– Насколько я понял, вы были очень близки. – Между нами были почти родственные отношения, – с отсутствующим видом откликнулся Хьюго, наблюдая за тем, как Тристан наливает шампанское для Терезы и шерри для Элеоноры. Джон задумался. – Впрочем, в этом нет ничего удивительного, – промолвил он. Айзенменгер никогда не отличался дипломатичностью. – Прошу прощения? – повернулся к нему Хьюго. – Я имею в виду, неудивительно, что такая крепкая детская дружба не выдержала испытания временем. – Так сложились обстоятельства, – осторожно ответил Хьюго. – Да? – Джереми поступил в университет, я – в медицинскую школу, и это не способствовало поддержанию близких отношений. А потом разразился весь этот ужас. – Он покачал головой. Его тон становился все увереннее по мере продолжения речи. – Сложись жизнь иначе, мы по-прежнему были бы вместе и наслаждались обществом друг друга. Однако Айзенменгер с присущим ему цинизмом усомнился в этом. – Но жизнь не происходит сама по себе; обстоятельства создаются людьми, которые также вольны изменить их. – Вы говорите об убийстве родителей Елены и самоубийстве Джереми? – Хьюго выжал из себя кислую улыбку. – Боюсь, я не столь значительное лицо, чтобы влиять на подобные события. Однако поверить в то, что Хьюго Хикман считает себя незначительным лицом, было трудно. В этот момент в комнату, поддерживая Элеонору, вошла Елена. Они о чем-то тихо беседовали. Айзенменгер заметил, как Хьюго внимательно проследил за Еленой, усаживающей старую леди в кресло. Затем Хьюго повернулся к Айзенменгеру, вероятно почувствовав на себе его взгляд, и повторил: – Как я уже сказал, вам повезло. Тристан уже поднес бокал с шерри своей матери, когда в комнату вошли Тереза и Доминик с закусками. Хьюго поспешил навстречу матери, с преувеличенной учтивостью забрал у нее поднос и, поставив его в центр восьмиугольного стола, повернулся к Доминик. Айзенменгер заметил, как она окаменела, когда он забирал у нее поднос, а на лице ее появилось настороженное выражение. Она не сводила взгляда с его лица, а Хьюго лишь широко улыбался. Потом Тереза забрала у него поднос, и Хьюго, как показалось Айзенменгеру, лукаво подмигнул Доминик, перед тем как отвернуться. И только тогда Айзенменгер понял, что ее лицо выражало не настороженность, а ненависть. Часть 4 Почтальон зашел к миссис Глисон рано утром, так как ее дом находился в пяти минутах ходьбы от здания почты. Поэтому она, оскорбленная до глубины души, уже в половине девятого звонила в полицейский участок. Трубку снял Орам, поскольку ни Сорвина, ни Фетр на месте еще не было, и на него-то она и излила все свое негодование. – Он недействительный! – заявила она без каких-либо предварительных объяснений, и, так как Орам не знал не только с кем он говорит, но и что именно оказалось недействительным, его ответ ей не понравился. – Кто недействительный? – Чек! Чек! Орам был худым и высоким и обладал аденоидами размером со сливу. У него был настолько гнусавый голос, что обычно его собеседники после десятого произнесенного им слова начинали надеяться на вмешательство какого-нибудь божественного отоларинголога. Однако на миссис Глисон это не произвело впечатления. – То есть вы хотите сказать, что кто-то расплатился с вами чеком, не обеспеченным наличными деньгами? – переспросил Орам, ибо еще в начале своей карьеры полицейского он усвоил, что точные сведения надо получать без промедления. – Чек недействительный! – повторила миссис Глисон. – Я ему доверяла, а он меня обманул. Больше никому никогда не буду верить. Орам рассудил, что речь идет о незначительном преступлении. – Боюсь, я ничем не смогу вам помочь. Возможно, это вообще не является преступлением, миссис Глисон. – Но его убили! Призвав на помощь все свои навыки, отточенные за три года службы в полиции до остроты бритвы, Орам предположил, что, возможно, речь идет о чем-то