– Вам надолго оставаться нельзя, – сказала Патрику сестра-акушерка, когда Лорен наконец привезли в пустую палату, разделенную на части бирюзовыми шторками. Шторки сестра отдернула, чтобы не мешались. Лорен расстроилась – она надеялась, что можно будет еще немного побыть всем вместе, вчетвером, прежде чем мужа выгонят из палаты. Из родильного зала они добирались туда ужасно долго, преодолели сотни метров коридора, если не тысячи. Патрик катил тележку с одним из близнецов, а медсестра толкала кровать, в которой лежала Лорен, державшая на руках второго. Под звон колесиков маленькая процессия в торжественном молчании двигалась по коридорам, залитым желтым электрическим светом. Сперва Лорен думала, что Патрику следовало бы предложить медсестре поменяться и самому покатить тяжелую кровать, но вслух этого говорить не стала, и к концу путешествия была рада, что смолчала. Когда добрались до палаты, стало ясно: сестра отлично знает, что делает. Ростом она была почти в два раза ниже Патрика, но перед последним поворотом налегла на каталку всем своим весом, и та, выписав лихой пируэт, идеально прошла в дверь палаты. Отточенным движением серфера, встающего на доску, сестра поднялась на подножку и последние несколько метров проехала по палате вместе с каталкой. С мягким «дзынь» изголовье кровати коснулось стены, и каталка остановилась, заняв положенное место в одном из четырех свободных отсеков – том, что у окна. Патрик наверняка потерял бы управление и врезался во что-нибудь дорогое. – Ну вот и приехали, – торопливо бросила медсестра. Она заблокировала колесики кровати, а затем указала Патрику на часы на противоположной стене: – У вас пятнадцать минут. Когда сестра удалилась, деловито скрипя резиновыми подошвами по полу, Лорен с Патриком уставились на младенцев. – Это который у тебя? – спросил Патрик. Лорен перевернула бирку, привязанную к тоненькому запястью спящего у нее на руках малыша, и прочитала надпись, сделанную синим маркером: «Мальчик Трантер № 1». – Морган, – сказала она мужу. Патрик склонился над тележкой, в которой лежал второй младенец. Позже все станут говорить, что близнецы невероятно похожи на отца, но в тот момент Лорен не увидела решительно никакого сходства между взрослым мужчиной и крохотным скукоженным комочком. Зато мальчики определенно были похожи друг на друга: две горошины из одного стручка, или, может, одна и та же горошина, дважды повторенная. У Райли было такое же сморщенное личико, как у брата, такие же длинные пальчики и неестественно гладкие ногти. Когда малыши зевали, их лица принимали совершенно одинаковые выражения. В родильном зале их зачем-то нарядили в одинаковые белые костюмчики, хотя Патрик и Лорен привезли с собой целую сумку детских вещей, и там было полно других цветов. Лорен думала одеть одного из них в желтое. Без бирок мальчиков было легко перепутать, никто бы даже не заметил. Что ж, слава богу, хоть бирки есть. Морган на руках у матери мотнул головой и приоткрыл глаза, а затем, под ее внимательным взглядом, медленно закрыл их снова. Кроватку мальчикам выделили одну на двоих: прозрачный пластмассовый контейнер, прикрученный к металлическому основанию на колесиках. Внутрь был плотно втиснут жесткий матрас, а по обеим сторонам лежали два сложенных одеяльца с больничными штампами. Райли под присмотром Патрика дремал в кроватке, но ее форма совершенно для этого не подходила: он раскачивался на беспощадно плоском и твердом матрасе, точно мокрица на ладони, которая сворачивается в клубок, когда напугана. Патрик случайно задел кроватку, и Райли тут же вскинул в воздух маленькие ручки и ножки, на секунду принял форму пятиконечной звезды, а затем медленно свернулся обратно – так же медленно, как его братик на руках у Лорен закрывал глаза. Снова свернувшись калачиком, он затих и остался лежать, чуть кренясь на один бок. Кроватка для ребенка должна быть в форме чаши, как маленькое гнездышко. Почему об этом никто не подумал? – Привет, Райли, – проговорил