— А что ж, немцу их оставлять? Немцы и так половину Европы оттяпали. — Это какую ж половину? — А Чехословакию, Польшу, Данию, Австрию, Бельгию, Норвегию и еще Голландию… — Выходит, газеты читаешь? — Нельзя не читать. — По-твоему, значит, оттяпали немцы половину Европы и еще сто пятьдесят рублей, а ты восстановил справедливость? — Ну… — Оригинальная логика. Ладно, рассказывай, как дело было. — А мне за чистосердечное признание срок скостят? — Решение вынесет суд. — Вы все же запишите, что сам рассказал… А было обыкновенно. Встретились на пароходе. В Астрахань вместе плыли… Вижу, машину иномарку на палубу грузят — номера иностранные. У машины этот тип стоит… Отчалили… Стал я гулять по палубе. Волга что море: разлилась, берегов не видно. Деревья отражаются, как в зеркале, облака вроде из глубины плывут… Только красота немцу ни к чему: стоит у поручней злой как черт, ругается: «Доннер веттер!» — и еще разными другими словами. Я ему на чистом баварском запускаю пробный шар: «Под такое настроение самое время выпить…» Оглядел он меня, спрашивает: «Вы немец?» Отвечаю: «Из немецкой колонии, живу в Сарепте». Он меня дальше прощупывает: кого я там знаю, да сколько кому лет, кто где работает, что говорят о победах Германии?.. Я ему толково все разъяснил, сам прикидываю, кто он и сколько у него может быть денег? «А вы, — говорю, — тоже из Сарепты?» «Живу, — отвечает, — в Германии, здесь в туристической поездке». Ну и предлагает: «Пошли в ресторан, я угощаю…» Ели, пили в три горла, платил за все немец. Добавили у него в каюте. Тут уж я держал ушки топориком: незаметно сливочное масло ел, чтобы не опьянеть. Смотрю, а он тоже на масло налегает. «Что ж такое, — думаю, — выходит, кто кого перепьет?» Под конец все-таки я его усидел… — А перед Астраханью сошел с его чемоданом на берег, — завершил Колькин рассказ Сергеев. — Само собой, огладил… — Ты-то понял, какого немца «огладил»? — Когда увидел бланки с гербами: орел держит в лапах свастику — перепугался. «Вот, — думаю, — влип! Какой-то немецкий государственный деятель!» — Сотрудник германского посольства, — подсказал Сергеев. — Так и я понял. Потому и запечатал все в бандероль и вам послал… У нас же с ними пакт!.. «А что, — думаю, — вдруг из-за меня, дурака, война начнется?» Сергеев испытующе смотрел на Николая. Тот казался серьезным, озабоченным, не паясничал, смотрел искренне. — Такое тоже могло быть. Только зачем в милицию на мое имя посылал? — Других никого не знаю, а вас держу за порядочного человека. — И на том спасибо… Ты порядочный, я порядочный, уже два порядочных. Можно и международные вопросы решать. Колька промолчал, Сергеев на минуту задумался. Сам собой напрашивался вопрос: «Зачем сотрудник германского посольства кормил-поил незнакомого парня, владеющего немецким языком, проживающего в немецкой колонии Сарепте — пригороде Сталинграда? Вербовка?.. Весьма возможно. Николай об этом ничего не сказал. Спроси — отопрется. Но если завербовали, почему тогда отправил бандероль? Похоже, что о сливочном масле сказал правду: ел, пил, а головы не терял… чтобы украсть чемоданы. Так что вербовка Рындину вроде бы ни к чему. Но как знать? С другой стороны, если бы согласился сотрудничать, не воровал бы. Похоже, что рассказал правду. И все-таки…» — О чем еще толковали? — спросил Сергеев. — По делу я уже все сказал, — ответил Колька. — Ну а когда пьянь пошла, болтали всякое, про женщин там да про любовь, да где лучше жить: у нас или в Германии? — Ну и как решили? — Каждый свое хвалил… А по мне, если без понту, у нас лучше: все мои кореша здесь. — Насчет того, чтобы Германии помогать, твой немец не говорил? — напрямую спросил Сергеев. — Я знал, что такое скажете, — спокойно ответил Николай. — Ясно, прощупывал: кто, мол, родители, а раз родителей нет, на какие шиши горе мыкаешь? Доволен ли своей житухой? А чего мне быть недовольным? Была бы воля, а в такие игры, как он мне намеки строил, я не играю… Увидел, что за бумаги у него в портфеле, руки