– Ах, племянник. Точно. Да. Я же ваш дядя, – помотав головой, профессор поднялся. – Откуда же вы успели познакомиться с Анной? – Анной? – подхватил Храповицкий. – Батюшки, Анна Алексеевна! Простите, не узнал вас! Он тут же выпрямился, прикрыл собой бутылку с водкой и стопкой, от которой отказался Подбельский, снова поправил сползающее пенсне. – Да что вы, перестаньте, – мягко рассмеялась девушка. В ее смехе мне послышалась какая-то нервозность. – Мы ведь зашли просто к Григорию Авдеевичу. – Проводить его домой, – подхватил я, сверля глазами профессора. Тот нехотя кивнул, заметно изменившись в лице: – Пожалуй, что мне и правда пора, друзья мои. Мы непременно продолжим на следующей неделе… м-м-м… продолжим нашу дискуссию, конечно же, – он мелко рассмеялся, что было на него совершенно непохоже. Потом он потряс руку Храповицкому, который, как статуя, стоял перед столиком с бутылкой, комично закрывая «запретное». Махнул рукой на дряхлого коллегу, что уткнулся в тарелку и вяло ковырял ее содержимое, не обращая на нас никакого внимания. – Ты идешь, племянничек? – строго спросил Григорий Авдеевич у двери кабинета. – Иду, дядюшка, – фыркнул я и мы с Анной, распрощавшись с представителями научного сообщества, отправились за Подбельским. Глава 20. Еще больше отличий – Трамваи уже не ходят, – посетовал профессор, выйдя в коридор. И тут же наградил меня очередным гневным взглядом: – А как вы вообще сюда попали? – Профессор, давайте доберемся до дома, а потом поговорим. Ситуация очень непростая. – Да? – воскликнул он, трезвея на глазах. – А мне кажется, что вы попали сюда для того, чтобы… что ж… веление сердца, я понимаю, – смягчился он, хотя мне показалось, что высказаться он хотел гораздо грубее. – Но чего я не понимаю, Анна, так это что вы в нем нашли! Старик покачал головой, еще раз посмотрел на нас, потом вздохнул. – О чем вы, Григорий Авдеевич? – Аннушка, не прикидывайтесь, я же все видел, все знаю. Видел даже больше, чем того позволяют приличия! Я бы понял, будь на вашем месте любая другая девушка Империи, но… Я принялся активно махать руками, но профессор не видел моих жестов и потому продолжал, пока Анна, онемевшая от изумления, слушала его, раскрыв рот: – Но ведь есть же еще честь! Правила приличия! – Григорий Авдеич, я вас искренне не понимаю. Объясните, пожалуйста, в чем дело! – Боже, не заставляйте меня говорить такое! – не дождавшись запрета, он понизил тон и прошептал: – вы же оставили свое исподнее на его постели! Случись такое здесь, был бы скандал! – Профессор, – я не удержался и положил руку ему на плечо. – Ситуация сложнее, чем вы думаете! Правда, сложнее, – дополнил я, обращаясь уже к Анне. – Надеюсь, я смогу тебе все объяснить тоже, пока наш профессор не наговорил лишнего. – Что? Лишнего? – он недоуменно смотрел по очереди на нас. – Как лишнего? Я что-то не так понял? – Совершенно все не так поняли, Григорий Авдеевич. А нам сейчас надо бы где-то укрыться на время. – Едем ко мне на квартиру, раз так, – медленно ответил он. – Но вы должны мне все объяснить! – Я объясню все, как только мы попадем к вам домой. – Хорошо, хорошо, – нетерпеливо замахал руками старик, вырвавшись. – Поищем экипаж! – Экипаж? – переспросил я у Анны, когда Подбельский отдалился от нас на несколько шагов. – Конный. Ночью обесточивают трамвайные линии, чтобы не возникало неприятных ситуаций. И потому из транспорта остаются только извозчики. Хорошо, если крытые, сейчас прохладно. Я не поверил ее словам, но августовские ночи и в самом деле оказались не слишком теплыми. То ли климат здесь был другим, то ли что-то еще сказывалось. Но небо покрывали звезды, которые складывались во вполне знакомые созвездия Кассиопеи и Большой Медведицы. Это утешало – будь в небе что-то иное, тогда стоило ожидать катаклизмов и странностей с погодой. И все же прохлада пробирала. Поэтому, когда Подбельский замахал рукой и к нам, цокая копытами приблизилась пара лошадей, я с облегчением выдохнул. Извозчик перевесил фонарь поближе к себе. Закутанный в стеганую куртку с большими карманами и украшенный широкой окладистой бородой, он был похож скорее на полярника, чем