такой час в фойе никого. Ты же знаешь, куда едешь, — напоминает он. Нельзя допускать ошибок. Люси несколько раз смотрит в зеркало заднего вида, вдруг лимузин ее преследует? Это было бы серьезной проблемой. Ее сердце сжимается. А вдруг этим людям действительно нужна была помощь? Она оставила их одних посреди трассы, в них запросто может въехать какой-нибудь грузовик. На секунду она задумывается, не повернуть ли обратно? Она бы развернулась, если бы это была потерявшаяся собака, или черепаха, переползавшая дорогу. Она всегда останавливается, если дорогу перебегает белка или бурундук, выходит посмотреть, все ли в порядке с птицей, врезавшейся случайно в лобовое стекло. Но люди — это другое дело. Она не может рисковать.