– Подойди, – сказала она. Мирелла подчинилась, зачарованная. Она подошла к прокаженной куда ближе, чем дозволяли закон и здравый смысл. Ни страха, ни отвращения она не ощущала. Королева протянула к юнице то, что осталось от руки, и огладила ее щеку культей. Мирелла не вздрогнула. – Какие прелестные волосы, – прошептала королева. Мирелла, повинуясь привычке, провела пальцами по краю обмотки, дабы убрать выбившуюся прядь. Но ни единой пряди не было. Ткань плотно укрывала их. – Прокаженных жалеют, – сказала королева, – но наша беда может стать нашей силой. Мы научаемся видеть дальше внешнего. Мы судим о людях по их сути, по тому, каковы они есть, и ни жалкий наряд их, ни кожа не задержат нашего внимания. Оттого иные думают даже, будто у меня есть дар провидицы. Говорят, что я немного ведьма. Мирелла вздрогнула. И хотя палил зной, в затылок ей дохнуло холодом. Узнай Бедвик, что она видится с ведьмой, ей несдобровать. – Ты тоже особенная, – прибавила королева. Мирелла отступила на шаг, потупив взор. Беседа принимала опасный оборот. Она не желала слышать боле ни слова. Ей захотелось сбежать. – Если примешь дар, реже будешь знать страх, – сказала королева. Мирелла втянула голову в плечи и огляделась. Она боялась, как бы кто из города не заметил ее. Пора было кончать разговор. Королева вздохнула, столь тихо, что слышала одна Мирелла. И вновь подала знак рукавом. Прокаженные унесли паланкин. Врата лепрозория сомкнулись следом. Мирелла схватила лежавший у стоп ее сверток и побежала прочь. Но едва очутилась там, где никто ее не увидит, сдержаться уже не могла. И в возбуждении развернула подарок. Из бумаги вынула она ладно скроенное платье из роскошной материи. Мирелла робко пощупала платье. Никогда прежде ее мозолистые ладони не касались столь мягкой ткани. И вообще новой одежды никогда не держала она в руках. Но самым поразительным был, бессомненно, его цвет: ярко-зеленый. Мирелла догадывалась, что прокаженные мастерят всякую мелочь из дерева и железа, ибо закупать товар у городских торговцев они не вправе. Не диво и то, что ткут они одежу. Но то, что они ее красят, ошеломило Миреллу. В Гамельне не было своей красильни. Все ведали, что дело то противное природе и посягающее на исконный порядок вещей. В Средние века красильщиков чурались, ибо они меняли окрас мира, назначенный Божьим произволением, и совершали это при помощи разных зелий и ядов, отчего и ткань, верно, пропитывалась заразой. Жители Гамельна благочестиво носили платье серых и бурых цветов, исключая зажиточных граждан, кои щеголяли в багряном и золотом. Но, разумеется, эти яркие ткани добывали они у заезжих купцов. Изо всех цветов напитать ткань зеленым было сложней всего. Мирелла держала в руках одеяние крайне драгоценное и редкое. Облачиться в него она не смела. Нужно было спрятать платье – не то отберут водоносы. Она притиснула его к спине обмотками и вернулась к своим трудам. Весь день мысли ее витали вокруг чудесного подарка. Довольно было подумать, что под ее обносками спрятана сия дивная ткань, – и сердце ее полнилось восторгом. Шли часы, и скоро лишь единое желание обреталось в ее голове: вот бы примерить его, ощутить материю кожей. День шел к концу. Она оставила немного воды в ведрах, дабы поглядеться в них. Сердце ее колотилось от нетерпения. У трактира ее окликнул парень, ходивший у Лотхен в подручных. Мирелла опустила взор и хотела пройти своей дорогой. Но тот грубо ухватил ее за локоть. – Дай мне воды, да живо! Лотхен не заметит. С той поры, как слег Пан, парню самому приходилось черпать из реки воду. И сие новое бремя не добавляло ему радости. Мирелла не смела противиться. Парень вылил припасенную ею воду и вытолкал водоноску из кухни. Мирелла спешно ушла с прохожей улицы. И укрылась в закутке за трактиром, вдали от чуждых взоров. Воды, чтоб оглядеть себя, в