Патрик неестественно писклявым голосом и тут же выпрямился. – Странно звучит. Лорен дотянулась до кроватки и осторожно, чтобы не раскачать комочек, лежащий внутри, подкатила ее к себе. Свободной рукой она укутала малыша и подоткнула одеяльце с обеих сторон, чтобы он уж точно никуда не укатился. – Привет, Райли, – сказала она. – И правда, немного странно. Но мне кажется, это нормально. Мы привыкнем. Лорен повернулась к ребенку, которого держала на руках: – Привет, Морган. Она все еще ждала, когда ее накроет волной любви. Той самой, ни на что не похожей, сумасшедшей любви, которая моментально вспыхивает в сердце, стоит детям появиться на свет, и о которой вечно болтают новоиспеченные родители. Лорен мечтала сама почувствовать эту любовь, и теперь переживала, что волна все никак не приходит. Она передала Моргана Патрику, и он взял ребенка так, как в гостях берут старинную вазу, про которую хозяева как бы между прочим обмолвились, что стоит она дороже, чем весь дом: рад бы положить обратно от греха подальше, да не поймет куда. Лорен это насмешило и вместе с тем озадачило. Малыш, быть может почувствовав неуверенность отца, вдруг расплакался, и Патрик застыл с утрированным, почти карикатурным выражением ужаса на лице. Райли, проснувшись от крика Моргана, тоже заплакал. – Положи его в кроватку, к братику, – сказала Лорен. Она задумалась о том, что близнецы всю свою недолгую жизнь провели бок о бок. Интересно, каково это и как повлияет на них? Предыдущие девять месяцев они росли в ее утробе, были рядом с ней каждую секунду каждого дня своего существования. И теперь Лорен испытывала сразу несколько противоречивых чувств: облегчение, оттого что близнецы больше не живут у нее внутри, вину за это облегчение и, сильнее всего, чувство потери. Мальчики отдалились от нее на один шаг – первый шаг длинного пути, которым жизнь поведет их все дальше и дальше от матери. Неужто из этого и состоит любовь – из чувства вины, чувства потери? Быть не может. Патрик положил пищащий сверток лицом к лицу с его копией, и – о, чудо – плач затих. Младенцы потянули крохотные ручки к головкам друг друга, Морган ухватил брата за ухо. Все было спокойно. Сверху они выглядели как мираж, игра воображения. Лорен прислушалась к своим ощущениям, но, увы, волна любви, похоже, задерживалась. Ровно в девять грозная медсестра проскрипела подошвами обратно в палату, чтобы спровадить Патрика. Бедной Лорен, которая все еще не чувствовала ног и не могла сама передвигаться, предстояло остаться наедине с нуждами и желаниями двух новорожденных. – Меня нельзя здесь одну бросать, – запротестовала она. – Ему нельзя здесь оставаться, – веско возразила медсестра. – Я вернусь, – сказал Патрик. – Утром. Сразу, как только начнут пускать. Не переживай. Он поцеловал в макушку жену и обоих детей и поспешил прочь из палаты. Глава 2 Когда Патрик ушел, Лорен осталась наедине с тишиной. Слезы ее высохли, она как будто замерла в ожидании надвигающегося хаоса. Но пока что младенцы спали. Сидя в кровати, она наблюдала за одинаковыми белыми свертками с недоверчивым трепетом: неужели это я произвела их на свет? В больнице не было ни тихо, ни темно, хотя окна палаты уже превратились в черные зеркала. В собственном отражении вместо глаз Лорен увидела две зияющих дыры. Жуткое зрелище. Она отвернулась. В воздухе вокруг нее висело сразу несколько разных звуков, сливавшихся в общий гул, неустойчивый диссонансный аккорд, требующий и не находящий разрешения. Она откинула голову на подушку и поняла, что одну из партий в общем хоре исполняет ее кровать, а подпевает ей чуть более низкий и звучный голос системы отопления. К ним присоединялось гудение прикроватной лампы; монотонное и обволакивающее, оно даже успокаивало. Лорен прикрыла глаза. Она все еще сидела в кровати, а лампа светила так ярко, что свет пробивался сквозь веки. Она глубоко вдохнула и выдохнула. Еще раз, два, три, четыре. Она чувствовала приближение долгожданного