Я киваю, не реагируя на этот оскорбительный выпад. Я не могу ввязываться в ссору из-за каждой несправедливости. Скоро дочь сама поймет, что желание оберегать свое дитя никогда не покидает мать и не важно, сколько лет ребенку. – Я не хочу, чтобы наши отношения испортились, едва наладившись. Если я соглашусь попробовать, если ты будешь жить со мной, то помни: мой дом – мои правила, – дрожащим голосом объявляет она. Хватит легкого дуновения ветерка, чтобы разрушить ее уверенность. – Я хочу, чтобы мы были во всем честны друг с другом. Я снова киваю, старательно сдерживая радостное волнение. Несколько секунд Роуз Голд молчит, покусывая ноготь. – Ладно, давай попробуем. Можешь пожить в одной из свободных комнат. Она улыбается. Я знаю, что это искренняя улыбка, потому что дочь забывает прикрыть зубы. Я хлопаю в ладоши от радости и сжимаю ее плечо – ничего не могу с собой поделать. Удивительно: совсем недавно мы ругались через стол в тюремном зале для свиданий, а теперь снова будем жить вместе! Как я могла сомневаться в родной дочери? Разумеется, моя кровиночка не могла не взять меня к себе. Ведь я ради нее принесла столько жертв. Она мне всем обязана. – Ты уверена? Я не хочу на тебя давить. Роуз Голд глубоко вздыхает, не сводя глаз с зеркала заднего вида. – Если ничего не выйдет, ты всегда можешь съехать и жить отдельно. Но я не хочу, чтобы первую ночь на свободе ты провела в каком-нибудь мотеле. Это немногим лучше тюрьмы. – О, милая, я буду очень рада пожить у тебя. И с удовольствием посижу с Адамом, если тебе нужна будет помощь. – Эти слова сами срываются с моих губ. Я не успеваю вовремя прикусить язык. – Посмотрим. В ее голосе не слышно восторга, но она коротко улыбается мне, прежде чем снова перевести взгляд на зеркало заднего вида. Что она там высматривает? Родная дочь перестала быть для меня открытой книгой. На какое-то время разговор обрывается, мы просто сидим рядом и молчим, и почти всю дорогу я пытаюсь понять, какое это молчание – приятное или напряженное. Когда тишина становится невыносимой, я включаю радио. В эфире звучит Eye of the Tiger[5] группы Survivor. Песня тут же поднимает мне настроение. Обожаю музыку восьмидесятых. Я начинаю постукивать по подлокотнику в такт. Когда мы доезжаем до поворота на Дэдвик, Роуз Голд сворачивает с шоссе. У меня невольно опускаются плечи. Если описать этот городок одним словом, я бы сказала, что он бурый. Там все чахнет – либо от избытка снега, либо от недостатка дождя. К тому же вряд ли безмозглые местные жители устроят праздник по случаю моего возвращения. Я надеюсь, что ее дом в новой части города, застроенной таунхаусами и жилыми комплексами. Не сказать, что дома там красивые и большие, но зато они далеко от старых воспоминаний. Мы останавливаемся на светофоре возле «Кейси», городской автозаправки. Я с удивлением замечаю, что бензин стоит меньше доллара за литр. На светофоре загорается зеленый свет, и мы сворачиваем направо, на север. Значит, старая часть. Ну разумеется, мне не везет. На центральной улице Роуз Голд сбрасывает скорость, так что фургон ползет по-черепашьи медленно. Я стараюсь смотреть прямо перед собой, чтобы не узнать случайно чье-нибудь вытянутое серое лицо за окном и не поймать взгляд маленьких черных глазок-бусинок. Мои соседи, люди, которых я считала лучшими друзьями, не стесняясь порочили мое доброе имя на протяжении всего судебного процесса: «ХИЩНИЦА И ЧУДОВИЩЕ – ТАК СОСЕДИ НАЗЫВАЮТ ЯДОВИТУЮ ПЭТТИ УОТТС». С тех пор я ни с кем из них не виделась и не разговаривала. Мы едем уже больше часа, и у меня нет сил молчать. Я начинаю как можно более непринужденно: – Фил не звонил? Роуз Голд бросает на меня недовольный взгляд. – Я же сказала, мы расстались. – Я думала, что это не насовсем. Надеялась, что ему хватит порядочности и он решит поучаствовать в воспитании своего ребенка. Роуз Голд хрустит суставами пальцев, не убирая рук с руля. Напряжение нарастает. – Ты же не собираешься читать мне еще одну лекцию про никчемных отцов? – Нет, конечно. – Я откладываю на потом речь, состоящую из шести пунктов. Я готовила ее с последнего визита Роуз Голд. Мою дочь нельзя было оставлять без присмотра. Несколько лет без меня – и вот она уже беременная брошенка. Соседи могут сколько угодно ворчать о моих диктаторских замашках и называть мой подход к воспитанию сомнительным. Но им не понять, как сильно я нужна ей и как ей повезло, ведь я готова взять управление ее жизнью на себя. Ничего, никто и глазом моргнуть не успеет, а я уже подлатаю этот тонущий корабль. – Может, ужасные отцы – это проклятие всех Уоттсов. – Губы Роуз Голд кривятся в усмешке. – И потом, ты всегда говорила, что без Гранта мне только лучше. Так и есть. Я сказала ей, что ее папа умер от передозировки еще до ее рождения. Весьма своевременный и удобный для меня несчастный случай. Да, она никогда не видела отца, зато могла представлять его хорошим человеком. А он им не был. – Ну, теперь ты не одна. Я с тобой. – Я широко улыбаюсь. Все пятьдесят восемь лет с улыбкой на лице. Пора вручить мне медаль. Роуз Голд продолжает смотреть в зеркало заднего вида. Придерживая руль коленями, она вытирает ладони об штаны. На ткани остаются потные следы. Неужели из-за меня нервничает? Она включает поворотник, и я вдруг понимаю, что мы едем очень знакомой дорогой. Свернуть с шоссе направо, потом долго по прямой, снова направо, два раза налево. Мои внутренности стискивает ледяная рука тревоги. Мне снова десять лет, я сижу на заднем сиденье после тренировки в бассейне и со страхом жду возвращения домой. – Мам? – зовет Роуз Голд. – Ты меня слышишь? Что хочешь на ужин? Я прогоняю воспоминание. – Давай я сама что-нибудь приготовлю, милая? Дочь едва заметно вздрагивает. – В благодарность за то, что ты согласилась меня приютить. Роуз Голд снова поворачивает направо. Мы уже на соседней улице. Может, моя дочь свернула не туда? Фургон замедляется – мы приближаемся к знаку «Стоп» на пересечении Эвергрин-стрит и Эппл-стрит. Я стискиваю подлокотник. На лбу выступают капельки пота. Я уже несколько десятков лет не сворачивала налево по Эппл-стрит. В той стороне всего два дома, и один из них заброшен. Фургон медлит у знака остановки, словно ему тоже не хочется ехать дальше. Мне кажется или Роуз Голд специально заставляет меня ждать? Машина замирает, в салоне никто не двигается, даже Адам. Роуз Голд включает поворотник и крутит руль влево. Но это невозможно. В том доме сейчас живут мистер и миссис Пибоди. Фургон ползет по Эппл-стрит. Вдоль улицы растут деревья, но в это время года на них ни листочка. Посреди дороги яма; во времена моего детства ее там не было. Как и отбойника в тупике, которым заканчивается улица, – интересно, когда его успели поставить? Я пытаюсь осмыслить происходящее. Может, кто-то отремонтировал старый дом Томпсонов. Но отсюда его уже видно, и он все такой же полуразрушенный, каким я его помню с детства. Мы проползаем