Издательство не несет ответственности за беспочвенные фантазии автора. Автор не несет ответственности за случайные совпадения имен и фамилий персонажей, а также названий городов, стран и континентов. Читателей, узнавших себя среди героев книги, автор убедительно просит обижаться. Пролог в Дарвине Городу Дарвину на севере Австралии дали имя в честь того самого Чарльза. Одна из главных улиц города называется Крюгер-стрит — и нет, она не имеет отношения к тому самому Фредди. Здесь, кстати, вообще нет ни одного вяза. Еженедельно по воскресеньям в 8 утра на углу Крюгер-стрит и Кунаварра-роуд останавливается белый мусоровоз с круглым значком компании Weolia. Из кабины выпрыгивает парень в голубых джинсах и желтой жилетке поверх пестрой фланелевой рубахи. Зовут его Драган, ему двадцать шесть. Пять лет назад он приехал из Любляны, и здесь ему пока всё нравится: еда, девушки, Тихий океан, погода и даже работа. Во время недавней эпидемии китайского вируса он, как и многие в городе, был волонтером, разносил еду старикам и получил письменную благодарность мэра. Эта бумага позволяла выбрать себе место службы почище и попрестижнее, но Драган вернулся на мусоровоз. Матей — его земляк и старший товарищ — тоже тогда не стал менять работу. Сейчас он сидит за рулем. Дождавшись, пока его напарник покинет кабину, Матей сразу включает кондиционер на максимум. Город и девушки Матею тоже нравятся, а вот климат не очень. Когда почти весь год температура под тридцать, славянская душа просит хотя бы немножко зимы… К утру воскресенья возле каждого дома на газон уже аккуратно выставлены по три мусорных бака: с красной, желтой и зеленой крышками. Задача Драгана — выкатить баки на проезжую часть и вернуться обратно в машину. После чего мусоровоз двинется вдоль по улице, механической клешней подхватывая полные баки и опрокидывая каждый из них в специально предназначенное отделение. Красный бак — для пищевых отходов, желтый — для стекла, пластика, жестяных банок и бумаги, зеленый — для скошенной травы, обрезков веток, цветов, листьев и прочей природы. Красный и желтый надо вытряхивать каждую неделю, а зеленый — можно через раз. Драгану и Матею повезло: им достался район, где почти не бывает проблем. Это значит, что в конце месяца они как лучшие работники попадают на корпоративную Доску почета и получают премию. Сегодня, как и в любое другое воскресенье, на Крюгер-стрит всё идет своим чередом. Кондиционер в кабине мусоровоза еле слышно гудит, шины мягко шуршат по ровному асфальту, стальная клешня с тихим лязгом подбирает очередной бак. Большие черные пластиковые пакеты летят по нужной траектории и падают куда им следует, а Драган с Матеем, приближаясь к дому 43, по обыкновению заключают пари: высунется в этот раз мистер Хиггинс или нет? Двадцать метров до цели, десять, пять… Дверь распахивается и на пороге возникает фигура хозяина. Матей досадливо крякает: ну вот, проспорил пиво. Мистеру Хиггинсу на вид лет семьдесят. Лицо его — цвета свеклы, глаза прячутся за узкими зеркальными очками. На голове — клетчатая кепка с длинным козырьком, на ногах — высокие альпийские ботинки, а прочие части тела упакованы в синий спортивный костюм. И кепка, и костюм, и ботинки по отдельности выглядят солидно и дорого, но вместе не сочетаются никак: кажется, будто мистер Хиггинс вскрыл ночью три витрины магазинов модной одежды и обуви и обокрал три попавшихся под руку манекена. — Хэлло! — здоровается Драган. Хозяин дома, как всегда, не отвечает. Он живет здесь уже полгода и за прошедшее время ни разу не попытался изобразить вежливость. Оба мусорщика уверены: мистер Хиггинс вылезает понаблюдать за ними не просто скуки ради. То ли он подозревает Драгана в намерении стащить его садовых гномиков. То ли ему втемяшилось, будто Матей мечтает въехать на его газон всеми четырьмя колесами. А может, он следит за всеми подряд, опасаясь вторжения инопланетян. Хотя красномордый дед ни во что не вмешивается, работа под его бдительным присмотром — удовольствие ниже среднего. Каждый раз, когда мусоровоз тормозит у дома 43, друзья молятся про себя, чтобы не случилось заминки и процедура уложилась в стандартные три минуты. Обычно всё и проходит гладко. Но сегодня молитвы не услышаны. Раздается громкий