Мирра пришла в журнал всего полтора года назад, и он как-то сразу взял ее под крыло. Ни сама Мирра, ни ее коллеги так и не поняли, чем она заслужила к себе такое отношение. Ей было комфортно на этой работе – вот что главное. К удивлению, Михаил Аркадьевич читать статью не стал. Будто даже не заметил флешку, которую Мирра положила перед ним вместе с распечаткой статьи. Михаил Аркадьевич всегда просил подчиненных приносить статьи на двух видах носителей. С бумаги ему было проще читать и делать пометки, зато в компьютерном файле он писал подробные комментарии и указывал, что и почему следует исправить. – Садись, Мирочка, – велел он. Мирра на несколько секунд удивленно замерла, а затем аккуратно присела на краешек стула. Предложение сесть вместо обычного взмаха рукой, означающего «далеко не уходи, позову, когда закончу», и тон главреда заставили напрячься. Она даже быстро прикинула в уме, не натворила ли чего за последнюю неделю, но в голову ничего не приходило. За неделю она написала три обычные статьи: осветила пару выставок и балет литовской труппы – и одну огромную, посвященную совместной выставке пяти художников, но те, насколько ей было известно, звонили в редакцию и статью хвалили. – У меня для тебя партийное задание, – начал главред с улыбкой, которая показалась Мирре настолько фальшиво-искусственной, что Михаил Аркадьевич мог бы и не напрягаться, все равно обмануть не получилось. – Поедешь в командировку. Командировка оказалась в какое-то жуткое захолустье, о котором Мирра никогда не слышала, о чем вслух, конечно, не призналась. Она была самой младшей в редакции, иногда удостаивалась снисходительных взглядов от коллег. Мирра с детства обожала читать, искренне считала себя достаточно образованной и начитанной, но прочти ты хоть всю классическую литературу и изучи ушедшую эпоху, а все равно порой старшие коллеги говорят что-то такое, о чем тебе неизвестно, что можно знать, только если тебе минимум тридцать, а лучше сорок, и ты жил в то время, о котором говорят. Мирре же было всего двадцать четыре. Вот и сейчас она не стала признаваться главреду, что впервые слышит произнесенное им название захолустья. Интересно, туда поезда хоть ездят? На самолеты нечего даже надеяться. – О чем писать? – деловито осведомилась Мирра. – Репортаж о свадьбе. – О свадьбе? О свадьбах она не писала. Шоу-бизнес и его сплетни – не ее стезя. Для этого в редакции есть Шурочка. Дама с большими связями и еще бо́льшим желанием эти связи постоянно увеличивать. Шурочка, казалось, была вхожа во все столичные тусовки, ее звали на дни рождения звезды, а интервью готовы были дать хоть в шесть утра после массовой попойки. Да и вряд ли это свадьба кого-то известного. Может, некой губернаторской дочки, но зачем о ней писать в столичном журнале, который не специализируется на подобном? Такие статьи – всего лишь один разворот. – Сам ничего не понимаю, – развел руками главред. – Но просили, чтобы поехала именно ты, на тебя прислали билеты. – А чья свадьба? – Тоже не знаю. Все это казалось Мирре странным. Зачем просить прислать корреспондента, который не специализируется на данном направлении? Какая статья у него получится? Или же ее выбрали как самую молодую? Возраст после имени автора статьи в журнале, конечно, не прописывается, но узнать не сложно. И почему именно их журнал? Он не такой уж большой, совсем не федерального значения. В общем, вопросов возникало множество, но ни на один из них главред ответов не знал. Мирре оставалось только смириться и ехать домой, собирать вещи. – Командировочные Галочка переведет на карту к вечеру, – пообещал главред, когда Мирра уже взялась за ручку двери. – И будь осторожна. Последняя фраза заставила ее отпустить ручку. Она решительно повернулась к Михаилу Аркадьевичу и вернулась к столу. – Почему? – спросила прямо. – Вам что-то известно? – Вот именно: мне ничего не известно, – вздохнул главред. – И это заставляет беспокоиться. Ты еще очень