мимо границы участка и останавливаемся у номера двести один по Эппл-стрит: двадцать соток земли и маленький одноэтажный жилой дом. Это коричневое кирпичное здание по-прежнему ничем не примечательно: оно унылое, но видно, что все эти десятилетия за домом ухаживали. Сзади участок огорожен высоким деревянным забором. «Чтобы подонки всякие не совались», – так сказал мне много лет назад отец, вбивая опоры в землю. Я смотрю на Роуз Голд, разинув рот, и не могу даже сформулировать вопрос. Она въезжает на участок и открывает гараж, нажав кнопку на пульте, который прикреплен к солнцезащитному козырьку. Дверь начинает открываться. Гараж двухместный и не пристроен к дому. – Сюрприз, – нараспев произносит Роуз Голд. – Я купила дом, в котором ты выросла. Я настолько в шоке, что не в состоянии собрать слова в предложение. – А Пибоди? – Джеральд умер в прошлом году, а Мейбл переехала в дом престарелых. Но мы договорились, что они продадут мне дом, когда будут готовы. Это была очень выгодная для меня сделка. За такие деньги я бы ничего здесь не купила. Роуз Голд ужасно горда собой, прямо как в тот день, когда научилась завязывать шнурки. Она загоняет фургон в гараж, где пустовато без отцовского садового инвентаря и ящиков «Будвайзера». К горлу подкатывает тошнота. – Я хотела подождать пару недель, прежде чем показывать его тебе, – думала, успею тут все отделать. Но, может, ты как раз и поможешь мне с этим. – Понизив голос, она сжимает мое плечо, повторяя мой недавний жест. – Раз уж мы решили помириться и все такое. У меня в голове глухо, как в комнате, обитой коврами. Я пытаюсь переварить новости, но все застилает одна мысль: я не могу войти в этот дом. Роуз Голд достает ключ из замка зажигания и открывает дверь. – Я так и знала, что ты удивишься. – Самодовольно улыбнувшись, моя дочь вылезает из машины. – Ты же знаешь, что здесь произошло, – говорю я, все еще пытаясь отойти от шока. – Так почему ты вдруг решила купить этот дом? Глаза Роуз Голд широко раскрываются. – Я подумала, что будет здорово, если семейное гнездо останется у нас, – возражает она серьезно. – Четыре поколения Уоттсов! Ты только подумай! Это же наша история! Она открывает заднюю дверь и начинает сюсюкать с Адамом. Он дергает ножками. Роуз Голд достает его из детского кресла. – Я соскучилась, – продолжает ворковать она, прижимая его к груди. Младенец зевает, прильнув к ней. Я до сих пор не отстегнула ремень безопасности. Моя рука застыла над пряжкой. Роуз Голд с ребенком на руках идет к боковой двери гаража, но потом оборачивается, заметив, что я все еще в фургоне. – Ну, идем, мама. Почему она произносит это слово с такой иронией, как будто на самом деле я ей не мать? – Покажу тебе, что я успела сделать. Надо было остановиться в мотеле. Даже в тюрьме было бы лучше. Волоски у меня на руках встают дыбом. Во рту пересохло. Я нажимаю на пряжку, и ремень втягивается на место. Пальцы нащупывают ручку двери. Ступни сами находят подножку. – Ты идешь? – Роуз Голд смотрит на меня, держа Адама на руках. Кивнув, я заставляю себя выдавить улыбку. Покладистая Пэтти не станет скандалить. Захлопнув дверцу фургона, я медленно выхожу из гаража и иду к дому. 4. Роуз Голд Январь 2013 ЖУРНАЛИСТ СТОЯЛ В ОЧЕРЕДИ за нашим кофе, уткнувшись в телефон. У Винни Кинга были прилизанные волосы и цепочка с серебряным крестиком на шее, а его мешковатая одежда выглядела так, будто он в ней же и спал. Возможно, он только недавно проснулся.