скрежет. Стальная клешня, уже поднявшая первый из контейнеров мистера Хиггинса на высоту в полтора человеческих роста, замирает на полпути. У Драгана перехватывает дыхание: о нет, только не это! Только не сейчас! Только не здесь! Матей, страшно ругаясь по-словенски, торопливо лупит по кнопкам. На приборной панели яростно мигают аварийные лампы, надрывно гудят сервомоторы подъемного механизма, вхолостую визжит гидравлика захвата, а толку нет. Манипулятор заклинило. Кажется, будто раздвижную механическую руку сразил паралич, — ни вверх, ни вниз. Мусорный бак с красной крышкой зависает в небе, как гигантская упаковка йогурта. Мистер Хиггинс больше не стоит в дверях. С гневным птичьим клекотом он кидается на выручку к своему имуществу. Преодолев за несколько секунд дистанцию между домом и мусоровозом, старик подпрыгивает, желая дотянуться до контейнера и вернуть его на землю. Драган хочет крикнуть, что заклинившие манипуляторы непредсказуемы и лучше дождаться ремонтников, но не успевает: фраза чересчур длинна для его английского. Одна из аварийных ламп на приборной панели гаснет. Механическая клешня в небе ослабляет хватку — не настолько, чтобы выпустить бак совсем, но достаточно, чтобы угол его наклона изменился. Красная крышка со щелчком распахивается раньше времени, и вниз один за другим начинают выпадать пакеты. Как назло, они плохо завязаны. Очень и очень халтурно. Похоже, мистер Хиггинс совсем не старался делать нормальные узлы. Шлеп! Шлеп! Шлеп! Драган и прежде догадывался, что к идее раздельного сбора отходов старый хрыч относится наплевательски и в один бак запихивает все подряд. Теперь это становится очевидно. На голову мистера Хиггинса сыплется вонючее месиво, состоящее из куриных костей, рыбьих голов, смятых пивных жестянок, яичной скорлупы, грязного тряпья, огрызков фруктов, картона, дынных корок, целлофановых пакетов, картофельных очистков, одноразовой пластиковой посуды, банановой кожуры, шелухи подсолнечника, заплесневевших кусков хлеба и чего-то еще, мерзкого, склизкого и студенистого, уже потерявшего первоначальный облик. Даже профессионалы, знающие толк во всех разновидностях отбросов, едва ли поймут, чем эта дрянь была в предыдущей жизни. Матей и Драган переглядываются: им обоим одновременно и жутко, и весело. По-человечески они готовы посочувствовать хозяину дома 43 и в то же время с трудом удерживаются, чтобы не захрюкать от смеха — так похож стал бдительный старик на ожившее огородное пугало или трэшмена из фильмов ужасов. Самому мистеру Хиггинсу, с головы до ног покрытому вонючей гадостью, конечно, не до смеха. Он безнадежно застрял в куче мусора и не может сдвинуться с места. Его сердитый клекот переходит в тигриный рык такой силы, что кажется, будто деда вот-вот хватит удар. Однако умереть от инсульта или инфаркта мистеру Хиггинсу сегодня не суждено. В Австралии типовой мусорный бак на полтора кубометра — один из самых удобных и надежных предметов, окружающих человека. Он экологичен, функционален, сделан из легкого сплава, выкрашен нетоксичной краской, а для удобства транспортировки снабжен двумя колесами. И — что немаловажно — такие контейнеры в быту абсолютно безопасны… Если, конечно, они не падают на человека с высоты. На приборной панели мусоровоза гаснут еще две аварийные лампы. Громко щелкнув, механическая клешня полностью разжимается и освобождает бак. Высота небольшая, а емкость уже пуста, поэтому у хозяина дома 43 по Крюгер-стрит всё еще неплохие шансы остаться невредимым. Но, похоже, Фортуна сегодня не на его стороне. С прицельной точностью острый угол бака ударяет в клетчатую кепку. Возмущенный рык обрывается. Мусорный контейнер падает на землю, а человеку упасть мешает куча дряни, в которой он намертво застрял. Но вместо головы у мистера Хиггинса — только ее половина. — Матерь божья! — обалдело шепчет Драган. — А дедуля, кажется, того… — Сам вижу, — откликается Матей. — Накрылась наша премия. Глава первая Сегодня суббота. Значит, на завтрак подадут мою любимую картофельную запеканку — с тмином, копченым лососем и тонкими ломтиками соленого огурца. «Ты, Ромыч, по жизни большой везунчик, — часто повторяет Петруша. Этот дылда — мой сосед по этажу и главный хранитель местных традиций. — Мы