молода, Мирочка, но поверь моему опыту: не просто так позвали тебя. Письмо не подписано, про чью свадьбу писать – неизвестно. Но требуют именно тебя. Билеты оплатили, солидную сумму на командировку перевели. Ты меня извини, девочка, ты очень талантливый журналист. У тебя острый язык и, как говорится, бойкое перо. Если продолжишь развиваться, из тебя выйдет толк. Если начнешь писать на более злободневные темы, может, даже станешь известной. Но пока тебе всего двадцать четыре, у тебя почти нет опыта. И если зовут тебя, значит, нужна именно ты. Не как журналист, а как Мирослава Лесникова. И мне это не нравится. – Тогда почему же вы меня отправляете, если переживаете? Главред опустил глаза и принялся бестолково перекладывать лежащие на столе бумаги. – Потому что кроме денег тебе, неизвестный перевел еще и солидную спонсорскую помощь журналу, – признался он. – А ты же знаешь наше положение: в век интернета печатным изданиям все сложнее держаться на плаву. Вопрос закрытия журнала или перехода его в онлайн – что лично для меня одно и то же – почти решенный. А эти деньги позволят нам еще какое-то время продержаться на плаву и что-то придумать. Мирра кивнула, больше ничего не сказала. Все и так ясно, ничего не меняется. Ее любили и заботились ровно до того момента, пока свои интересы не начинали идти в разрез с ее. Это было знакомо. Так же поступали и ее приемные родители. Мирру взяли из детского дома, когда ей исполнилось восемь. В приемной семье было двое родных детей, Мирра стала первой чужой. Поначалу она, как и любой детдомовский ребенок, наконец обретший семью, была на седьмом небе от счастья. Наконец-то у нее есть мама и папа, своя комната, игрушки, принадлежащие только ей, одежда, ложка, тарелка. Все это было только ее, не общее. И она ни на что не обращала внимания. Даже когда в семье появились еще трое приемышей, а потом все вместе они хоть и переехали из квартиры в дом, но комнату все равно пришлось делить с приемной сестрой. Комната стала общей, но на двоих и на двадцать – разные вещи. И только в школе Мирре объяснили разницу между ней и родными детьми. Ту самую, которую сейчас объяснил и главред. Мирру взяли из детдома, но родной не сделали. Опека, а не удочерение, – так это называлось. Потому что в случае удочерения государство не оказывает помощи. За родных детей родители отвечают сами. А опекунским семьям выплачивают пособие, улучшают жилищные условия и дают много других плюшек. И никому не интересно, что ребенок так или иначе осознает себя чужим. Вроде бы и в семье, но при этом ему всячески демонстрируют, что он не родной. Благодаря опеке в восемнадцать лет Мирра получила квартиру, где теперь живет абсолютно одна, ни с кем ее не деля, но когда ей было восемь, она предпочла бы быть родной. Потому что никакая квартира не стоит осознания того, что ты не нужен. Что о тебе заботятся потому, что за это платят. В восемь лет Мирра не могла сформулировать этого, но как любой ребенок, которого дразнят, остро чувствовала. Она коротко кивнула главреду, ничего не отвечая на его пылкую речь, и вышла за дверь. Какой толк спорить? Нужно ехать домой и собирать вещи. Поезд отправляется уже сегодня, на какой срок затянется командировка – не известно. Нужно как следует подготовиться. В опенспейсе, как всегда, было шумно, и на нее внимания никто не обратил. Все уже занялись своими повседневными делами, перемежая их бесконечным чаепитием и сплетнями, Мирра была ими забыта. Всеми, кроме Шурочки. Мирра почти добралась до выхода, когда кто-то схватил ее за локоть, останавливая. С трудом она не вздрогнула, обернулась, увидев перед собой острое лицо коллеги с заговорщицкой ухмылкой. – Что от тебя хотел главный? – поинтересовалась Шурочка. – Да ничего особенного, – пожала плечами Мирра, снова направляясь к лифту, но Шурочка цепкими пальцами держалась за локоть, а потому посеменила следом. – Точно? А то к нему какой-то мужик с утра приходил, я подумала, что это тебя