за возницу августовским вечером. Профессор забрался внутрь крытой повозки, через окошко сунул несколько монет извозчику, и, когда мы тоже уселись, скомандовал: – Верхнеклязменская, сорок два. Снаружи щелкнули хлыстом и пара лошадей потянула повозку. Я вжался в сиденье, чувствуя себя неловкой до крайности. Не мог я здесь расслабиться. Я привык к четырем колесам и урчащему двигателю. А здесь лошади. Фыркающие. Сопящие. Классическая повозка, от которого отказались едва ли не сто лет тому назад. – Неужели нет чего-то более современного? – спросил я. – Это же так… старомодно! Здесь что, нет автомобилей? Совсем? – Есть, – пробурчал профессор в полудреме. – Но их очень и очень мало. Кому же понравятся чадящие повозки? – Чадящие? Дизельные, что ли? – А вам еще бензиновые подавай! – Подбельский оживился. – Как сгорела пара промышленников в своих изобретениях, так и перестали их выпускать. Уж не один десяток лет прошел с тех пор. Мы с принцессой переглянулись и я понял, что здесь мне предстоит привыкнуть ко многим вещам. – Нам далеко ехать? – спросил я, чтобы поддержать разговор. – Не очень, минут пятнадцать, не больше. Смирившись с тем, что ему не дадут подремать в повозке, Григорий Авдеевич сел прямо. – Сейчас объясню. Мост через Клязьму знаете? Ага, – продолжил он, заметив мой кивок. – Дальше двигаетесь на север. Боровок, была раньше небольшая деревушка, много лет назад вошла в состав города. Вот от нее чуть в стороне было два училища, одно из них женское. Когда столицу перенесли во Владимир, там и отстроили наш университет. Понимаете примерно, где мы находимся? – Вроде бы, – проговорил я, пытаясь сопоставить новые магистрали и заасфальтированные улицы позади исторического центра с новой реальностью. – А едем мы сейчас на запад. Как я говорил, наш Владимир сильно отличается от вашего. Мне повезло жить почти в самом центре. Вехнеклязменская улица – это очень живописное место… И он начал рассказывать. О том, как строили дамбу на востоке города, чтобы снабдить его электроэнергией, о том, сколько всяческих работ здесь проводилось. Я так понял, что историком он стал неспроста. Надо было куда-то девать его вербальную энергию и словоохотливость. С его слов я понял, что улица тянется вдоль массивного водохранилища, которое поглотило первоначальные изгибы реки и вливающиеся в нее речушки. – Представьте только, на пятнадцать метров поднялся уровень реки в том месте! – восклицал Подбельский, обнаружив во мне почти что благодарного слушателя. Тут закрались кое-какие сомнения. – А как же Покрова на Нерли? – спросил я, решив, что памятник безжалостно уничтожили. – Как? Изучили, проверили, подняли и подсыпали! – с гордостью завершил рассказ Подбельский. – Каково, а? – Неужели он вам так же лекции читает? – вполголоса спросил я у Анны. – Да. И это чудесно. Остальные профессоры такие нудные, а этот рассказывает просто превосходно. Она действительно им восторгалась, а у меня уже уши вяли от фактов. Поэтому лишь вежливо улыбнулся и продолжил слушать, не слишком-то вникая в его рассказы. Повозка мерно покачивалась, а ритмичное цоканье подков по булыжной мостовой действовало усыпляюще. Не прошло и пары минут, как я задремал. Глава 21. Профессорские комнаты – Максим, – принцесса потрясла меня за плечо. – Просыпайся. Вставай, мы приехали. – Уже? – я сонно щурил глаза. Профессор уже выбрался наружу, а через открытую дверь повозки внутрь задувало прохладный воздух. Нехотя я вылез и подал руку Анне, но та покачала головой и выбралась сама. Ну, ладно. Значит, без рыцарства. Дом по Верхнеклязменской под номером сорок два имел всего пять этажей в высоту, но казался довольно высоким. При свете фонарей краска смотрелась чуть выцветшей, но я был уверен – днем красный цвет профессорского дома делает его заметным. Классическое, без особых изысков, исполнение все же имело свои украшения в виде лепнины вокруг окон и диковинных водосточных труб по углам дома. – Нам на самый верх, – профессор вошел в подъезд, хотя мне хотелось назвать его по-питерски парадной, настолько просторным было помещение в сравнении с узкими клетками пятиэтажек шестидесятых.