страдали, а кое-кто пришел на готовенькое». В темные времена, которых я тут не застал, и в субботу, и во все другие дни недели по утрам давали одно и то же: макароны отечественные калибра 7,62. Их варили здесь же, в кухонной пристройке к административному флигелю, а потом развозили по всем больничным корпусам. Чтобы сэкономить на бензине, вместо автомобиля пользовались телегой с лошадью по имени Глафира. Сразу после Славной Революции 4 декабря всю долларовую заначку, найденную в подвале у первого вице-мэра Москвы, широким жестом перепасовали в бюджет городской медицины. Денег оказалось с избытком. Нашей клинике хватило на евроремонт, ежедневную еду из кулинарии и электромобиль. Глафире как ветерану труда сохранили кормежку, однако без работы лошадь быстро обветшала и умерла от тоски. Беднягу кремировали, коробку с прахом торжественно закопали в центре клумбы. Даже притащили откуда-то огромного чугунного пегаса, выкрашенного серебрянкой, и водрузили его сверху. Это было уже при мне. «Глафиру жаль, но прогресс не остановить. Россия идет вперед, и пропущение времени смерти подобно», — сказал на похоронах лошади всё тот же Петруша. Хранитель местных традиций закончил один курс истфака МГУ, а затем лет двадцать проработал в подмосковной школе истопником. Крыша у него поехала на Петре I. Прочитав о тезке уйму книг, Петруша в какой-то момент резко ощутил себя царем-реформатором и в этом качестве угодил в лечебницу. Когда я прибыл сюда, он уже был старожилом корпуса. В день нашей первой встречи у него ныла поясница, из-за чего царь пребывал в депрессии. По-тараканьи шевеля усиками, он дважды обложил старшую медсестру Софью Алексеевну малым морским загибом, а мне пообещал обрить бороду. «Тронешь — в лоб получишь, — вежливо ответил я ему. — Не ты ее растил, не тебе и брить». Так мы познакомились и позже сдружились. Император оказался добродушным занудой. Он знал уйму фактов из истории восемнадцатого века и мог поддерживать беседу о чем угодно. Нельзя было только говорить ему о Меньшикове. Царь сразу же начинал бранить окаянного Алексашку за то, что он присвоил себе княжеское имя и теперь гребет бабло, снимаясь в кино. А своего государя, между прочим, этот минхерц не навестил ни разу. Недуг Петруши всерьез обострялся лишь в полнолуние. В те дни он ломился в запертую дверь кладовки с противопожарным инвентарем, срочно требуя себе топор — прорубить куда-нибудь окно. Ему выдавали дополнительные таблетки, и Петруша успокаивался. Кстати о таблетках. Скоро и мне принесут ежедневную порцию пилюль в пластиковом стакане: зелененький элениум, голубенький буспирон и беленький грандаксин. Весы у меня в мозгу не шевелились уже полгода, но рисковать обретенным покоем я не хотел. В моем тихушном корпусе публика жила безобидная: аутизм, нетяжелые формы астении плюс Петрушина мания величия. А вот в соседнее здание с палатами усиленного режима — всего двадцать метров от нас — неделю назад заселили двух маньяков, бывших тюремных надзирателей. Санитар Володя говорил, что эти двое здесь ненадолго. Скоро их признают вменяемыми и вернут в тюрьму — где обоим и место. Но что, если это «скоро» растянется на месяц? Петруша плохо переносит бытовых маньяков — даже на расстоянии. Когда он нервничает, тонкие душевные вибрации царя-реформатора передаются и мне. Кончится все тем, что в ближайшее полнолуние я присоединюсь к Петруше в поисках топора. Будем ломиться вместе. Пусть и мне тоже выписывают двойную дозу… — Ромыч, эй, Ромыч! Ну вот, легок на помине. Как назло, мы с царем в противофазе: когда мне хочется еще поваляться, император жаждет общения. И почему в эпоху Петра I не знали, что такое приватность? Я отвернулся к стене, делая вид, что сплю. Накрылся одеялом, фальшиво всхрапнул. Куда там! От его величества не спрячешься — он зудит уже прямо над ухом. — Ромыч, выгляни, к тебе посетитель! Сидит в гостевой и говорит, что по делу. Чего-чего? Посетитель? С ума сошли? Какое мне дело до вас до всех, а вам — до меня? За полгода никто не навещал мирного психа, и сейчас он никого не ждет. Оставьте в покое человека, у которого мозги набекрень. Мне ничего не надо, кроме субботней запеканки. Сладкое состояние полубодрствования растаяло, но мне по-прежнему не хотелось ни с кем