В тиши безмолвного града все звуки усиливались многократно. Она слышала крысиный писк, глухой шорох собственных стоп о мостовую. И как некто идет за ней, держась поодаль. Он объявился на второй день. Мирелла уловила его шаги и скрип колес ручной тележки, как только начертала мелом крест. И тут же тишину нарушил крик: – Мертвых вон! То был гамельнский могильщик. Увидя очередной крест, он закликал о мертвых: три слога точно многоточие за Миреллиным мелком. В одно утро она постучала в дверь. Подождала, держа мел наготове и слушая частый стук сердца. Она уже надавила на мел, как дверь вдруг приоткрылась. За ней стояли, держась за руки, двое детей. Годов семи-восьми. Одинаковые волосы жалостно спадали с голов, одинаковые глаза туманились от горя. То были близнецы. Мирелла вопросила сдавленным голосом: – Где ваши родители? Дети не ответили. Дрожащей рукой Мирелла начертила на их двери крест. Раздалось: «Мертвецов вон!» Она вздрогнула. Это уж слишком. Со всех ног пустилась она прочь. Мирелла убегала всякий раз, когда крик могильщика приближался. Она не хотела говорить с ним. Не хотела видеть его тележку и то, что в ней. Она бежала столь скоро, что перехватило дух. Пришлось остановиться и отдышаться. Она так и видела перед собой испуганные детские лица. Мирелла потрясла головой, потерла глаза, умылась водой. Но тщетно. Она воротилась вспять. Могильщик еще стоял перед домом, где она только что начертила крест, но собирался уходить. Тележка его укрыта была грубой холстиной. По тому, как вздыбилась ткань, видно было, что тележка полна. Близнецы всё стояли на пороге, не шелохнувшись, будто обратились в изваяния. Могильщик добродушно, по-товарищески, приветствовал Миреллу. Такое радушие на его лице удивило ее. Он беззлобно улыбнулся в седоватую бороду. И пошел дальше, вновь закликая: – Мертвых вон! И снова три слога громко раздались в тиши, так что Мирелла и дети поежились. Внезапно Мирелла уразумела: не столько тележка, сколько сам этот крик леденил ей душу. И, пригнувши голову, ринулась вопреки бередившему нутро отвращению. Она нагнала могильщика. Тот недоуменно остановился. Мирелла открыла рот, толком не зная, что сказать. И тут ее оспенило: – Вам нужен другой крик, – сказала она. Могильщик воззрился на нее в изумлении. Мирелла закрыла глаза. Вслушалась в тишину, объявшую Гамельн. В этом томительном безмолвии чувствовался тот же напряженный покой, полный невысказанного чувства, что и у ночного бдения у гроба. Надо было отдаться этому току чувств, подхватить его и обратить вспять. Мирелла улыбнулась – вот оно! И запела: Багенод могильщика Мнится смерть злой бедой Нам порой, Но у мертвых путь прост — На погост. Не узнать свой черед Наперед. И юнец, и седой — На покой. Напев был бодрый и прыгучий, как считалка. В городе, где люди мерли как мухи, где страх затворил все окна и сковал жильцов, Миреллина песня дохнула вольным, непокорным ветром. Могильщик разразился крепким смехом. Близнецы вышли из оцепенения и тоже засмеялись, да так, что слезы потекли из глаз их неудержными ручьями. Мирелла смотрела на них с облегчением. Куда лучше слезный поток – его можно сдержать запрудой, – чем пересохшее русло. Могильщик разучил песню и удалился едва не бойким шагом, напевая себе под нос. И всюду, где он ступал, звуки ее прогоняли грусть. Мирелла вошла в дом близнецов. – Родители ваши умерли в постели? – спросила она. Дети кивнули. – Вы спали с ними? Помотали головами. И указали на смежную комнату. Мирелла была в доме стекольщика, с роскошной лавкой. Мастер был столь богат, что имел две спальни. Мирелла придвинула к двери родительской спальни тяжелый сундук. – Не входите туда. Потом отворила дверь в комнату близнецов. Визжа, кинулись врассыпную крысы. Мирелла обошла дом, обнаружила кладовую, где хранились припасы. Пол в кладовой был выше, а дверь толще, – крысы туда еще не пробрались. Продовольствие было не тронуто. Мирелла взялась за детскую постель, перетрясла простыни, дабы увериться, что ни одна тварь в ней не укрылась. Затем снесла ее в кладовую. Наполнила водой два больших кувшина. Суета оживила дом и чуть привела детей в чувства. – Затворитесь здесь, – велела она, покончив с приготовлениями. – Воды и еды у вас вдоволь. Она сцепила им руки. – Вам повезло, что вас двое. Держитесь друг друга. Каждое утро, как я постучу, открывайте мне. Но из дому ни ногой. Нынче шнырять по улицам опасно. Ждите, когда колокол с каланчи отзвонит конец мора. Зло, должно быть, скоро покинет город. И Мирелла улыбнулась детям, чтоб не догадались они, сколь сомневалась она в последних своих словах. VIII Пришел чужак Врач и