Оксфорд уже давно являлся центром наук — богословия, медицины, права. Священники и монахи ехали туда получать знания и обучаться искусству ведения диспутов с преподавателями и друг с другом. В прошлом столетии ученые объединились в университет, и король пожаловал ему право принимать экзамены и присваивать ученые степени. Кингсбриджское аббатство имело в Оксфорде свою обитель — Кингсбриджский колледж, где могли вести монашескую жизнь и одновременно учиться восемь человек. — В Оксфорд! — повторил Антоний, и на его лице проступило беспокойство, даже отвращение. — Зачем? — Учиться. Ведь от монахов ждут именно этого. — Я ни разу в жизни не был в Оксфорде и, как видишь, стал настоятелем. Это, конечно, так, но Антоний проигрывал по сравнению с другими братьями. Некоторые монастырские должности, например ризничего, казначея, получали выпускники университета, они же становились врачами. Бывшие студенты быстрее соображали и поднаторели в диспутах, и аббат иногда выглядел на их фоне не лучшим образом, особенно на заседаниях капитула. Годвин стремился научиться мыслить по принципам несокрушимой логики, приобрести ту же уверенность и превосходство, которые наблюдал в оксфордцах, и не хотел становиться таким, как дядя. Но сказать этого не мог. — Я хочу учиться. — Зачем учиться ереси? — презрительно спросил Антоний. — Оксфордские студенты подвергают сомнению само церковное учение! — Чтобы лучше его понять. — Бессмысленно и опасно. Годвин задумался, зачем аббат делает из мухи слона. Настоятель никогда не выражал беспокойства по поводу ереси, да и сам соискатель никоим образом не собирался подвергать сомнению принятую доктрину. — Думал, вы с матерью имеете на меня виды, — нахмурился он. — Разве вы не хотите, чтобы я нес достойное послушание, а когда-нибудь, может статься, удостоился чести быть и настоятелем? — Возможно. Но для этого тебе вовсе не обязательно уезжать из Кингсбриджа. «Ты просто не хочешь, чтобы я слишком быстро вырос и обскакал тебя, а кроме того, вышел из-под влияния», — внезапно осенило Годвина. И как это он раньше не подумал о возможных препятствиях? — Но я не собираюсь изучать богословие. — Что же тогда? — Медицину. Ведь у нас госпиталь. Антоний надул губы. Молодой монах нередко замечал такое же выражение лица у матери. — Монастырь не сможет за тебя заплатить, — вздохнул дядя. — Ты понимаешь, что одна книга, бывает, стоит целых четырнадцать шиллингов? И о деньгах Годвин не подумал заранее. Он знал, что студенты могут брать книги на время, причем даже не целиком, а только нужные страницы, но это не главное. — А нынешние наши студенты? — спросил он. — Кто платит за них? — Двоим помогают семьи, одному — сестры. Мы платим за троих, но это предел. Если хочешь знать, два места в колледже пустуют из-за отсутствия средств. Годвин знал, что у аббатства материальные затруднения. Но с другой стороны, оно имеет тысячи акров земли, мельницы, рыбные садки, леса, получает немалые доходы с кингсбриджского рынка. Молодой монах не мог поверить, что дядя откажет ему в деньгах на учебу. Возникло чувство, будто его предали. Антоний, наставник и родственник, всегда выделял его среди остальных монахов, а сейчас делал все, чтобы помешать племяннику. — Врачи приносят монастырю деньги, — заспорил честолюбец. — Если не обучать молодых, то, когда старики умрут, аббатство может обеднеть. — Господь все устроит. Антоний часто спасался этими доводящими до бешенства словами, в которые сам не верил. Несколько лет назад сократились доходы аббатства от ежегодной шерстяной ярмарки. Горожане просили Антония дать денег на ее благоустройство — палатки, отхожие места, павильон для заключения сделок, — но настоятель постоянно отказывал, ссылаясь на бедность. А когда родной брат Эдмунд предупредил, что ярмарка может захиреть, ответил: «Господь все устроит». — Ладно, тогда, может, Господь даст денег, чтобы я поехал в Оксфорд. — Может, и даст. Годвину было очень обидно. Он так хотел уехать из родного города, подышать другим воздухом. В Кингсбриджском колледже придется подчиняться все той же монастырской дисциплине, но все-таки он будет подальше от дяди и матери, а эта перспектива весьма заманчива. Монах решил не сдаваться: — Мама очень огорчится, если я не поеду. Антоний смутился. Он не хотел навлекать на себя гнев грозной сестры. — Тогда пусть молится, чтобы нашлись деньги. — Может, мне удастся их найти. — И как же ты намерен искать средства? Молодой человек судорожно подыскивал ответ, и вдруг его озарило. — Я могу взять пример с вас и попросить мать Сесилию. Вполне реальная возможность. Годвин не любил Сесилию, робея перед ней так же, как перед Петрониллой, однако на настоятельницу сильно действовали его любезность и обаяние. Может, удастся убедить ее дать деньги на