сна. Наконец-то. Всхлип одного из младенцев прорезал ее зыбкую дремоту, точно удар током. Лорен заставила себя открыть глаза, но, моргая, каждый раз видела перед собой лишь темную паутину на красном фоне – узор капилляров ее век, отпечатавшийся на сетчатке. Она ударила рукой по абажуру лампы, и та с лязгом отвернулась в сторону. Может, он опять уснет, подумала Лорен с отчаянной надеждой. Но всхлип Райли сначала превратился в «хнык», а затем в «хнык-хнык-хнык-ааааааааа», и тут уже надо было что-то делать. Одного орущего младенца вполне достаточно. Лорен подтянула тележку максимально близко к себе, но поняла, что все равно не может взять ребенка на руки. Ей приходилось упираться одной рукой, чтобы ее бесполезные онемевшие ноги не свалились с кровати. А чтобы взять ребенка, нужны обе руки: одна поддерживает голову, а другая – туловище, так ее учили. Тем временем Райли, широко раскрыв рот и зажмурившись, сучил ножками и тянул вверх руки: они молотили и хватали воздух, ища, но не находя опоры. Лорен подумала о том, что до сих пор ее утроба защищала, согревала и кормила малышей, а теперь природа прогнала их из уютного теплого домика и вверила ее заботе. Ей это показалось ужасной несправедливостью. Зачем их вытащили наружу из ее чрева и бросили у нее на руках? Кто доверил ей одной спасать их от гибели, от поражений и разочарований жизни? Кого она вообще может спасти; мать, неспособная даже взять своего ребенка на руки, наполнить молоком его крохотный желудок? А ведь эта нехитрая задача теперь, будем честны, единственное ее предназначение в жизни. Морган, услышав плач брата, заворочался. Пока еще спит, но это ненадолго. Лорен протянула руку, ухватилась за переднюю часть трикотажного комбинезона Райли и начала собирать ткань в кулак. Когда комбинезон натянулся достаточно, чтобы превратиться в тугой сверточек с ребенком внутри, вроде тех, что рисуют на картинках с аистами, Лорен, не дыша, подняла его одной рукой и переместила к себе на колени. Это заняло всего секунду, но она все равно ужасно волновалась из-за того, что его голова болталась без всякой поддержки на тоненькой гибкой шее. Только потом она вспомнила, что два часа назад, когда Райли вытаскивали из нее металлическими щипцами, его с силой тянули за голову с полной уверенностью, что эта шея, на вид такая тонкая и хрупкая, выдержит и вытянет следом за собой все его тело. Пока Лорен пыталась покормить Райли, Морган совсем проснулся и тоже заплакал от голода. Она беспомощно слушала этот плач – неотключаемый сигнал тревоги, который передавался напрямую в ее мозг и заполнял все доступное пространство, так что она могла думать лишь об одном: накормить, успокоить, сделать все, чтобы крик прекратился. Спустя несколько нервных и тревожных минут Лорен просунула мизинец в уголок рта Райли, чтобы отцепить его от груди. Одной рукой она с трудом положила его обратно в кроватку, чтобы тут же взять его голодного брата. На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая только чмоканьем маленьких губ: один ест, второй наблюдает. Но затем Райли вспомнил, что не закончил свою трапезу и по этой причине бесконечно несчастен. Пока Лорен кормила одного, другой требовал, чтобы его покормили, и она все меняла их местами в этом сизифовом цикле, которому, вопреки ее надеждам, похоже, не было конца. Один раз она нажала на кнопку вызова помощи, но помогать явилась такая суровая и недовольная акушерка, что Лорен не решилась звонить снова. Время то тянулось, то ускорялось. Измученная, она то и дело проваливалась в беспокойный, некрепкий сон. Ее тело нуждалось в отдыхе и восстановлении после родов: целого дня схваток, долгой бессонной ночи и еще одного бесконечного дня. Но вместо отдыха случилась вот эта ночь: поднять, повернуть, накормить, положить, и так по кругу; по многу минут сидя в неудобных позах, отчего все тело ломит и ноет спина; едва ворочая отяжелевшими руками и мучаясь от боли в растрескавшихся, кровоточащих сосках, которые, едва