– Красный кадмий, – проговорила Джордан. – Слегка токсичен, но риск невелик, если уметь с ним обращаться. Пока не забыла… Девушка протянула ключи от его угнанной машины. – Надеюсь, ты помнишь, что с тебя причитается? – Самую малость, так и знала, что что-то запамятовала. Я долила жидкость для стекол в бачок. – И где же он находится? – Леди не раскрывают секретов, – улыбнулась она. Затем подошла к картине настолько близко, насколько позволяло ограждение, и грациозно, как одна из танцовщиц Дега, склонилась к полотну, изучая мазки кисти. Ее улыбка стала шире, когда она верно угадала, что парень наблюдает за ней. Выпрямившись, девушка подняла руку и изогнулась всем телом, превратившись в идеальную имитацию танцовщицы «Эль-Халео». Ничто не могло сравниться со звуком музея, и Гарднер не был исключением. Шепот посетителей в соседнем зале, звук шагов, эхом отдающихся в коридорах, почтительный шепот. Джордан Хеннесси являла собой искусство, замерев напротив произведения искусства в комнате, которая сама по себе могла быть предметом искусства, в здании, которое было образцом искусства, и в жизни, которая тоже казалась искусством, и Диклану пришлось снова напомнить себе, что он здесь, только чтобы вернуть машину. Глупец Диклан ухмыльнулся, Параноик Диклан усмехнулся. Параноик проиграл. Глупец ровным тоном произнес: – Ты так и не закончила мой портрет. Наверное, ужасно непрофессионально оставлять клиента вот так, в подвешенном состоянии. Джордан кивнула. – И теперь ты хочешь вернуть деньги. – Возврат денег не заполнит пустое место на моей стене. – На это потребуется еще несколько сеансов. И скорее всего, прежде чем картина будет готова, времяпрепровождение в процессе покажется тебе не самым приятным. – Я полагаюсь на твой опыт. Девушка рассеянно постучала кончиками пальцев друг о друга. Она не смотрела на него. – Ты ведь понимаешь, что в итоге это всего лишь портрет, верно? Просто копия твоего лица. Неважно, насколько хорошо он получится, это ничего не изменит. Просто копия. – С каждым днем я все больше совершенствую свое понимание искусства. – произнес Диклан. Джордан нахмурилась или, по крайней мере, перестала улыбаться, что для нее было равносильно выражению неодобрения. – Что бы ты ответил, если бы я сказала, что нашла способ не дать грезам заснуть? – Я бы подождал кульминации твоей речи. – А что, если я скажу, что эта картина поможет Мэтью не уснуть, если с Ронаном что-то случится? Что в ней заключена энергия сна? Диклан ответил не сразу, потому что в комнату вошла группа из трех женщин в компании экскурсовода. Вся четверка мучительно долго рассматривала картину, фотографировалась перед ней, затем засыпала сопровождающего вопросами об обустройстве зала и, наконец, направилась в следующую комнату. Он оглянулся, чтобы убедиться, что они вне зоны слышимости, затем бросил взгляд на двор, проверяя Мэтью, сидящего на скамейке, глядя на цветы. И наконец сказал: – Не думаю, что готов сейчас что-то ответить. Но я бы послушал. И он смиренно ее выслушал, когда она, положив руку ему на плечо и склонившись ближе, прошептала на ухо все, что узнала о живительных магнитах. Она прошептала, как догадалась, что все они произведения искусства, и еще что, возможно, именно поэтому всегда чувствовала себя в музеях как дома. Она прошептала, что, наверное, в этом причина, почему ее так тянуло, в частности, к Джону Сингеру Сардженту, а также что она решила взглянуть на самое знаменитое полотно Сарджента в Бостоне, чтобы выяснить, не живительный ли это магнит. – И это он, – констатировал Диклан. Они вновь обратили взоры на полотно, о котором шла речь. Какое-то время оба молчали. Тихо прислушиваясь к собственному дыханию и глядя на картину. – Как бы ты поступил, если бы оказался на моем месте? – спросила Джордан. – Украл