касается. – Какой мужик? – спросила Мирра раньше, чем успела себя остановить. – Да черт его знает. Высокий, седой, лет под шестьдесят. – В черном плаще и шляпе? Шурочка даже ростом выше стала, когда поняла, что Мирра догадывается, о ком речь, а значит, и она не ошиблась, решив, что мужик к ней имел какое-то отношение. – Шляпу не видела, а плащ был. Он, видимо, под дождь попал, тот был короткий, но сильный, минут десять всего лило. С плаща тоже прилично лило, весь пол заляпал, Петровна потом всем мозги прополоскала за это. На Петровну Мирре было плевать. Петровна всем мозги полощет, кто смеет пройти по чисто вымытому полу не в стерильных носках. А вот мужчина заинтересовал. Но если показать Шурочке свою заинтересованность, та в жизни не отстанет. – А с чего ты взяла, что речь обо мне шла? – пожала плечами Мирра, наконец высвобождаясь из цепкой хватки. – Так после того, как мужик ушел, главный и велел Нюрке тебя вызвонить. Не просто так же? Шурочка пытливо заглядывала ей в лицо, ждала ответа, но распахнувшиеся двери лифта позволили Мирре пробормотать что-то невнятное и скрыться от назойливых вопросов. Захотелось быстрее уехать. Не из здания редакции, а вообще из города. Даже если главред соврал о том, что не знает, кто заказал статью, и заказчиком на самом деле выступал тот странный мужчина, ей все равно хотелось уехать. Матвей На вокзале было многолюдно и шумно. Толпы пассажиров как стаи рыб в период нереста мигрировали с места на место, и большой зал ожидания походил на потревоженный океан. Кто-то куда-то торопился, кто-то приехал заранее и терпеливо ждал у стены, уткнувшись в смартфон. Кто-то уезжал, кто-то кого-то, наоборот, встречал. Матвей тоже приехал заранее, чтобы не бежать с чемоданом наперевес, но не настолько, чтобы стоять у стены. Посадку на его поезд уже объявили, а потому можно было неторопливым шагом идти к нужному вагону, подойдя как раз в тот момент, когда основная часть пассажиров уже покажет проводнику паспорт и войдет внутрь, так что стоять в очереди не придется. Он любил вокзалы. Аэропорты тоже, но вокзалы больше. И аэропорты, и вокзалы означали, что в размеренность обыденной жизни врывается что-то необычное, какое-то приключение, будь то командировка или просто поездка в новое место. Когда Матвей был маленьким, бабушка каждое лето возила его на море на поезде. Они ехали несколько дней в вагоне с такими же отдыхающими, где была куча взрослых и еще бо́льшая куча детей. Матвей любил эти поездки, в которых можно было запросто обрести новых друзей, провести с ними две недели на море, а потом еще несколько месяцев переписываться по почте и иногда перезваниваться. Со временем общение сходило на нет до следующего лета, когда в новом поезде обретались новые друзья. Став взрослым и закончив институт, он часто летал по делам фирмы. И хоть почти всегда ему удавалось найти время посмотреть новый город, куда забросила судьба, все равно это было не то. Новые места, новые впечатления, но в полетах уже не находились друзья. Несколько раз Матвей летал в отпуск с Катей, но это тоже было не то: с Катей заводить новые знакомства вообще было нельзя. К девушкам она его ревновала, а к парням ревновал ее он. А потому вокзалы он любил гораздо больше аэропортов. Как он и рассчитывал, толпа пассажиров и провожающих уже успела отстоять общую очередь и теперь рассредоточилась по вагону, распихивая по угрожающе малому объему купе несчетное количество чемоданов, сумок, коробок и пакетов. Ехать предстояло долго, от конечной до конечной поезд шел почти два дня, а потому бо́льшая часть пассажиров была навьючена как горные ослы. У Матвея же был всего один чемодан, поэтому он не торопился. Проводник проверил паспорт, сверился со списком пассажиров, с подозрением посмотрел на единственный чемодан, но ничего не спросил, озвучил место и пропустил в вагон. Внутри стояла духота, пахло цветами и солеными огурцами. Должно быть, кто-то не довез запасы. Ежесекундно