аптекарь, в силу долгого и прилежного учения, знали всё о проявлениях, опасностях и осложнениях черной чумы. Они перечли все трактаты. Гиппократ, Гален и Эрасистрат сходились на одном спасительном средстве, кое выражалось в трех предписаниях: «Уходи скоро, уходи далеко и воротись поздно». Уважая мудрость своих учителей, сии ученые мужи при первых же признаках мора собрали пожитки и покинули Гамельн. Хирург-брадобрей остался и, потирая руки, распахнул свои двери. Многие годы по Гамельну гуляла слава о его мастерстве по части ампутаций. Теперь же, когда все чумные стекались к нему, великий замысел посетил его. Проведя многочисленные опыты, он докажет, что чуму можно излечить, отымая определенные части тела. Подмастерью же, едва умевшему держать в руках перо, приказано было запечатлевать на бумаге плоды его опытов. Впоследствии хирург-брадобрей издаст трактат, что прославит имя его во всей империи. Всяк чумной, переступавший его порог, служил поводом опробовать новый способ лечения. Некоторых одолевала невыносимая слабость, иные страдали поносом, расстройством кишок или вялостью языка. Дабы дать отток желчи, что разливалась по членам, вызывая в больном немощь, хирург попробовал – правда, без убедительных последствий – отрезать пальцы ног. Многие больные страдали от бубонов, что десятками выступали на шее, в подмышках или в паху. Они росли, как грибы, наливаясь гноем. Потом лопались, распространяя тухлый смрад, а затем отмирали, оставляя черные пятна. То, без сомнений, был очаг недуга, оплот заразы, откуда и разливался огонь, пожирающий нутро и пробирающий тело неуемной дрожью. Хирург пытался вырезать почернелые части и только диву давался, что чумные – конечно, ослабленные и сильно всюду надрезанные, но зато начисто лишенные зловредных очагов, – всё же умирали прямо на столе. Он крепко бранил сих недужных, не желавших хоть чуть-чуть постараться, дабы помочь ему на пути к славе. Но хирург не унывал. Напротив: каждый погибший больной давал новые сведения. А значит, прибавлял еще страничку к его трактату, а он и должен выйти толстым, всеохватным, расписанным изящными буквицами. Что до чумных, они всё шли к нему потоком, ибо им было предпочтительней умереть у лекаря, чем в постели: на худой конец, хоть деньги не пропадут. Душой и телом отдаваясь своим изысканиям, хирург и сам подвергался немалой опасности подхватить заразу. Дабы противостоять такому исходу, он приделал к пиле длинную рукоять в полсажени и теперь мог резать чумных, не подступая к ним. А пока резал, не забывал читать «Отче наш». Кресты всё множились под Миреллиным мелком. Теперь они появлялись и на воротах богатых домов. Но священник не думал сдаваться. Он пригласил всех, кто пока еще избегнул болезни, совершить совместное истязание плоти, дабы явить Господу покаяние. Шествие прошло от каланчи до паперти. Прихожане пели гимны и бичевали себя в такт. Хлестаться надобно было тридцатью тремя ударами, по одному на каждый год жизни Христа. Что все исполняли с прилежанием, ибо не сомневались, что кожаные плети очистят их и Бог, завидев такое смирение, сжалится над ними. В итоге кожа на спинах кающихся покрылась кровавыми полосами, так что любая зараза могла легко проникнуть через эти раны. Следует сказать, что хирург не снискал столь желанной ему славы. Ибо и сам познакомился с черной чумой. Злой недуг не медлил, и вскоре у него уж не было сил провести ампутации самому себе, как он поначалу рассчитывал. Он усоп, умоляя подручного кончить трактат за него. Тот же скончался спустя несколько дней, не выпуская пера из рук. Уход их отворил двери толпе мошенников, охочих нажиться на чуме. Всяк стал врачевать во что горазд. Мыльщик предлагал ванны с целительными травами, торговец огнем брался вытравить заразу из дому, возжигая шалфей, розмарин и камфору. Повитуха за баснословную цену отпускала уксус, настоянный по тайному рецепту. Им следовало напитать губку и подвесить за шнур на край шляпы так, чтобы свисала она до подбородка. И можно не страшиться, что бубонные миазмы залетят вам в нос или глотку. Из-под полы расходились защитные амулеты, снадобья и всевозможные противоядия. Один костоправ растрезвонил повсюду, что нашел новый и безотказный способ отгонять зерна Зла. К нему ломились толпой и, оставив изрядно флоринов, внимали его секрету. Он же учил их особому приему харкать так, чтоб исплевывать миазмы. Восхищенные горожане упражнялись под его руководством. Почти с час они плевались, кашляли друг другу в лица, пока не усвоили искусство изрыгания. Но вскоре костоправ прикрыл лавочку: видно, способ его оказался не слишком действенным.