Пролог Нью-Йорк спал под холодным моросящим дождем, окутавшим верхушки его зданий плотной розовато-лиловой дымкой раннего февральского утра. И, если не считать приглушенного звука доносившихся откуда-то издалека сирен, город, который никогда не спит, казался застывшим. Однако ровно в три семнадцать утра по разные стороны Центрального парка, почти одновременно и в то же время независимо одно от другого, произошли два, в сущности, похожих микрокосмических события, которые, как выяснится в дальнейшем, окажутся роковым образом связаны. Одно произошло на клеточном уровне, другое — на молекулярном. И хотя биологические последствия этих событий были совершенно противоположными, сами события обрекли тех, из-за кого они произошли — так и оставшихся незнакомцами, — на вступление менее чем через два месяца в жесткое противоборство. То, что произошло на клеточном уровне, случилось в момент наивысшего наслаждения: интенсивный выброс около двухсот пятидесяти миллионов сперматозоидов. Подобно марафонцам сперматозоиды быстро мобилизовали свои внутренние энергетические ресурсы и, прикладывая поистине титанические усилия, начали гонку за выживание, невероятно напряженную и опасную, победителем в которой мог стать лишь один; остальные же были обречены на короткое и довольно бездарное существование. Несмотря на внушительную преграду, сперматозоиды, действуя сообща, преодолевали препятствия. Десятки миллионов половых клеток пожертвовали собой, отдав свои энзимы и тем самым проложив дорогу другим. По степени протяженности и опасности их путь был сравним с плаванием маленькой рыбки вдоль Большого Барьерного рифа. Однако эта опасность осталась позади для нескольких тысяч удачливых и живучих, добравшихся до входа в фаллопиевы трубы. Но испытания на этом не заканчивались. Счастливчики были подхвачены хемотаксисом жидкости яичникового фолликула, который свидетельствовал о том, что где-то впереди, через двенадцать извилистых и коварных сантиметров, находилась созревшая яйцеклетка, увенчанная скоплением других клеток яичника. Почти выбившись из сил, истощив запасы энергии и везения, уходя от подстерегавших опасностей, хищных макрофагов, они приближались к цели. Их количество теперь упало до сотни и продолжало быстро сокращаться. В тесном соперничестве оставшиеся в живых бросились на штурм гаплоидной яйцеклетки. После напряженных одного часа двадцати пяти минут сперматозоид, которому было суждено стать победителем, сделав последний отчаянный взмах своим жгутиком, столкнулся с окружавшими яйцо клетками яичника. Он лихорадочно пробирался среди клеток, стараясь добраться своей акросомой до защитной протеиновой оболочки яйцеклетки, чтобы там закрепиться. Это был конец гонки. Последним усилием победитель ввел в созревшую яйцеклетку свой генетический материал, необходимый для создания мужского пронуклеуса. Другие шестнадцать сперматозоидов, добравшихся секундами позже, оказались не в состоянии прикрепиться к изменившейся протеиновой оболочке яйцеклетки. Лишенные запасов энергии, их жгутики вскоре затихли. Победителем мог стать лишь один — все же остальные были поглощены и уничтожены силой защитной функции материнских макрофагов. Внутри теперь уже оплодотворенной яйцеклетки женский и мужской пронуклеусы двинулись навстречу друг другу. После растворения оболочек их генетический материал соединился, формируя сорок шесть хромосом, необходимых для создания соматической клетки человека. Зрелая яйцеклетка превратилась в зиготу. В течение двадцати четырех часов у нее произошел ряд делений в ходе процесса под названием «дробление», что являлось первым периодом эмбрионального развития. Это было началом жизни. На молекулярном уровне произошел интенсивный ввод в кровеносный сосуд более триллиона