извиняясь, Матвей с трудом протискивался по узкому коридору. Провожающих было слишком много, они не помещались в купе, где пассажиры распихивали вещи, а потому занимали собой все пространство в длинном как кишка коридоре. Наконец он добрался до нужного купе и с облегчением нырнул внутрь. Там уже сидела девушка, обернувшаяся на грохот открывшейся двери. На вид года двадцать два – двадцать три, не больше. Удобные широкие джинсы и футболка говорили, что ехать она собралась долго, возможно, до самой конечной станции. Длинные темно-каштановые волосы собраны в растрепанный хвост, лицо без макияжа. Но больше всего Матвея заворожили ее глаза: большие, чуть раскосые, ярко-зеленые, как будто сверкает на молодой траве ранним утром прохладная роса. Точно такого цвета, какой он выбрал для некоторых фасадов домов в проектируемом жилом комплексе… А впрочем, ладно, он же зарекался не думать о работе. По крайней мере, во время поездки. На самом деле еще позавчера вечером никакой поездки в планах не было. Весь день он бегал по офису, согласовывал детали. Проект, над которым он работал последний год, уже был запущен, котлован отрыт, залиты фундаменты под первые дома. Огромный проект, целый жилой комплекс, и все это его, Матвея, работа. Конечно, не только его, были и другие архитекторы, инженеры, конторы-подрядчики, согласование с главным инженером, но все-таки это был его проект. Он его разрабатывал, не спал ночами, вынашивал дольше, чем женщины вынашивают детей. Этот проект должен был стать его визитной карточкой, его пропуском в светлое будущее. Ему доверили такое дело, а он!.. Еще позавчера вечером все было хорошо. Матвей закончил все дела поздно, на улице уже смеркалось, хотя в это время года ночь опускалась на северный город поздно и ненадолго. Потянулся, размял затекшие мышцы, собрал бумаги в портфель, выключил свет и направился к выходу, крутя в голове важные мелочи. Уже не рабочие, домашние: отнести рубашки в прачечную, костюм – в химчистку. Скоро презентация, хорошо бы выглядеть на ней прилично. Заехать в магазин за продуктами, в холодильнике уже даже мышам вешаться не на чем, скоро ему придется побираться по соседям, как Антохе из второй комнаты. А еще купить еды Василию, потому что если Матвей может лечь спать голодным в случае полного отсутствия еды в холодильнике, то Василию на пустой желудок совершенно не спится. В памяти Василия еще живы воспоминания о холодном мусорном детстве, а потому он начинает паниковать уже в тот момент, когда видит дно в миске. Все эти мысли были прерваны одним телефонным звонком: Катя просила забрать ее из ночного клуба и отвезти домой. В такие моменты Катя напрочь забывала, что месяц назад сама бросила Матвея ради какого-то парня на БМВ. На БМВ Матвей еще не заработал, а потому завидным женихом не считался. Парень на БМВ обещал возить Катю отдыхать не раз в год, а минимум раз в сезон, и не в Турцию или Испанию, а на Бали. Куда уж Матвею до парня на БМВ? Но вот парень на БМВ, очевидно, не жаждал забирать Катю из клуба, где она проводила вечера с подружками. Или же Катя скрывала свои развлечения от него. Но звонила она всегда Матвею. И он, ненавидя себя и давая себе обещания, что это в последний раз, ехал забирать ее. На Кате было блестящее серебристое платье, туфли на высоком каблуке и крохотная сумочка, которую она купила во время последнего совместного отдыха. То есть он купил, Катя, как уважающая себя девушка, не тратила деньги на отдыхе. Должно быть, парень на БМВ еще никуда ее не возил и ничего не покупал, только обещал. Катя скользнула в не такой представительный Опель, как ни в чем не бывало чмокнула его в щеку и тут же вытащила телефон, чтобы кому-то позвонить. Иногда Матвею казалось, что она делает это специально, чтобы не разговаривать с ним. Но такая версия предполагала наличие у Кати остатков совести, а вот в этом Матвей сомневался. Она теперь будет болтать по телефону до самого дома, и даже выходя из машины