ведрах не осталось. Мешкать с возвращением в сарай было нельзя: не то водоносы схлебают и ее, и Панов паек. Но ей хотелось хоть раз облачиться в платье, прежде чем спрятать его заново. Тупик был тесен и пуст. Мирелла огляделась. Затем вынула свой наряд и надела его. И задрожала, упиваясь тем, как ласкает кожу новая ткань. Ей чудилось, будто она стала кем-то другим. Увидеть себя она не могла, но ей думалось, что в таком платье она уж наверно красива. До чего же приятно было прикосновение мягкой и струистой ткани к ее плоти. Она закружилась, чтобы полы платья раздулись колоколом. Подпрыгнула, чтобы почувствовать бедрами, как взлетает и опадает ткань, вскинула руки, веселая и игривая, как никогда прежде. Ей захотелось носить это платье всегда. Но вдруг тревожный холодок пробежал по затылку, предрекая угрозу. Мирелла оборотилась. На ее кружение взирала, разинув рот, Лотхен. В великом испуге трактирщица осенила себя крестом. Лотхен нетрудно понять. По тем временам страшнейшей угрозой были не разбойники, не вражеские воины, не недуги, не суровые зимы, не голод, не смерть при родах, не несчастный случай. Нет! Страшнее всех и всего был Диавол, что рыскал среди смертных, жадный до их душ. – Отче! Отче! – вскричала Лотхен. Мирелла растерялась. Ей хотелось сбросить платье, спрятать выбившиеся пряди, но от страха пальцы не слушались. Священник был вызван к постели некой старушки, чей дом соседствовал с трактиром. Лотхен только что обменялась с ним приветствием, когда вышла вылить помои. Заслышав ее крики, священник со всею решимостью поспешил на спасение страждущей души. Он выбежал в тупик и застыл на месте. Солнце садилось. В его низких лучах локоны Миреллы горели ярче углей. Рыжиной своей напоминали они волосы Иуды-предателя. Волнами спадали они на платье, пылающее зеленью, а всем ведомо, что это цвет беспорядка и безумия. Священнику пришлось укрыть глаза, ослепленные буйством диавольских красок. – Проклятая безумица! – воскликнул он, потрясая пред собою четками. – Отец мой, это дщерь Диаволова во плоти! – взволнованно прибавила Лотхен. – Она колдовала пляской! Сердце Миреллы неистово забилось. На сей раз ей не уйти. Ее ждет костер. – Или думала завлечь сюда мужчин, дабы предаться с ними утехам, – проговорил священник, скривив лицо в омерзении. – Говаривают, она всюду беспутничает, даже с городскими нищими. Он тряхнул четками и, читая молитву, стал подступать к Мирелле. С удовлетворением увидел он, что юница покорилась Слову Божию, ибо тут же опустилась на колени. Увидев ее в столь явной покорности, священник собрался с духом. Он подошел к чертовке, схватил край ее диавольского одеяния и дернул столь сильно, что боковой шов треснул. В пальцах его остался лоскут ткани. – У кого стащила ты это платье? – вопросил он, ощутив тонкость выделки. Мирелла чуть пригнула голову. И отвечала едва слышно: – Меня им одарили прокаженные. Оно их работы. Это в обмен за услугу. Я нанесла им много воды. Священник тут же выпустил заразный лоскут и отер пальцы о сутану. Ему надо было спешно воротиться во храм и опустить руку в святую воду. А затем крепко помолиться Господу, дабы избегнуть проказы. Юная распутница уже не слишком его заботила. Пробурчав короткую отповедь, он развернулся и удалился бегом. Лотхен осталась наедине с Миреллой. Лютый страх кривил ее лицо. – Ведьма! – крикнула она с яростью. – Всегда знала, что ты опасна! На всех на нас беду накличешь! Чтоб не смела мне на глаза попадаться! Трактирщица пошла прочь от этой диавольской оборванки. Мирелла выждала, пока уймется сердце. Потом сняла порванное платье, бросила наземь и топтала его в пыли до тех пор, пока не сделалось оно сплошь серым. Таким, запятнанным и рваным, оно уж не вызовет ни зависти, ни нареканий. Она смотала его в ком, сунула под свои обноски и заспешила домой. VI Пролетела тьма Отныне