молекул простой соли под названием «хлористый калий», растворенной в стерилизованной воде. Эффект был почти мгновенный. Началась быстрая пассивная диффузия — методичное проникновение ионов калия в клетки стенок сосуда, подавляющее необходимый для жизнедеятельности электростатический заряд. Находящиеся среди клеток чувствительные нервные окончания, предупреждая мозг о неминуемой катастрофе, тут же послали ему экстренный болевой сигнал. Спустя несколько секунд ионы калия устремились по магистральным сосудам в сердце, где каждый его удар способствовал их проникновению в разветвленную артериальную систему. Несмотря на постепенное растворение в плазме, уровень концентрации инъекции был несовместим с деятельностью клеток. Это относилось в первую очередь к сердечным клеткам, отвечающим за сердцебиение, клеткам головного мозга, отвечающим за дыхание, и нервно-мышечным веретенам, передающим информацию. Пагубное действие быстро распространялось. Сердцебиение вскоре замедлилось, и удары сердца ослабели. Дыхание стало поверхностным, кислорода было недостаточно. Через несколько мгновений сердце полностью остановилось, вызывая как смерть клеток во всем теле, так и клиническую смерть. Это было концом жизни. В довершение умирающие клетки освободились от запасов калия, который попал в бездействующую сердечно-сосудистую систему. Факт полученной смертельной дозы тем самым был скрыт. Глава 1 Звук падающих капель напоминал стук метронома. Где-то около пожарной лестницы дождевая вода попадала на что-то металлическое, и в тишине квартиры это напоминало Лори Монтгомери гром литавр. Она внутренне сжималась в ожидании очередного раската. На протяжении нескольких часов добавлением к этому звуку было периодическое урчание холодильника и раздававшиеся время от времени приглушенные щелчки включений радиатора отопления, поддерживавшего температуру, да еще доносившиеся откуда-то издалека сигналы и сирены машин — шум настолько привычный для Нью-Йорка, что человеческое ухо научилось его игнорировать. Однако Лори это не удавалось. Проворочавшись часа три, она стала сверхвосприимчивой к любым раздававшимся вокруг нее звукам. В очередной раз повернувшись на другой бок, Лори открыла глаза. Свет, словно ухватившись бледными пальцами за края штор, стал проникать сквозь окно, давая ей возможность разглядывать стены пустоватой и несколько унылой квартиры Джека. Причиной, по которой они с Джеком Стэплтоном жили здесь, у него, а не у нее, являлась спальня: у нее она была настолько мала, что вмещала только двуспальную кровать — совместный сон был некомфортным. Ну и потом, Джеку хотелось быть поближе к дорогой его сердцу баскетбольной площадке, расположенной по соседству. Лори перевела глаза на радиобудильник. Глядя на быстро меняющиеся циферки, она почувствовала злость, понимая, что, толком не выспавшись, на работе она в течение дня быстро превратится из медэксперта в неврастеника. Лори не переставала удивляться, как ей удавалось справляться с этим в годы учебы, когда постоянный недосып был нормой. Но сейчас ее злило не столько то, что она не могла уснуть, сколько причина, по которой она не могла уснуть. Было уже около полуночи, когда Джек как бы невзначай напомнил ей о ее близившемся дне рождения, поинтересовавшись, нет ли у нее относительно этого события каких-нибудь конкретных пожеланий. Лори понимала, что это был совершенно невинный вопрос, прозвучавший в момент, когда они, уставшие, все еще пребывали в состоянии приятной расслабленности. Однако он разрушил ее тщательно выстроенную защиту — жить сегодняшним днем, избегая мыслей о будущем. Невероятно, но ей вот-вот будет сорок три. И ее часы уже тревожно звонили. Лори невольно вздохнула. Ее мучили мысли о том, что она словно оказалась в каком-то