подсохнут, пора снова совать в беспощадные тиски детских десен. В придачу закончилось действие анестезии, и ее изувеченный таз вспыхнул болью: там, где ее разрезали и зашили, там, где от натяжения произошли разрывы. Лорен перестала понимать, спит ли вообще. Ей казалось, что нет, но стоило положить одного из младенцев обратно в кроватку и один раз моргнуть, как незаметно пролетал час. Шторку, отделявшую ее кровать от соседней, задернули. Должно быть, медсестры привезли еще одну мамочку. Близнецы спокойно спали, лежа валетом, лицом друг к другу. Лорен услышала, как по другую сторону шторки мать воркует с ребенком. Голос был низкий, звучал неразборчиво и отчего-то вызывал беспокойство. Лорен не могла понять, что с ним не так. Она прислушалась. Просто женщина бормочет какие-то пустяки своему ребенку – почему ее это встревожило? Ребенка тоже было слышно, но звуки он издавал какие-то птичьи, чирикал и попискивал, точно птенец, требующий кормежки. Затем послышался еще один звук, совсем другой, больше похожий на мяуканье котенка. Лорен позволила себе закрыть глаза и задремала. Ей снилась женщина, точнее старуха, с котенком и птенцом. Она была тощая и жилистая, а животных держала за загривок и кормила червяками из ведра. Обе руки у нее были заняты, поэтому червей она хватала своим длинным черным языком, по одному выуживала из подвижной ползучей массы и опускала одним концом в раскрытый птичий клюв или разинутую пасть котенка. Почувствовав прикосновение острых как иголки кошачьих зубов, червяк съеживался в тщетной попытке спастись, но тут же его вторая половина, соскользнув с языка старухи, оказывалась в клюве у птенца. Вцепившись в жирного червя, котенок и птенец разрывали его пополам и отворачивались друг от друга, пережевывая и жадно глотая, вынужденные довольствоваться одной половинкой. Пока они ели, старуха что-то рассказывала им настойчивым шепотом, передавала какое-то жизненно важное знание, но слов было не разобрать. Она внушала им, что надо запомнить все в точности, что от этого зависит их жизнь. Птенец и котенок в этом странном сне слушали, пока им хватало терпения, но в конце концов снова принимались пищать, потому что все еще были голодны. Их писк все меньше и меньше походил на животный: птичьи крики превратились в детский плач, вместо мяуканья послышалось тихое хныканье. Там, во сне, старуха заботливо качала птенца и котенка на руках, а они потихоньку преображались, приобретая человеческие черты, и в конце концов она положила в больничную кроватку двух младенцев, совершенно одинаковых. Лорен резко открыла глаза. Сон рассеялся не сразу, ей показалось даже, что в воздухе витает какой-то звериный запах. Она тряхнула головой, чтобы отогнать тревожные видения. Не было слышно ни звука, за исключением дыхания ее мальчиков и едва различимого дыхания чужих близнецов за шторкой. Да, близнецов. Лорен внезапно поняла, что у женщины на соседней кровати тоже близнецы. Она напрягла слух – сопели определенно два ребенка. Какое совпадение! Она так обрадовалась, что позабыла о сне. Ей хотелось взглянуть на них, но она при всем желании не смогла бы дотянуться до шторки. И потом, на дворе все еще ночь, придется подождать до утра. Надо же, две пары близнецов в один день. Наверное, для больницы это рекорд. Обессилевшая от анестезии, неспособная даже выбраться из кровати, измученная, двое суток не спавшая, Лорен утешала сама себя: теперь, по крайней мере, будет с кем поговорить, теперь рядом есть человек, тоже прошедший через все это. Сквозь окно в палату заползали первые солнечные лучи, добавляя розоватый оттенок бело-желтому электрическому свету. За шторкой все стихло; должно быть, мама вторых близнецов заснула. Лорен снова закрыла глаза, но, как только ее веки сомкнулись, услышала тихий шелест – кто-то из ее детей заелозил щекой по больничным простыням, вертя головой из стороны в сторону в поисках груди. Она заставила себя открыть глаза, с трудом поднялась на подушках и, заранее