похолодели: понял, за гербы с печатями головы оторвут и тому, кто потерял, и тому, кто нашел… — Правильно понял, — подтвердил Сергеев. «Если уж Колька Рындин уяснил, что с немцами ссориться нельзя, дальше ехать некуда». Вести с Запада все тревожнее: офицеры-пограничники, приезжающие в отпуск, рассказывают, что немцы регулярно, как на работу, летают на нашу территорию, ведут детальную разведку. По ночам доносится гул множества моторов, лязг гусениц… Сергееву был известен приказ: «Не поддаваться на провокации». Какие там, к черту, «провокации», когда фашисты в открытую ведут подготовку к войне! Они уже сейчас стянули к границе страшную силу. Да и границы, как ей положено быть, собственно, нет: старую демонтировали, новую еще не оборудовали, хоть и гонят строительство полным ходом. — Да, Коля, — вздохнув, сказал Сергеев. — Живем в трудное время. Неизвестно еще как все обернется… В общем, с международными делами есть кому, кроме нас, разбираться, давай про наши с тобой потолкуем… С барыгой Саломахой давно виделись? Николай мгновенно замкнулся. Перед Сергеевым был прежний Колька, непроницаемый, настороженный. — Не знаю такого… — Кузьму Саломаху не знаешь? А он тебя хорошо знает. Его даже пацаны знают. Да и взяли по пустяковому делу: научил ребят из школьной раздевалки пальто таскать. — Может, кто-то кого-то и учил, — ответил Николай, — а только я никакого Саломаху не знаю. — На тебя-то твой дядя Володя навел. — Дядя Володя не наведет. — Ну вот, а говоришь, Саломаху не знаешь! Он и есть дядя Володя. Судимостей у него на четверть века, не брезгует вербовкой мальчишек, скупкой краденого… Колька замолчал, сообразив, что сболтнул лишнее. — Ладно, — сказал Сергеев, — может, это к твоему делу и не относится. — Глеб Андреевич, — спросил Николай, — а меня что, опять в зону?.. Без свободы жить не могу, особенно теперь. — А что ж такое случилось именно теперь? — Человека встретил… — Ну так береги, если встретил. — Я берег, да оно вон как получилось… Уехать бы с ней, где нас никто не знает, начать бы жить по-новому… — Ехать-то, брат, придется в другую сторону… Ладно. На сегодня хватит. Вот здесь, если согласен, подпиши. Когда надо будет, вызову. Уже наступало время, на которое Сергеев назначил встречу с Машей Гринько. Николай вышел. Сергеев с минуту стоял перед окном, глядя на раскаленную от зноя улицу. Допускал ли он мысль, что может начаться война? И да и нет. Хотелось верить, что Гитлер побоится мощи огромной страны, но где-то подспудно оставалась тревога: слишком неблагополучно было в пограничной зоне… Набрав номер дежурного по управлению, спросил: — Гринько пришла? — Здесь. — Направь ее ко мне. В кабинет к Сергееву вошла темноволосая девушка с очень бледным лицом, покрасневшими веками. В руках — туго набитая дамская сумочка. «Плакала… Напугана…» — глянув на Гринько, подумал Сергеев. — Садитесь, — предложил он, — и успокойтесь. Я думаю, вы догадываетесь, зачем вас пригласили? — Да. То есть не совсем, — ответила Маша. — Вот… Она раскрыла сумочку и вытащила сверток в газете. — Что это? — Деньги… Я как увидела их, сразу решила идти в милицию. А тут ваша повестка. Ну я и поняла: все сходится. С того и началось… А казался таким самостоятельным… — Вы о Николае Рындине? — уточнил Сергеев. Маша кивнула, достала из сумочки платок, вытерла глаза, высморкалась, стала отрешенно смотреть в сторону, с тоскливым чувством ожидая вопросов. — И сколько здесь денег? — Я не считала, наверно, много… Развернула, увидела связанные пачки сотенных, тут же в бумагу завернула и вам принесла. Там они еще в тряпку завязаны. Может, на них отпечатки пальцев какие? — Это уж точно. На деньгах какие-нибудь отпечатки пальцев обязательно будут, — сказал Сергеев. Сняв трубку, снова позвонил дежурному: — Алексей Иванович, организуй мне понятых, попроси зайти начфина… Да… Есть поступление… Где вы их нашли? — спросил он у Маши. — Сама бы я не нашла. Он их спрятал в радиоприемнике, потом позвонил. — Там вроде бы и прятать негде?