Позднее Хеннесси приснилась Джун, ее вторая копия. Она неслышно пробиралась посреди ночи по коридору новой дыры своего отца в пригороде, проводя пальцами по стене, потому что мать сказала однажды, что оставлять жирные следы на поверхностях – это своеобразная форма бунта. И вдруг увидела себя, маячащую в конце коридора. «Невозможно, – подумала она. – Я оставила Джордан в комнате», – и тогда вспомнила о существовании Джун. Что, однако, не утешало, так как после Джордан не должно было быть никого больше. И что если Джун не точная ее копия, а скорее чудовище с лицом Хеннесси? А вдруг следом появится еще одна, а потом еще? Хеннесси закричала, она кричала и кричала. И Джун тоже начала кричать, кричать и кричать. Пока отец Хеннесси не гаркнул из комнаты, что, черт возьми, если у нее проблемы, то пусть сходит на прием к специалисту или заткнется и, бога ради, не мешает людям спать. Что это за чувство? Кружево. Иногда, когда мать Хеннесси, Дж. Х. Хеннесси, была еще жива, она вкладывала в руку дочери норковую кисть и учила водить ею по холсту, над которым уже начала работу. Хеннесси переполняли гордость и ужас, исходившие от осознания, что она оставляет свой след на картине, так высоко ценившейся среди богатых транжир и модных зазнаек. В течение нескольких минут или часов они с матерью молча работали над холстом, пока становилось не разобрать, где чьи мазки. Затем домой возвращался ее отец, Билл Дауэр; и как только за ним закрывалась дверь, Джей набрасывалась на Хеннесси и выхватывала у нее кисть с такой силой, что опрокидывала палитры и забрызгивала холсты. Прощай, мама. Привет, жена. В Джей жили два разных человека, и их смена происходила драматично. Хеннесси тоже менялась, в мгновение скатываясь от радости, переполняющей сердце, до смущенного стыда. Что это за чувство? Кружево. Хеннесси провела десятилетие, разрываясь между любовью и ненавистью к своим клонам. То страшась, что они оставят ее, то желая, чтобы они перестали в ней нуждаться. А затем Джордан рассказала, что они попали под прицел Модераторов и она больше никогда их не увидит, так что это осталось спорным вопросом. Что это за чувство? Кружево. Необъятное, неизбежное, неотвратимое. Изнуряющее. – Хеннесси, – позвал Брайд. Вот так, в мгновение, Кружево исчезло. Когда Брайд появлялся в ее сне, Кружево всегда исчезало. Оно его боялось. Ловкий трюк. Хотелось бы ей знать причину. – Это неважно, – сказал Брайд. – Что ты чувствуешь? С тех пор как она встретила Ронана и Брайда, она провела больше времени, чем когда-либо прежде, задаваясь вопросом, каковы грезы других людей. Ей снились Кружева. Всегда и неизменно. Но большинству сновидцев каждую ночь снились разные сны. Хотя, наверное, ей тоже иногда снилось что-то еще, кроме Кружева, но она никогда не могла ни вспомнить, ни представить, что бы это могло быть. Она задавалась вопросом, как Ронан и Брайд разыскали ее в мире снов. Они заснули, погрузились в свою иллюзию, а затем… – Оставайся здесь, – сказал Брайд. – Перестань блуждать. Сколько энергии ты чувствуешь? «Чертову пропасть», – подумала Хеннесси. Достаточно, чтобы пригрезилось нечто необъятное. Достаточно, чтобы увидеть Кружево целиком. – Перестань вызывать Кружево, – сказал Брайд. – Я не позволю ему вернуться. Я не звала его. Брайд проницательно улыбнулся. Обычно, улыбаясь, человек раскрывался. Крутые парни становились плюшевыми мишками, сентиментальные любители обнимашек оказывались зубастыми сплетниками, застенчивые люди вели себя, как глупые шуты, а отчаянные весельчаки оказывались в глубокой депрессии. Но только не Брайд. Он был загадкой раньше и оставался ею по сей день. – Где твой голос? Оставайся на месте. А теперь взгляни. Я дал тебе холст, а ты оставила его пустым, – сказал Брайд, жестом указывая вокруг. Теперь, когда Кружево исчезло, во сне был только их разговор, и ничего больше. – Лень – естественное дитя успеха. Кто, с трудом поднявшись по лестнице, почувствует желание построить еще одну лестницу? Вид и так уже достаточно хорош. Ты даже не пытаешься. Почему? Голос Хеннесси все еще оставался всего лишь мыслью. Существует слово, чтобы дать название тому, кто использует один и тот же метод снова и снова, ожидая другого результата? – Художник? – предположил Брайд. – Раньше ты не беспокоилась о неудачах. Девушку раздражала его правота. Хеннесси провела всю юность, работая на каждой попавшейся плоскости, изучая, как ведет себя пигмент, как барсучья щетина распределяет краску в сравнении с беличьей, свиной и колинским соболем, как комплементарные цвета дополняют или контрастируют друг с другом, как устроен под кожей человеческий скелет. Пытаясь. Принимая неудачи. Столько же времени, а то и больше, она потратила также на тренировку своего разума. Восприятие и воображение всегда были самым слабым звеном в цепи для любого художника. Глаза видели то, что хотели видеть, а не то, что было на самом деле. Тени получались слишком темными. Углы чересчур кривыми. Формы вытягивались, сминались. Было необходимо научить мозг воспринимать картинку