было несомненно, что Бог прогневался на Гамельн. Крысы продолжали заполонять город. У кого имелись в подвалах пожитки или что съестное, наблюдали, как припасы их тают на глазах, ибо крысы не щадили ничего, сгрызая даже ткань и древесину. У Лотхен в трактире забот было не счесть. Казалось, твари сии оказывают особое предпочтение ее заведению. Приходилось зорко охранять запасы, выгонять крыс из обширной трапезной, вычищать посуду, дабы ненароком не налить посетителю пива в грязную кружку. И поскольку обслужить всех должным образом она не успевала, ее подручному приходилось теперь трудиться вдвойне: и на кухне, и на разносе. В сей послеобеденный час он носился, пытаясь поспеть ко всем, а гости теряли терпение. Когда Мирелла с ведрами и дубинкой шла мимо, парень окликнул ее: – Эй, ты! А ну иди сюда. Мирелла колебалась. Но парень скорей готов был ослушанием накликать на себя неудовольствие хозяйки, чем лишиться заработка, если упустит гостей, не поспев ко всем столам. – Входи же! – настойчиво позвал он. Потупив взгляд, водоноска вошла в подсобную дверь, ведшую в кухню и кладовую. Лотхен была в трапезной и ничего не видала. – Присматривай за шкафами, покуда я приму заказы и самую толпу обслужу, – сказал он. – Чтоб ни одна крыса не подлезла! Я недолго. Скоро вернусь. Никто не узнает, что ты мне помогала. Мирелла боялась Лотхен, но подручный был здоровяк двадцати годов, и не послушай она – добром это не кончится. Она поставила ведра и вынула из-за спины свою палку. Уходя, парень пригрозил, нависнув над ней: – И без выкрутасов! Ты у меня на примете. Из трапезной донеслись крики жаждущих выпивки гостей. Парень поспешил к ним. Мирелла услышала шуршание и вскинула палку. Крысы подбирались к крынке молока, шевеля жадными мордами. От крепкого удара об пол они разбежались. Мирелла так и стояла, с палкой наготове, навострив слух и следя за углами. Ничего. Ни шороха. В затишье чуялось ей дурное предвестье, будто крысы затевали какое-то коварство. Ее охватила смутная тревога. Она, одна, стояла посреди кладовой, и лукавый страх сжимал ее нутро. Что-то шло неладно. Но что – она не знала. И даже не могла укрепить дух песней – до того пересохло во рту и сдавило грудь. Наконец она увидела их. Дыханье ее участилось. Три крысы пробежали мимо ее ног. Уже много недель кряду наблюдала Мирелла стаи грызунов, все они были с темной лоснящейся шерстью и длинным серым хвостом, что взбивает пыль позади. Но эти три были иными. Не наружностью: морды их были столь же шерстисты, что и у собратьев. Но повадкой. Они не копались, не замирали, нюхая воздух, не петляли. Они семенили по прямой, тихо, держась рядом и не меняя шага. Будто трое солдат, послушных приказам незримого полководца. Крысы решительно направлялись к трапезной. Зной не стих ни на чуть, и половине Гамельна не терпелось утолить жажду кружкой свежего ячменного пива. Лотхен, как капельмейстер, распоряжалась заказами. Она здоровалась, подмигивала, поводила бедром, но главное – не спускала взгляда с полов, посуды и съестного. Ее подручный бегал от стола к столу, держа над головой увесистый поднос со снедью. Посетители, сливаясь в единый оркестр, гоготали, хлебали из кружек, икали да бурчали чревом, шлепали друг друга по ляжкам, а рыгали с таким напором, что хоть дымоход продувай. Как добрые товарищи и лихие собутыльники, они чокались, чесались, обнимались, деля с соседом вшей и хмельную радость. Мирелла наблюдала питейную залу, стоя за дверью кладовой. Тревога ее росла, и уже слышала она, как бьется в сжатых кулаках кровь. По зале медленным шагом ступал человек в черных одеждах. На нем был долгий плащ, полы его касались сапог. Лицо скрывалось в тени капюшона. Он шел меж столов. Но никто не поднял на него взора. Все продолжали веселье, размахивая кружками как ни в чем не бывало. Мирелла оцепенела от страха.