— Но все-таки печально, если он, как и твой дядя Антоний, не сможет наладить монастырское хозяйство. Влюбленные уединились на лесной поляне за кустами ежевики в тени высоких буков, где протекавший по камням ручей создал заводь. Наверное, возлюбленные приходили сюда уже много столетий. Сначала молодые люди искупались в ручье. Здесь их никто не мог обнаружить — все, кто тайком пробирался по лесу, прошли бы опушкой, — случайно сюда могли забрести только дети, собирающие чернику. Именно так в свое время Керис и нашла это место, о чем и рассказала Мерфину. Фитцджеральд лениво спросил: — Зачем ты попросила остров? — Точно не знаю. Он, конечно, не так ценен, как земля возле моста, почва там неплодородная, но что-то, наверно, можно сделать. Да я просто поняла, что Годвин не будет возражать, и приплюсовала еще и остров. — Ты думаешь о том, чтобы перенять когда-нибудь дело отца? — Нет. — Так уверена? Почему? — Король, чуть что, повышает налоги на шерсть. Вот недавно наложил дополнительный налог: фунт с каждого мешка шерсти. Это помимо существующего налога в две трети фунта. Шерсть уже стоит настолько дорого, что итальянцы присматривают ее в других странах, например в Испании. Торговля слишком зависит от воли монарха. — И все-таки это пропитание. Чем же тебе еще заняться? Мерфин вел разговор к свадьбе — теме, которую она предпочитала не обсуждать. — Не знаю. — Девушка улыбнулась. — Когда мне было десять лет, я хотела быть врачом. Думала, если бы разбиралась в медицине, спасла бы жизнь маме. Все надо мной смеялись. Я не понимала, что врачами могут быть только мужчины. — Ты можешь стать знахаркой, как Мэтти. — Это будет для моих таким ударом. Представь себе, что скажет Петронилла! Мать Сесилия считает, мой удел — монашество. Молодой строитель рассмеялся: — Если бы она тебя сейчас видела! Юноша поцеловал возлюбленную в ногу. — Может, ей тоже этого хочется, — возразила Керис. — Ты ведь знаешь, что говорят про монахинь. — А почему она решила, что тебе нужно в монастырь? — После крушения моста я помогала ей ухаживать за ранеными. И мать-настоятельница говорит, что у меня прирожденный дар. — Так оно и есть. Даже я это вижу. — Я только выполняла указания Сесилии. — Но людям после разговора с тобой становилось легче. Ты всегда выслушивала их и только потом говорила, что делать. Девушка погладила Мерфина по щеке. — Я не могу стать монахиней. Ты мне слишком нравишься. — У тебя родинка. Прямо здесь, ну надо же, в таком месте. — Знаю. Это с детства. Я всегда считала, что это ужасно, и так радовалась, когда у меня начали расти волосы. Теперь-то, думала я, муж не увидит. А ты рассмотрел. — Монах Мёрдоу решит, что ты ведьма. Лучше не показывай ему. — Даже если он останется последним мужчиной на земле. — Эта родинка спасает тебя от богохульства. — О чем ты? — Арабы каждое произведение искусства создают с небольшим изъяном, чтобы оно не могло тягаться с божественным совершенством. — Откуда ты об этом знаешь? — Один флорентиец рассказывал. Послушай, а как по-твоему, гильдии нужен остров? — Почему ты спрашиваешь? — Потому что я бы его взял. — Четыре акра камней и кроликов? Зачем? — Построил бы склад и строительный двор. Камни, дерево по реке прибывали бы сразу ко мне. А после моста возвел бы на острове дом. — Хорошая мысль. Но просто так они его не отдадут. — А если в качестве частичной уплаты за постройку моста? Я мог бы, скажем, отдать за него половину жалованья за два года. — Твое жалованье — четыре пенса в день… тогда остров стоил бы чуть больше пяти фунтов. Мне кажется, что гильдия будет рада получить столько за бесплодный остров. — Думаешь, здравая идея? — Думаю, когда мост будет построен и остров станет доступным, поставишь там дома и станешь их сдавать. — Да, — задумался Мерфин. — Надо поговорить с твоим отцом. 