болоте. Если говорить о личной жизни, то все пошло не так, как она хотела, еще со средней школы. Джека, судя по силуэту его расслабленного тела и блаженному посапыванию во сне, существующее положение вещей вполне устраивало, что еще больше угнетало Лори. Ей хотелось иметь семью. И она всегда верила, что семья у нее будет. И вот ей уже почти сорок три, а она живет в какой-то обшарпанной квартирке на задворках Нью-Йорка с человеком, который не может решиться ни на брак, ни на детей. Лори опять вздохнула. Прежде она заботилась о том, чтобы не испортить Джеку настроение, но теперь ей было все равно. И она решила вновь попробовать начать с ним разговор на тему, которой, как она усвоила, он старательно избегал. Однако на этот раз она была полна решимости потребовать перемен. В конце концов, с какой стати ей довольствоваться жалким существованием в этой дыре, скорее подходящей для парочки бедных студентов, чем для дипломированных патологоанатомов, коими они с Джеком являлись? Да еще и помалкивать о браке и детях?! Однако не все в жизни Лори было так уж и плохо. Ее карьера, например, успешно продвигалась. Она любила свою работу судмедэксперта в офисе главного судмедэксперта Нью-Йорка, где прослужила уже тринадцать лет. И она считала, что ей повезло с Джеком как с коллегой, с которым она могла поделиться опытом. Они оба каждый день видели и узнавали для себя что-то новое. Их взгляды во многом совпадали: оба не выносили посредственность, обоим претила необходимость быть частью политико-бюрократической машины. И все же их профессиональная совместимость никак не помогала исполнению ее мечты о семье. Джек вдруг пошевелился и, перевернувшись на спину, положил руки на грудь, сплетя пальцы. Он еще спал, и Лори посмотрела на его профиль. Она считала его красивым мужчиной — светлый шатен с легкой проседью, с коротко подстриженными волосами, густыми бровями и мужественными резкими чертами лица. Он казался ей агрессивным и дружелюбным, самоуверенным и застенчивым, дерзким и добродушным, но чаще — веселым и озорным. Благодаря его искрометному остроумию и сообразительности с ним всегда было хорошо, несмотря на его подростковую тягу ко всяким рисковым затеям. Однако порой он становился безнадежно упрямым, в особенности если речь заходила о браке и детях. Наклонившись к Джеку, Лори посмотрела на него более внимательно. Он улыбался во сне, и она почувствовала раздражение. Конечно, он вполне доволен существующим положением вещей. И несмотря на то что она не сомневалась, что любит его, и верила, что он любит ее, его неспособность или нежелание взять на себя обязательства буквально доводила ее до безумия. Он объяснял это не боязнью брака или отцовства, а, скорее, страхом уязвимости, которую они неизбежно влекут за собой. Поначалу Лори старалась относиться к этому с пониманием: Джек пережил страшную трагедию, потеряв свою первую жену и двух маленьких дочерей в авиакатастрофе. Она знала, что наряду с горем он испытывал и чувство вины, поскольку это произошло на обратном пути из города, где он тогда проходил стажировку, — его семья, навестив его, возвращалась домой. Она также знала, что трагедия вылилась для него в тяжелую депрессию. Однако с тех пор прошло уже тринадцать лет. Лори считала, что она проявляла достаточно понимания и терпения, когда их встречи начали перерастать в серьезные отношения. И теперь, почти четыре года спустя, она чувствовала, что ее терпение на исходе. В конце концов, у нее тоже были свои потребности. Звонок будильника нарушил тишину. Мелькнувшая рука Джека шлепнула по кнопке и спряталась назад под теплое одеяло. И в комнате вновь минут на пять воцарился покой, а дыхание Джека, став ровным и глубоким, вернулось в свой сонный ритм. Это была та часть утра, которую