делить мое утро. Я вылез из-под одеяла, напоследок зевнул и сел на кровати. — Петруша, всадник ты медный, выручай, — попросил я царя. — Ступай в гостевую и соври, что меня не нашел. Или скажи, что я в отключке и вернусь только через неделю. Скажи, короче, всё, что захочешь. Пригрози ему царским скипетром. Назначь его в синод или в сенат, а лучше — сразу посланником в Амстердаме. Главное, чтобы он свалил. Император печально вздохнул и помотал головой: — Не сработает. Я его, Ромыч, как увидел, в момент срисовал. Он вроде Петьки Толстого, только покрепче, не мордатый и без понтов. Знаю я эту породу. Такие не уходят. Долгие задушевные беседы с царем помогли мне выучить список его приближенных. Насколько я помню, граф Петр Андреевич Толстой при своем тезке возглавлял Тайную канцелярию. Странно это, подумал я. У Петруши — прекрасная интуиция, он обычно не ошибается. Однако и гостей из ФСБ тут быть не может. Вероятно, император угадал сам типаж службиста, но не конкретную службу. За последние триста лет число секретных ведомств на Руси ох как сильно приросло. Ладно, погляжу, кто испортил мне субботу. Глава вторая Человек в комнате для визитов был именно таким, каким я воображал: никаким. Не высок и не низок. Не толст и не тонок. Неприметная фигура в толпе, эдакий человек из тефлона — взгляд проскользнет мимо, не прилипая. Ясно, отчего царь заподозрил в нем чекиста. Однако этот, похоже, не из ФСБ. Рыцарей щита и меча я обычно чувствую уже метров за пять. И даже если под транками, как теперь, — то за полтора вполне могу уловить. — Здравствуйте, Роман Ильич! Меня зовут Сергей Петрович. Спасибо, что пришли. Нас разделял столик — никак не больше метра в ширину. Я осторожно приоткрыл ма-а-аленькую щелочку у себя в мозгу, задержал дыхание, еще раз прислушался к ощущениям. Нет, точно не конторский. Но на службе. И пусть. Я-то — на отдыхе, у меня и справка есть. Надо бы еще накопить слюней для наглядности, а пока задвинуть ему из Омара Хайяма. — Небо, твоими веленьями я недоволен, я недостоин оков твоих, слаб я и болен, — с выражением проговорил я. — Ты благосклонно к безумным… — Я перевел дыхание. — Может, перейдем на прозу? — мягко спросил гость, вклиниваясь в мою декламацию. Он смотрел на меня так, словно я был его добрым знакомым. — …и неблагородным, — упрямо продолжил я. — Погляди, я безумен. В себе я не волен… Теперь я нарочно сделал паузу, чтобы Сергей Петрович мог вставить реплику. Я надеялся немного подразнить его классикой, но у моего нового знакомого нервы оказались крепкие. — Будь по-вашему, — сказал он. — Стихи, проза — мне все равно, сгодится любая форма общения. Мы оба знаем, что вы не безумны. И, в отличие от ваших соседей, явились сюда по доброй воле. С позиций клинической психиатрии вы вполне здоровы. Такая нечуткость собеседника меня огорчила. Не ему, гаду, решать, псих я или не псих. — Нет, я очень и очень болен, — сварливым тоном возразил я. — Сам не знаю, откуда взялась эта боль. Говорю вам, я чокнутый. Опасный для окружающих вице-король Индии. Могу любого покусать, и мне ничего не будет. Где мои абреки и кунаки? Где слоны? Гость терпеливо дослушал мою байду и попросил: — Роман Ильич, не надо больше цитат, мы теряем время. Я ведь тоже читал «Золотого теленка». Вам не хуже меня известно, что в Индии давно нет вице-королей. Кроме того, в здешней истории болезни не говорится, что вы буйный. И мания записана совсем другая. — Ах, ну да, немного напутал, — высокомерно отмахнулся я. — В самом деле, другая. Я не король и не вице, а бывший президент России. Отбыл два полных срока, навел порядок и улетел на звездолете «Заря» в созвездие Кассиопеи. И, кстати, лечу до сих пор. А значит, вы — моя галлюцинация, вызванная клаустрофобией и авитаминозом… Уйди, противная! Брысь! — Я взмахнул рукой и пустил по бороде давно накопленные слюни. Обычно такие штуки производят впечатление, но я недооценил Сергея Петровича. Ловким жестом фокусника он тотчас же выхватил откуда-то целый рулон бумажных полотенец. — Спокойнее, спокойнее… — Оторвав белый квадрат, он перегнулся через стол и — раз-раз — сноровисто отер мою заплеванную бороду. После чего рулон опять исчез. — Роман Ильич, ну пожалуйста, давайте сократим увертюру. Я ведь здесь не просто так.