26 Ральф Фитцджеральд вернулся с охоты в прекрасном расположении духа. Да и все мужское окружение графа Роланда было в приподнятом настроении. Рыцари, сквайры, собаки пересекли подъемный мост графского замка, как армия. Шел легкий дождь, приятно холодя разгоряченных, усталых, довольных людей и животных. Охотники могли похвастаться несколькими по-летнему откормленными оленихами — из них выйдет прекрасный ужин — и крупным старым оленем, слишком жесткое мясо которого годилось только для собак, его убили из-за роскошных рогов. Всадники спешились во дворе в нижней петле рва, имеющего форму восьмерки. Ральф расседлал Грифа, пробормотал ему в ухо слова благодарности, дал морковку и передал груму почистить. Поварята оттащили окровавленного оленя. Мужчины громко вспоминали охоту, смелые прыжки, опасные падения и чудесные избавления, когда рассказчик был буквально на волосок от гибели, хвастались, шутили, смеялись. Ральф еще чувствовал запах, который так любил — смесь конского пота, вымокших собак, кожи и крови, — и, очутившись возле лорда Уильяма Кастера, сказал: — Великолепная охота. — Отличная, — согласился лорд, сдвинув шапку и почесав лысеющую голову. — Хотя жаль старого Бруно. Бруно, вожак собачьей своры, чуть поспешил. Оленя уже загнали, у него не осталось сил бежать, и он развернулся на собак, выставив мощные окровавленные плечи. Пес подпрыгнул, чтобы вцепиться жертве в горло, но олень последним усилием наклонил голову, выгнул мускулистую шею и поддел рогами пса, после чего полностью изнемог. Через секунду собаки уже терзали его. Однако, прощаясь с жизнью, старый самец, как спутанную веревку, намотал на рога кишки Бруно, и Уильям, чтобы избавить пса от страданий, длинным кинжалом перерезал ему глотку. — Смелый был пес. — Ральф сочувственно сжал плечо Кастера. — Как лев, — кивнул тот. Момент показался сквайру удачным, и Фитцджеральд решился заговорить о своем будущем. Лучшей ситуации не представится. Он служил Роланду уже семь лет, был смелым и сильным: когда рухнул мост, спас графу жизнь, и все-таки до сих пор оставался сквайром. Чего еще от него хотят? Вчера на пути из Кингсбриджа в Ширинг случайно встретил в таверне брата. Мерфин спешил на каменоломню аббатства и поделился новостями. Он построит самый красивый мост в Англии и станет богатым и знаменитым. Родители рады. Это, повергло Ральфа в еще большее уныние. Стоя возле лорда Уильяма, сквайр не мог придумать, как задать важный вопрос, и поэтому просто выпалил: — Прошло уже три месяца, как я спас жизнь вашему отцу в Кингсбридже. — Многие оспаривают эту честь, — ответил Уильям. Его жесткий взгляд напоминал Роландов. — Я вытащил его из воды. — А Мэтью Цирюльник оперировал, а монахини меняли повязки, а монахи молились. Хотя жизнь ему спас Бог. — Аминь, — отозвался Ральф. — И все-таки я очень надеюсь на некую признательность. — Моему отцу трудно угодить. Стоявший рядом вспотевший, раскрасневшийся Ричард, услышав последнюю фразу, заметил: — Истинно как Библия. — Не скули, — бросил Уильям. — Твердость нашего отца сделала нас сильными. — Насколько я помню, она делала нас несчастными. Кастер отвернулся, вероятно, не желая обсуждать эту тему в присутствии человека более низкого положения. Когда лошадей отвели на конюшни, люди потянулись мимо кухонь, сараев и часовни ко второму подъемному мосту, который вел к маленькому внутреннему дворику — верхней петле восьмерки. В графском жилище, традиционном замке-башне внизу располагались подвалы, над ними — большой зал, а на узком верхнем этаже — жилые покои Роланда. Высокие деревья около башни облюбовала стая грачей, которые яростно дрались и недовольно галдели. Ширинг сидел в зале, уже сменив грязный охотничий костюм на пурпурную мантию. Фитцджеральд встал рядом, решив при первой же возможности заговорить о своем. Граф добродушно пререкался с леди Филиппой — одной из немногих, кто мог ему противоречить, ничем не рискуя. Они говорили о замке. — Мне кажется, здесь ничего не менялось уже сто лет.