Последовав за мужчинами, несущими Маргариту, Эмира сдвинула со стола еще не убранные тарелки и распорядилась на счет всего, что необходимо для перевязки и остановки кровотечения. Оставив рядом с собой одну из кухарок, помогающей ей снять одежду, превращенную в кровавые лохмотья, леди выгнала остальных наружу. Увидев исполосованное тело со страшным ожогом, кухарка не смогла сдержать слез. — Хватит скулить. Неси мазь. Сохраняя недоброе молчание, Эмира обрабатывала раны со знанием, основанным на личном опыте. Лишь завершив начатое и убедившись в том, что использовала все возможности, леди вполголоса произнесла: — Какая бессмысленная жестокость. Накинув на стонущую Маргариту простыню, Эмира наклонилась к ее губам и вслушалась в обрывки фраз и отдельно произнесенные слова. Большую часть, казавшуюся бредом, что было не далеко от истины, она не смогла разобрать, и все же, кое-что оказалось для леди неожиданным и даже удивительным. Закончив одно дело, Эмира перешла к следующему. Выйдя к ожидавшим ее снаружи, она успокоила собравшихся: — Выживет. Вперед вышел старший конюх. — Госпожа, я не знаю, что на меня нашло… — Вот как? Эмира жестом подозвала кухарку, и та наклонила кувшин с водой, поливая госпоже на руки. — Я чуть с ума не сошел, когда увидел Лидию! — Продолжай, — сохраняя спокойствие, разрешила леди и приблизилась к Марко, вытирая руки об услужливо поданное полотенце. Только тонкая линия сжатых губ и взгляд из-под сдвинутых бровей выдавал бушующий в ней гнев. — Если с ней что-нибудь случится, то кто возьмет ее замуж? Конюх обнимал заплаканную дочь, трусливо прятавшую взгляд. — Ах, вот ты о чем. Не поворачивая головы, леди указала на окна кухни. — Такого ожога я давно не видела. Если тебе интересно, то у девочки уже слезла кожа. Марко молчал, и Эмира продолжила с плохо скрываемым презрением: — Вы сами выбрали свою судьбу. Собирайте вещи. Теперь у вас с дочерью будет новая работа. Чтобы не имела в виду леди, это прозвучало достаточно зловеще. — Не стоим, всем заняться делом, — напомнила собравшимся Эмира Трейн. Она похлопала по шее уже расседланную лошадь. — Прикажите привести Слипэр? — осторожно уточнил помощник конюха. Леди отрешенно посмотрела куда-то за плечо мужчины. — Нет, я переночую. Постой, — спохватилась леди. На всякий случай: возьми лопату и выкопай яму. Мужчина не сразу понял, о чем идет речь, но нашел красноречивый ответ в ее глазах. * * * Порывистый ветер, бесстрастный предвестник скорой бури и неизбежных перемен, беспощадно трепал полы черной сутаны, подгоняя разъяренные зеленоватые волны, стремительно набегающие на берег и захлестывающие колени Торе, вошедшего в воду. За его спиной они с шумом разбивались о бритвенно острые края заросших устрицами валунов, покрывая сетью пены и выброшенными водорослями мелкий ракушечник. Теплое море приятно омывало ноющие от усталости ноги, щекоча кожу босых ступней взбаламученным песком, и каким-то образом связывало с родным берегом, принося с прибоем воспоминания о доме. Клирик не обращал внимания на намокающую одежду и только с прищуром всматривался в даль, выискивая горизонт. Где-то там он видел свою бурную молодость и не менее яркую юность. Сильные эмоции обычно не оставляли следов на лице архиагента, привыкшего носить профессиональную маску безразличия, однако сейчас по его губам скользила грустная улыбка, не сочетающаяся с бесконечной болью во взгляде. — Вас зовут! Вздрогнув, архиагент обернулся на звук. Мальчик, кричавший на эспаонском, не уходил и смотрел на него. Прервав свои рассуждения, Торе осторожно выбрался на сухое место, где оставил ботинки и участливо спросил: — Что-то случилось? — Меня послала к вам какая-то тетка. — Ну, пойдем, покажешь мне ее. Обогнув подпорную стену, сложенную из бутового камня, они поднялись к длинному дому, где разместились беженцы. У парадного крыльца, если его так можно было назвать, где под ногами взрослых бегали дети, и курило несколько мужчин с хмурыми лицами, сгорбившийся на вынесенном под открытое небо табурете юноша перебирал гитарные струны. Грустная мелодия, заставившая сердца эмигрантов сжиматься от тоски, как