обучение подающего надежды молодого монаха. Антоний растерялся. Годвин видел, как дядя ищет повод отказать. Но аббат уже заявил, что все упирается в деньги, и теперь ему сложно взять свои слова назад. Пока глава братии раздумывал, что ответить, вошла Сесилия. На ней был тяжелый плащ из добротного сукна, ее единственная роскошь — настоятельница всегда мерзла. Поздоровавшись с аббатом, заметила Годвину: — Твоей тетке Розе очень плохо. — У монахини был мелодичный ясный голос. — Она может не дожить до утра. — Да пребудет с ней Господь. — Годвина кольнула жалость. В семье, где все только и делали, что командовали, Роза единственная слушалась. Этот цветок казался тем более хрупким, что его окружали колючки ежевики. — Какой удар. Что будет с моими двоюродными сестрами, Алисой и Керис! — По счастью, у них есть твоя мать, она их утешит. — Конечно. — Умение утешать не самая сильная сторона Петрониллы, подумал Годвин. Куда лучше она умеет подпереть человека, чтобы он не рухнул на спину. Но молодой монах не поправил Сесилию, а вместо этого налил ей бокал сидра. — Вам не холодно, мать-настоятельница? — Прохладно, — без обиняков ответила та. — Я подкину дров. — Мой племянник Годвин так внимателен, поскольку хочет попросить у вас денег на Оксфорд, — съязвил Антоний. Годвин в бешенстве посмотрел на родственника. Он уже приготовил осторожную речь и опять выжидал момент, а дядя ляпнул как нельзя грубее. — Вряд ли мы сможем оплатить учебу еще двоим, — ответила Сесилия. Теперь настала очередь удивиться Антонию: — Кто-то еще просил у вас денег на Оксфорд? — Наверно, мне не стоит говорить. Не хочу, чтобы у кого-то возникли неприятности. — Это не будет иметь никаких последствий, — снисходительно заметил Антоний, затем одумался и добавил: — Мы всегда признательны за вашу щедрость. Годвин добавил дров в камин и вышел. Дом настоятеля стоял к северу от собора, крытая аркада и остальные строения аббатства — к югу. Шагая по лужайке к монастырской кухне, молодой монах не мог унять дрожь. Он предполагал, что аббат может не сразу согласиться на его отъезд в Оксфорд под предлогом того, что надо посмотреть, подрасти, подождать, пока кто-нибудь из нынешних студентов не получит степень… Антоний вилял всегда — такой уж человек. Но, являясь его подопечным, Годвин в конечном счете был уверен в дядиной поддержке. Открытое сопротивление потрясло молодого человека. Интересно, кто еще просил настоятельницу? Из двадцати шести монахов шестеро были ровесниками Годвина — скорее всего один из них. На кухне помощник келаря Теодорик выполнял поручения повара. Может, он претендует на деньги Сесилии? Честолюбец смотрел, как Теодорик выкладывает гуся на большую деревянную тарелку, где уже стояла миска с яблочным соусом. У парня светлая голова. Это соперник. Годвин понес обед в дом настоятеля, испытывая тревожное чувство. Он не знал, что делать, если Сесилия решит помочь Теодорику. Плана отступления просто не было. В будущем Годвин хотел стать аббатом Кингсбриджа. Он не сомневался, что более Антония достоин этого сана. А хороший настоятель может подняться и выше: до епископа, архиепископа, а то и королевского советника. Годвин лишь смутно представлял, что делать с такой властью, но чувствовал свое высокое предназначение. Однако к этим высотам вели всего две дороги: аристократическое происхождение и образование. Годвин родился в семье торговцев шерстью; его единственной надеждой оставался университет. А для этого ему нужны деньги Сесилии. Монах поставил обед на стол. — Но отчего умер король? — спрашивала Сесилия. — Удар, — ответил Антоний. Годвин надрезал гуся. — Могу я положить вам немного грудки, мать-настоятельница? — Да, пожалуйста. Удар? — недоверчиво переспросила она. — Вы говорите так, словно король был дряхлым стариком. Ему исполнилось всего сорок три года! — Так говорят его тюремщики. Когда короля свергли с престола, он томился в заключении в замке Беркли в нескольких днях пути от Кингсбриджа. — Ах да, тюремщики, — повторила Сесилия. — Люди Мортимера. Аббатиса не любила Роджера Мортимера, графа Марча. Он не только поднял мятеж против Эдуарда II, но и соблазнил жену короля Изабеллу. Настоятель и настоятельница приступили к обеду. Годвин надеялся, что ему что-нибудь останется. — Вы говорите так, словно что-то подозреваете, — произнес Антоний. — Ну что вы! Правда, кое-кто подозревает. Ходят слухи… — Что его убили? Знаю. Но я видел обнаженное тело. Никаких следов насилия. Годвин знал, что нельзя встревать в разговор, но не удержался: — По слухам, когда король умирал, его предсмертные крики слышала вся деревня Беркли. Аббат посерьезнел. — Когда умирает король, всегда ходят слухи. — Король не просто умер, — возразила Сесилия. — Сначала его свергнул парламент. Такого еще не случалось.