его, – прошептал он. Джордан засмеялась от восторга, и он сохранил этот звук в памяти. – Жаль, что ты испытываешь неоднозначные чувства по поводу криминала, Поцци, – сказала Джордан. – Потому что вполне уверена, ты был рожден для этого. Но не кажется ли тебе, что Гарднера уже достаточно грабили? – Так что ты собираешься предпринять? – Думаю… думаю, мне нужно выяснить, как их создают, – ответила девушка. – И если мне это удастся, то я попытаюсь сделать магнит сама. Она взглянула на парня. Он посмотрел в ответ. Диклан почувствовал, как его прежние цели уплывают от него все дальше, теперь они казались столь же глупыми и условными, как наивные мечты ребенка, ищущего стабильности, мечтающего о звезде, которая в итоге окажется спутником. – Скажи, что останешься в Бостоне, – произнесла она. Ты должен знать, чего хочешь, иначе никогда этого не получишь. – Я останусь в Бостоне, – пообещал он. 17 Наверное, я был создан для этого, – подумал Ронан. Трое сновидцев сидели плечом к плечу под пронизывающими порывами ветра, созерцая панораму Пенсильвании, раскинувшуюся внизу. Горные хребты и долины выглядели так, словно пальцы создателя в некоторых местах ущипнули земную кору, а кое-где оставили отпечатки больших пальцев. С северо-запада на юго-восток простиралась широкая лента реки. Речка поменьше стремилась с запада на восток, петляя словно серпантин и напоминая змею, которую они повстречали в разрушенном музее. Аккуратные прямоугольники ферм упирались в темные дремучие леса. Тонкие побелевшие ленты дорог испещряли ландшафт, извиваясь, как черви-паразиты в тарелке. Люди были неразличимы с подобной высоты. – Что ты чувствуешь? – спросил Брайд. Свободу. Обреченность. Жизнь. Вину. Мощь. Бессилие. Ронан чувствовал все, но только не силовую линию. Хеннесси вздохнула. – Чтобы сохранить линии, – сказал Брайд. – необходимо увидеть закономерность. Ее трудно заметить, когда ты ее часть, но люди совершают похожие поступки снова и снова; они не так уж и сложны. В паре они всегда индивидуальны. Уникальны. Не похожи. Но если их полдюжины, то двое или трое обязательно будут напоминать друг друга. А когда их сто или двести, можно увидеть, как их типы повторяются снова и снова. Если взять двух представителей одного типа, будет очевидно, что они реагируют определенным образом. Поместите их с другим типом, и они станут реагировать по-другому, но одинаково предсказуемо. Люди снова и снова объединяются в группы по одному и тому же принципу, а затем снова и снова разбиваются на более мелкие группы по другим предсказуемым причинам. Сто пятьдесят, число Данбара[4]. Именно столько связей может поддерживать человек, прежде чем они начнут рушиться и переосмысливаться. Снова и снова. Люди танцуют по жизни так же элегантно, как заводные звезды движутся по небу, но не замечают этого, потому что они и есть звезды. Тысячи метров простирались внизу под их болтающимися ногами. Они сидели на огромной высоте, прижавшись друг к другу на парящем над пропастью присненном ховерборде, их щеки горели от холода, а легкие от разреженного воздуха. Ветер мотал их то в одну, то в другую сторону, но упасть они могли лишь в том случае, если бы стали сопротивляться потоку. Они не спали, но все напоминало сон, и Ронан впервые почувствовал, что начинает понимать, почему Брайд не уставал твердить, что он един, его не двое. – В мире природы также существуют закономерности, – продолжил Брайд. – Взгляни на прожилки листа, на свою руку, на дерево, на золото в камне, на реку, бегущую к морю, на молнию. Снова и снова, не только в видимом, но и в неподдающемся взору. В потоке воздуха, в частицах, в звуковых волнах, и даже в силовых линиях, опутывающих наш несчастный, истерзанный мир. Снова, снова и снова. Все предсказывает все. Все влияет на все. Ронан