предчувствуя боль в натруженных мышцах рук, в тысячный раз за ночь сжала ткань детского комбинезона. Глава 3 О дитя, иди скорей В край озер и камышей За прекрасной феей вслед — Ибо в мире столько горя, Что другой дороги нет. У. Б. Йейтс. Похищенный[1] 14 июля Один день от роду 9:30 Медсестра резко отдернула шторку, и этот звук вырвал Лорен из сна. За шторкой ничего не оказалось, лишь пустое место, куда можно было поставить кровать-каталку. Вроде бы только что прикрыла глаза между кормлениями, а мир прыгнул вперед аж на три часа. Солнце успело взойти и приняться за работу, электрические лампы тонули в утреннем свете, а палата преобразилась из пещеры в открытое пространство. Тремя этажами ниже под окнами виднелась парковка, а напротив – главный вход в отделение неотложной помощи. Небо затянуло молочно-серым, но день все равно будет жарким – как и все предыдущие дни этого июля. Это пока свежо, скоро опустится влажная духота. Жара стоит уже неделю и, кажется, бьет все температурные рекорды, а прогноз все не меняется. Сестра наклонилась и отсоединила прозрачный мешок, наполненный желтой жидкостью, от трубки катетера, которая тянулась от Лорен вниз, под кровать. Бросив мешок в ведро, она достала новый такой же. – А где женщина, которую привезли ночью? – спросила Лорен. – Кто? Миссис Гуч? Вон та? Отсек в противоположном углу был занят. Миссис Гуч, похоже, спала, под боком у нее безмятежно сопел младенец. Ее бледные голые руки, длинные рыжие волосы, живописно разметавшиеся по подушке, вызывали в памяти картины Густава Климта. – Нет, не она. Мне показалось… Была уверена, что в соседнем отсеке кто-то есть. Проснулся Райли. Ветряная мельница его маленьких ручонок пришла в движение и немедленно шлепнула по голове брата. Морган в первый момент удивленно открыл глаза, но тут же от горя зажмурился и широко раскрыл рот, готовый заявить протест против такой несправедливости. Повисла короткая пауза – Морган делал глубокий вдох, старательно наполняя легкие воздухом, который явно собирался употребить на что-то очень и очень громкое. Когда он наконец закричал, протяжно и прямо в лицо брату, крошечная мордашка Райли тут же скуксилась, и пришел его черед набирать в грудь воздуха. Скорбные завывания зазвучали с удвоенной силой. За несколько секунд возмущенное крещендо достигло своего пика и моментально, как острые ножницы прорезают бумагу, оборвало ход мыслей Лорен. Она замахала руками, совершенно не понимая, что делать, с чего начать, кого из них выбрать. Двое плачущих детей на нее одну. Лорен знала, что нужно действовать быстро, она так много читала о расстройстве привязанности, о повышенном уровне кортизола у малышей в утробе и в первые месяцы после рождения. Нельзя игнорировать плач. Это вредит детям и сильно влияет на развитие мозга, последствия могут быть самые ужасные. А мальчики уже совсем разбушевались. – Вы можете мне помочь? – обратилась Лорен к медсестре, чувствуя, как ее глаза наполняются слезами. – Пожалуйста. – А вот этого не надо, моя лапочка. – Медсестра вытащила из коробки у кровати три тонкие бумажные салфетки и сунула их в руку Лорен, а затем повернулась, чтобы поднять Моргана – крошечное существо с побагровевшим от ярости лицом, из широко раскрытого рта которого вырывался звук, вызывавший острое желание заткнуть уши. – Тут и без вас довольно плакальщиков. – Простите, – сказала Лорен. Она вытерла глаза, высморкалась и достала грудь, приготовившись кормить. – Не знаю, что со мной такое. На то, чтобы подключить близнецов к источнику питания, у медсестры ушло, кажется, меньше тридцати секунд. Она направляла тело Лорен, приподнимала ее груди, помогла принять позу, позволявшую кормить обоих детей одновременно – по одному в каждой руке, точно два мяча для регби, – и подложила под руки подушки, чтобы не приходилось держать их навесу. Действовала она так ловко, быстро и методично, что Лорен задумалась, как это вообще делают без посторонней помощи. – Ну вот, как у Христа за пазухой.