Лори никогда не доводилось наблюдать, так как Джек неизменно просыпался раньше ее. Лори считала себя ночным персонажем: она любила почитать перед сном, иногда засиживаясь дольше, чем следовало бы. Почти с самого первого дня их совместного проживания Лори научилась игнорировать будильник во сне, зная, что его услышит Джек. Выключив зазвонивший вновь будильник, Джек откинул одеяло, спустил ноги на пол и сел спиной к Лори. Она смотрела, как он потянулся, зевая, потер глаза, затем поднялся с постели и тихо прошествовал в ванную, не стесняясь своей наготы. Положив руки за голову, Лори наблюдала за ним и, несмотря на свое раздражение, не без удовольствия. Ей было слышно, как он, сходив в туалет, нажал на слив. Он вышел из ванной и, снова потирая глаза, направился к Лори, чтобы разбудить ее. Джек уже было протянул руку, чтобы, как обычно, слегка потрясти ее за плечо, но тут же остановился, поймав на себе ее взгляд и увидев упрямо поджатые губы. — Уже не спишь?! — воскликнул он, удивленно приподняв брови. И в ту же секунду почувствовал что-то не то. — Я так и не смогла уснуть после нашего ночного, так сказать, «свидания». — Что, так понравилось? — спросил он в надежде, что юмор хоть как-то смягчит ее явно агрессивный настрой. — Джек, нам надо поговорить, — сухо сказала Лори. Она села на кровати и, прижимая к груди одеяло, решительно посмотрела ему в глаза. — А что же мы сейчас, по-твоему, делаем? — Он почти сразу догадался, о чем пойдет речь, и не смог обойтись без сарказма. Понимая, что такой тон спровоцирует ее, Джек не сумел-таки сдержаться: сарказм стал его защитной реакцией, выработанной за последнее десятилетие. Лори уже была готова ответить, но Джек, подняв руку, остановил ее: — Прости. Не хочу показаться черствым, но я догадываюсь о теме нашего разговора, и сейчас не совсем подходящее время. Извини, Лори, через час мы должны быть в морге, а нам обоим еще хорошо бы принять душ, одеться и позавтракать. — Джек, у тебя не бывает подходящего времени. — Хорошо, тогда так: это самое неподходящее время для подобного рода серьезных и эмоциональных разговоров: сейчас шесть тридцать утра, сегодня — понедельник, первый рабочий день после замечательных выходных, и нам пора на работу. Если что-то не дает тебе покоя, то за минувшие выходные ты могла бы со мной поговорить десять раз и я бы с радостью с тобой все обсудил. — Чушь! Да признайся же наконец, что тебе никогда не хочется говорить на эту тему. Джек, в четверг мне уже будет сорок три. Сорок три! Я не могу позволить себе роскошь продолжать оставаться терпеливой. И я уже не могу ждать, когда ты соизволишь разобраться, чего же тебе хочется. Пока ты будешь думать, у меня уже климакс начнется. Несколько мгновений Джек смотрел в ее зеленые, с голубыми белками, глаза. Было ясно, что просто так успокоить Лори ему не удастся. — Ладно, — сказал он, громко вздохнув, словно уступая ее напору. Джек отвел взгляд и посмотрел на свои босые ноги. — Поговорим об этом сегодня за ужином. — Нет. Я хочу сейчас! — упрямо возразила Лори. Протянув руку, она взяла Джека за подбородок. — Эти мысли мучили меня, пока ты спал. Так что откладывать разговор не имеет смысла. — Лори, я собираюсь в душ. Говорю тебе, сейчас у нас на это нет времени. — Я люблю тебя, Джек. — Она коснулась его локтя, пытаясь удержать. — Но мне нужно больше — я хочу выйти замуж и иметь семью. А еще я хочу жить в каком-нибудь более приятном месте, чем то, где мы живем. И я не претендую на Тадж-Махал, но все вот это, — Лори отпустила его локоть и взмахом руки показала на облупившуюся краску, голую лампочку, кровать без изголовья, два пустых деревянных ящика из-под вина вместо прикроватных тумбочек и одинокий комод, — просто нелепо. — А я-то все время думал, что «четыре