нельзя лучше выражала настроение этого места. — Добрый вечер, святой отец, — поприветствовали они его. — Милостью Ликов, — отозвался клирик, протискиваясь между ними. В тесном помещении, ставшим временным убежищем, переполненным грязью и зловонием, не осталось свободной лавки, поэтому некоторым постояльцам приходилось спать по очереди или на полу. Нет ничего удивительного в том, что в столь ужасных условиях с пугающей быстротой распространялись болезни. — Нам сюда, — потянул мальчик за руку Торе. Крайнюю комнату определили под лазарет, и там царила зловещая тишина, изредка разрываемая хриплым кашлем. — Не ходи за мной, — вполголоса пробормотал агент и проследил, чтобы мальчуган не нарушил запрет. Переступив порог, он всмотрелся в полумрак. — Падре, у нас еще один, — закрывая мешковиной бездыханное тело, прошептала женщина, которую он опознал как Гемму из семьи Мортум, приезжавшую к ним в гарнизон. Повернувшись к нему, она попыталась скрыть блестящие глаза и сложила руки на переднике, словно извиняясь за предоставленные неудобства. Клирику не оставалось ничего иного, как встать у изголовья и вполголоса прочитать молитву. — Надо было успеть отходную. — Он был без сознания, и все равно бы вас не услышал, Торе — вздохнув, ответила она, и добавила на цурийском, — второй может не дожить до утра. Покрытый испариной человек, лежащий у окна, имел все признаки тяжелой формы лихорадки. — Если он захочет исповедаться… — Проклятые соборники, нас всех похоронят в чужой земле, — простонал больной и зашелся очередным приступом страшного кашля. — Тише, вам нельзя волноваться. Леди посмотрела на Торе, как будто хотела, но не позволила себе сказать больше. Иногда так происходит, когда боятся просить напрямую, ожидая более подходящего момента и надеясь на деликатную догадливость собеседника. — Педро, не уходите далеко. В ее голосе зазвучали мягкие нотки. Торе учтиво поклонился и попятился назад: было что-то пугающее в образе несчастной женщины. Возможно, этому способствовало черное платье в отблесках свечи, прикрытое измазанным кровью передником — в дополнение к обязательствам представителя семьи, Гемма взяла на себя смелость заменять полевого хирурга. В молчании, с усталым и каким-то потухшим взглядом, синьорина наблюдала за тем, как он отступает. Как не противно признавать собственные недостатки, у него не хватило духу предложить свои услуги женщине, не ищущей выгоды в спасении чужой жизни. Клирик остановился у двери, своевременно найдя источник своей робкой слабости и нерешительности, и мысленно заглянул в это зеркало страха, подернутое рябью душевной боли. Его бы не смутили неожиданная жестокость или равнодушие, смешиваемые в разных пропорциях под небезызвестным Куполом, и тем более бывшего офицера, прошедшего через послушание, не испугали бы кровь со смертельной агонией и чумной мор. В этой скорбной обстановке, как в траурном обрамлении мрачной картины, перед ним предстали изумительные по красоте и лишенные недостатков бескорыстные искренность и альтруизм, от которых ему пришлось предательски отречься. Рядом с ней он осознал собственное бесчестие и порочность стремлений. Испытывая отвращение от сделанных выводов, Торе с горькой иронией признался себе, что Гемма более достойна сутаны, чем он сам. — Я могу вам помочь? Подумав, синьорина приблизилась вплотную к клирику и прошептала ему на ухо: — У меня есть к вам деликатная просьба, святой отец. — Я слушаю вас, синьора. — Вы когда-нибудь слышали о семье Миллениум? В этом вопросе скрывалось что-то личное. — Никогда прежде. — Мне придется довериться вам. У меня кончаются лекарства, и на всех беженцев их не хватит. Я была бы признательна, если вы согласитесь обратиться к Дону Норозини от моего имени. — Что я должен ему сказать? — Отдайте ему этот перстень, — с этими словами она протянула темное кольцо с крупным прозрачным камнем в оправе, — он послужит залогом. Не разглядывая, он спрятал драгоценность. Если забыть об опасности ограбления, то в этой бедной стране, среди разорившихся крестьян и беженцев, отдающих последнее за ломоть хлеба, носить подобную вещь было бы кощунством.