почувствовал, как Хеннесси вздрогнула. Он прислонился своим черепом к ее, и немедля, без тени сарказма она прильнула ближе. – Чтобы нарушить привычный ход вещей, требуется не так уж много усилий. Взгляните вон на ту реку. За множество лет вдоль берегов скопился ил, который замедляет ее движение. И чем слабее становится поток, тем труднее ему перемещать ил, поэтому он замедляется все сильней, а ила становится все больше и больше, все сильней и сильней он сдерживает течение реки. Поэтому русло отклоняется от препятствия, ища путь наименьшего сопротивления. Оно медленно поворачивает до тех пор, пока изгиб не станет настолько крутым, что превратится в небольшое озеро, а затем в пруд, где вода, наконец, найдет путь под землю. То же самое происходит и с силовыми линиями. Ронан почти видел эту картину перед глазами. Светящиеся потоки силовой энергии, змеящиеся по поверхности ландшафта внизу, пульсирующие под горами, просачивающиеся в реки. В последнем сне, когда он свернулся калачиком внутри Илидорина, все казалось настолько очевидным и взаимосвязанным, что он все еще чувствовал отголоски этой связи. – Постепенно из-за электричества, дорог, мусора и шума, огромного количества шума, силовые линии выходят из строя. – Брайд глубоко вздохнул. – Вот почему мы, сновидцы, вынуждены кочевать от линии к линии, когда они рушатся одна за другой. – Значит, сновидцы – всего лишь паразиты? – спросила Хеннесси. – Без линий мы ничто. – А твой мозг – паразит? – задал Брайд встречный вопрос. – Да, – не задумываясь, ответила она. – И твои легкие, почки, руки? Сердце качает кровь по телу. Стоит лишиться крови, и тело начнет рушиться. Значит ли это, что мозг менее важен, чем кровь? А левая рука – раба вен, питающих ее? Нам необходима силовая линия. И мы нужны ей не меньше. Мир нуждается в нас. В конечном счете, если все мы умрем (а мы уже умираем, просто некоторые быстрее, чем другие), настанет конец всему. Наша смерть – симптом гораздо более серьезной болезни. – А если мы приведем линии в порядок? – спросил Ронан. – Болезнь отступит? Брайд ответил не сразу. Он позволил порыву ветра пошатнуть себя – единственный способ не быть сбитым с доски. Согнуться, а не сломаться. И затем произнес: – Здоровое тело может противостоять болезни. Может жить с ней. В мире, наполненном силовой энергией, сновидцы и их грезы смогут существовать не только за счет линий, так же как здоровое тело выживает не только за счет вен. Жизненно важен каждый орган. Мозг и легкие, почки и руки. Стоит укрепить силовые линии, и сновидцы и грезы смогут спокойно существовать там, где им нравится. Мир, в котором Мэтью смог бы просто жить. Мир, в котором Ронан смог бы просто грезить. Мир, в котором каждый сон был бы ясным, четким и простым, где не осталось бы места кошмарам и несчастьям. Он хотел этого. Слишком много времени прошло с тех пор, как Ронан в последний раз действительно хотел, чтобы что-то произошло, а не желал, чтобы что-то не случилось. Он уже позабыл, каково это. В равной степени восхитительно и пугающе. Это будоражило. – Восстановление линий похоже на игру в домино, – произнес Брайд. – Если мы станем опрокидывать каждую костяшку по отдельности, то не управимся никогда. Их вернут на место снова, стоит только отвернуться. И нас остановят задолго до того, как мы будем близки к завершению. Вместо этого мы должны сфокусироваться лишь на тех костяшках домино, падение которых повлечет за собой обрушение сотен других. – Классная метафора, – сказал Ронан. – Что конкретно обозначает костяшка домино? – Ты и сам знаешь, – пренебрежительно ответил Брайд. – Все препятствия, блокирующие силовую энергию. Антропогенный шум. – А что означает «повлечет за собой обрушение»? – поинтересовалась Хеннесси. – Пожалуйста, скажи, что мы будем взрывать разную хрень.