звезды» тебя устраивают. — Оставь свои шуточки, Джек, — оборвала Лори. — Я считаю, что некоторый комфорт при нашей нелегкой работе был бы вполне уместен. Но дело даже не в этом — дело в отношениях, которые устраивают тебя, но не меня. И суть именно в них. — Я — в душ, — сказал Джек. — Отлично. В душ так в душ, — отозвалась Лори и наградила его кривой усмешкой. Кивнув, Джек уже собирался ответить, но потом передумал. Он повернулся и удалился в ванную, оставив дверь приоткрытой. Вскоре до Лори донесся шум воды и звук задергивающейся душевой шторки. Лори выдохнула. Она почувствовала, что дрожит от усталости, вызванной эмоциональным перенапряжением, но была горда собой за то, что удержалась от слез. Она ненавидела себя в те моменты, когда могла расплакаться от волнения, и даже не представляла, как ей вдруг удалось обойтись без этого сейчас, однако была довольна. Слезы никогда не помогали, а чаще мешали ей, оставляя ее в проигрыше. Накинув халат, Лори направилась к гардеробу за чемоданом. После перепалки с Джеком она даже почувствовала некоторое облегчение. Своей предсказуемой реакцией Джек словно подтвердил правильность решения, принятого ею еще до того, как он проснулся. Выдвинув отведенные ей ящики комода, она достала свои вещи и стала собираться. Когда дело уже близилось к завершению, она услышала, как шум воды прекратился, и минутой позже Джек вышел из ванной, энергично вытирая голову полотенцем. Увидев Лори и чемодан, он замер. — Что ты делаешь? — По-моему, ты сам прекрасно видишь, что я делаю, — ответила она. С минуту Джек, не говоря ни слова, просто наблюдал за ее действиями. — Ты все приняла слишком близко к сердцу, — наконец произнес он. — Может, тебе все-таки не стоит уходить? — Думаю, стоит, — не поднимая головы, отозвалась Лори. — Превосходно! — воскликнул Джек после небольшой заминки; в его голосе чувствовалось раздражение. Он вновь удалился в ванную, продолжая вытираться. Как только он вышел, ванную заняла Лори, прихватив приготовленную на день одежду. Она демонстративно закрыла за собой дверь, которую обычно по утрам оставляла открытой. Когда она, одевшись, вышла из ванной, Джек был на кухне. Лори тоже решила позавтракать. Ни один из них не присел за крохотный виниловый столик, оба были подчеркнуто вежливы и молчаливы. Единственными словами, произнесенными ими на кухне во время их поочередных подходов к холодильнику, были «извини» или «будь добра», однако невольные прикосновения стали неизбежны из-за тесноты. К семи они были готовы к выходу. Лори втиснула косметичку в чемодан и закрыла крышку. Выкатывая чемодан в гостиную, она заметила, что Джек снимает со стенного крюка свой горный велосипед. — Ты что, собираешься ехать на нем на работу? — поинтересовалась Лори. До того как они стали жить вместе, Джек частенько пользовался велосипедом, разъезжая по разным делам. И всякий раз Лори становилось жутко от мысли, что одна из таких поездок может для него закончиться в морге, куда его привезут «вперед ногами». Когда они с Лори начали «передвигаться» вместе, Джеку пришлось отказаться от велопутешествий, так как он не смог уговорить Лори присоединиться к нему. — Похоже, сегодня мне предстоит возвращаться домой в одиночестве. — Господи, да ведь на улице дождь! — Под дождем даже интереснее. — Знаешь, Джек, раз уж сегодня я все говорю как есть, думаю, тебе стоит узнать, что мне эта мальчишеская тяга к «приключениям» кажется не только нелепой, но и эгоистичной, сродни твоему наплевательскому отношению к моим чувствам. — Что ж, интересно, — усмехнулся Джек. — Позволь и мне кое-что сказать тебе. Во-первых, езда на велосипеде не имеет ни малейшего отношения к твоим чувствам, а во-вторых, если честно, то и твои чувства мне тоже кажутся весьма эгоистичными.