отстраненно, а затем подключать чувства. Ошибка, пробуй снова, ошибка, попробуй еще раз. Она уже позабыла, как когда-то была способна заниматься этим на протяжении стольких часов, дней, недель и лет. – Так-то лучше, – сказал Брайд. Видение приняло образ студии. Хеннесси сознательно старалась не думать о том, чтобы переместить их в мастерскую, но сны в этом плане были хитрыми засранцами. Они давали то, что ты хотел, а не то, что ты велел себе хотеть. Это место выглядело так же прекрасно, как и в реальности. Здесь стоял чудесный вдохновляющий запах, землистый и химический. На нескольких мольбертах были выставлены холсты разных размеров. Краски пестрели на палитрах. Перевернутые на ручки кисти расставлены как щетинистые букеты. Старые деревянные полы покрыты тряпками. Брайд расположился в кресле у стены неподалеку от окон, небрежно скрестив ноги и обернув руку вокруг спинки стула. Джордан сказала бы, что с него можно написать отличный портрет. Позади мужчины открывался вид на город с историческими зданиями, густо насаженными деревьями и вклинившимся шоссе. Вдали надвигалась гроза, облака казались рваными и темными. Иллюзия изо всех сил пыталась, как часто бывает во сне, намекнуть, что Хеннесси уже бывала здесь раньше, хотя она была уверена, что нет. «Это студия Джордан, – подсказал сон. – Если ты не узнаешь ее, то только потому, что слишком давно ее не видела. Почему ты не с ней, как раньше?» Хеннесси не согласилась. – Это она не со мной. – Вот ты где. Обрела голос, – сказал Брайд. – Вас не двое. Ты не Хеннесси спящая и Хеннесси бодрствующая. Вы – нечто большее, чем совокупность ваших эмоций, ваше подсознание. Вы также есть то, что научились с ним делать. Грезить, просыпаться. Для вас это одно и то же, когда вы поверите? Помести что-нибудь на этот холст. Силовая линия ждет. Проси ее о чем хочешь. Хеннесси стояла перед полотном с нее ростом. В ее руке была кисть, которая также могла служить ножом. Она с легкостью могла представить, как лезвие вспарывает холст, как ткань расходится вокруг пореза. Сколь восхитительно и драматично это разрушило бы идеально нетронутое пространство холста. – Давай обратимся к Хеннесси-художнику, – резко сказал Брайд. – Хеннесси, которая создает, а не разрушает. Что бы она создала, если бы могла? – Та, о ком ты твердишь, – Джордан, – произнесла Хеннесси. – Она – художница, я – фальсификатор. – Вас не двое. – Тебе нужны очки, приятель, – сказала Хеннесси. – Ты была художником до того, как создала Джордан. Однако Хеннесси не могла вспомнить, это было слишком давно. По крайней мере, осознанно. – Прекрасно, – раздраженно сказал Брайд. – Тогда покажи мне, что бы она смогла сейчас создать. Предполагаю, она лучше умеет прислушиваться. Как бы Джордан использовала это место грез? Что если бы Хеннесси была иллюзией, а Джордан вместо нее обладала всей этой невероятной силой? «Искусство, – как однажды Джордан сказала Хеннесси, – больше, чем реальность». Нож исчез, Хеннесси начала рисовать. Из-под мягкой щетины кисти появлялись смелые мазки великолепного пурпурного цвета, столь насыщенного, какого раньше не видел ни один человек. Джордан бы понравилось. Тирский пурпур поблек бы рядом с этим цветом. Почему Джордан не настояла, чтобы отправиться в эту поездку с Хеннесси? «Ты знаешь почему», – прорычал сон. Джордан упорхнула с Дикланом Линчем, отделавшись парой жалких протестов. Она так долго ждала предлога, чтобы оставить Хеннесси, и теперь он появился. Гроза снаружи приближалась, края облаков были темными и резкими. – Продолжай выполнять задание, – приказал Брайд. Пурпурная краска на холсте расплылась в форме пышных лиловых губ. Губ Хеннесси… нет, Джордан. Почти одно и то же, но принципиально разное. Губы улыбались. Хеннесси копировала улыбки, наблюдая за ртами людей. Девушка осторожно добавила тень, придав рисунку объем. Чернильно-черный цвет выглядел темнее и правдивее, чем любая черная краска в реальной жизни. Брайд вскочил так быстро, что опрокинул стул. – Да. Да, именно так. Вот для чего нужны сновидения. Зачем готовить веганские бургеры, просто ешь чертовы овощи и наслаждайся ими. Целовал ли Диклан Джордан? Наверняка. Хеннесси обмакнула большой палец в бледно-розовый оттенок на палитре, а затем провела краской по нижней губе. Акцент мгновенно преобразил изображение, сделав губы влажными, полными и предвкушающими. Это было более чем по-настоящему. Суперреально. И дело не только в том, как выглядели губы. А в том, что они чувствовали. Образы, воспоминания и ощущения – все в совокупности, как бывает лишь во сне. – Остановись, – велел Брайд. – Это то, что ты вернула. Прочувствуй это. Не дай этому измениться. Попроси силовую линию помочь. Это может… Он замолчал, выражение его лица стало отсутствующим. Внезапно Хеннесси подумала: «колеса». Колеса? Брайд крикнул: – Ронан Линч! Прекрати немедленно! У нее даже не было времени что-либо почувствовать, например, как воздух исчез из комнаты, что было забавно, так как она никогда не задумывалась о дыхании во сне. Затем все исчезло. 3