более серьезном. – Убили? – переспросил он. – Кого убили? – Мистера Мойнигана. Наконец-то начало что-то происходить. – Это имеет отношение к смерти Уильяма Мойнигана? И в ходе последующей беседы, которому слегка препятствовали возмущение и лицемерие миссис Глисон, Ораму наконец-то удалось собрать факты воедино. Он записал все необходимые сведения и заверил миссис Глисон в том, что в ближайшее время ей перезвонят. Сорвин и Фетр появились в участке четверть часа спустя. Стоило Сорвину услышать эти новости, как он не смог скрыть своего ликования. – Видишь, Фетр? Я же говорил, что он нищ как церковная крыса. – Да, сэр, – кивнула Фетр, явно восхищенная его проницательностью. Ну и что, теперь выдать тебе за это королевскую медаль? – Как это все интересно, – усаживаясь за стол, добавил он. Фетр вошла в кабинет вслед за ним, закрыла за собой дверь и тоже села; он ее не приглашал, однако она знала, что он не станет возражать. Она молчала, предполагая, что вскоре он вновь ее изумит своими дедуктивными способностями. – Для того чтобы приехать сюда, он снял со счета все деньги, – продолжил Сорвин. – И тем не менее выдал миссис Глисон чек, который, как он знал, не будет оплачен. Это о чем-нибудь тебе говорит? – Он не собирался здесь надолго задерживаться? – Вот именно! – Фетр показалось, что голос Сорвина приблизился на опасное расстояние к высокопарной напыщенности. – Он приехал сюда с какой-то целью. Для некоего конкретного дела. И полагал, что оно займет несколько дней, после чего он собирался отправиться дальше. – И вы считаете, что это имеет какое-то отношение к часам и фотографии? – Конечно! – выдохнул Сорвин. – Все это взаимосвязано, Фетр. Она промолчала. – Отправляйся к миссис Глисон, забери у нее чек и проверь его в банке. Я хочу знать всю финансовую историю Мойнигана. – Да, сэр. – Фетр встала. – А вы чем будете заниматься? – Надо все обдумать, – улыбнулся он. Оставшись в одиночестве, Сорвин откинулся на спинку кресла, однако его уверенность после ухода Фетр несколько померкла. Он чувствовал, что от него что-то ускользает. Результаты судмедэкспертизы еще не поступили, зато он получил фотографии. Сорвин разложил их на столе и долго рассматривал. Через полчаса к нему зашел Джексон, который принес чай и печенье. – Проблемы? – осведомился он. Сорвину порой казалось, что Джексон начал работать в полиции еще в те времена, когда Роберт Пиль[18] под стол пешком ходил, и что этим объясняется его не слишком почтительное отношение, однако он, несомненно, не был дураком. Возможно, лентяем, но определенно не дураком. Чай с печеньем превратился у них в своего рода ритуал за те три года, что Джексон служил в Ньюфорде. – И да, и нет. – Понятно, – дружелюбно кивнул Джексон. – Проблема есть, и ее нет. Сорвин промолчал, но Джексон не обратил на это никакого внимания. После десятиминутной паузы инспектор бросил на стол фотографию, и Джексон, не дожидаясь приглашения, нагнулся и взял ее в руки. – Что это? – Это и есть проблема. – А. – Джексон откусил кусок печенья, и на его униформу упали крошки. Сорвин отхлебнул чаю. – Хочешь знать, что я думаю? – изрек наконец Джексон с набитым печеньем ртом. Обычно Сорвина это не интересовало, и сейчас он рассеянно ответил «нет». Однако Джексон был не из тех, кто легко обижается. – Я думаю, этот тип – адвокат. – А почему ты так думаешь? – без особого интереса осведомился Сорвин, размышляя о том, что Джексон почему-то всегда заваривает чересчур крепкий чай. – Я видел такие галстуки. Он – член коллегии адвокатов. И Джексон протянул фотографию обратно Сорвину, который поспешно схватил ее и принялся сверлить глазами. – Черт, – прошептал он. Как он мог пропустить такое? Джексон допил чай. А Сорвин вдруг понял, что голова у него снова заработала. Хватило одного слова, и новые идеи хлынули как из рога изобилия. Причем самые разнообразные.