продолжит говорить, лишь на секунду прервется, чтобы снова чмокнуть его на прощание, но не даст и шанса произнести весь тот монолог, который он крутит в голове. Уже заранее злясь и на себя, и на нее, Матвей отъехал от клуба, краем глаза замечая высокого седого мужчину лет шестидесяти, который стоял в нескольких метрах от входа в клуб и пристально за ними наблюдал. Он не был охранником, это точно, Матвей их знал в лицо. Вот из-за таких мужчин он ездил забирать бывшую девушку из клуба каждый раз, когда она звонила. Если парню на БМВ плевать, то Матвей, как последний идиот, продолжал ее любить и переживать, как бы однажды не увязался за ней очередной мужчина, желающий зла. И даже вчера утром еще все было хорошо. До того момента, как он, вдохновленный и окрыленный, пришел на работу. Оказалось, что проект рисковал стать такой визитной карточкой, после которой ему не то что из архитекторов надо уходить, а вообще уезжать в глухую деревню и не проектировать даже собственный туалет на улице. Потому что никто и никогда больше не допустит его к работе, если узнает. Главный инженер выглядел бледной копией себя самого, когда Матвей зашел в кабинет. Матвей уже знал из разговоров коллег, что случилась какая-то накладка, но еще не представлял всего масштаба катастрофы. – Как же так, Матвей? – вопрошал Дмитрий Петрович. – Как же ты так промахнулся? На самом деле главный говорил не «промахнулся», а куда более веско, но Матвей, воспитанный бабушкой, редко позволял себе подобные слова в приличном обществе. Дмитрий Петрович тоже, но в тот момент, очевидно, в его лексиконе остались только такие слова. – О чем ты думал? Почему ты не проверил за подрядчиком? Ты ведь клялся, что они хорошие ребята, ты поручился за них! Ты обещал, что лично все проверишь! Весь проект теперь насмарку! Все переделывать! Проект теперь действительно переделывать. И не факт, что новый согласуют. И самое главное: на это нет времени. А ведь инвесторы уже вложили деньги, реклама по всему городу висит как новогодняя гирлянда. Хорошо, что продажи еще не запустили. Плохо, что уже залили фундаменты под три дома. Дмитрий Петрович доверился ему, ведь он уверял, что все сделал, все проверил. Матвей написал заявление на отпуск за свой счет на неопределенный срок. Радовался, что вообще не уволили. Собирался нести ответственность за ошибку, о чем и сообщил главному инженеру, но Дмитрий Петрович данное заявление даже комментировать не стал. Матвей понимал: ошибся он, но Дмитрий Петрович поставил под проектом свою подпись. Как бы проверил и заверил. А на самом деле понадеялся на подающего надежды талантливого молодого архитектора, который утверждал, что все в порядке. О чем Матвей думал, когда не проверил за подрядчиком? О том, что его любимая девушка, на которой хотел жениться, без которой ему жизнь не мила, ушла к другому. К парню на БМВ. Сеня, лучший друг, крутил пальцем у виска, говорил, что нельзя так стелиться перед женщиной, но Матвей ничего не мог с собой сделать. Он был согласен никогда не стелиться ни перед какой другой женщиной, но Катя… Катя была для него всем. И она ушла. А теперь он остался и без работы. Впервые в жизни ему не хотелось идти домой. В коммунальную квартиру, которая вот уже почти семь лет была его домом. Матвей никогда не был тусовщиком, не имел тысяч друзей, не любил проводить ночи в клубах и на вечеринках, ходил туда только ради Кати, но он чувствовал себя комфортно среди людей. Ему было нужно, чтобы вокруг всегда находились соседи, знакомые, коллеги. И когда встал выбор: купить маленькую квартирку где-то за чертой города или комнату в коммуналке в центре – он без раздумий выбрал второй вариант. Он любил всех своих соседей: и прилипчивую старушку Марью Ивановну из первой комнаты, и запойного алкаша Антоху из второй, и вечно ссорящуюся семейную пару из третьей. Даже постоянно меняющиеся жильцы четвертой комнаты его никогда не напрягали. Матвей всегда готов был одолжить им спички, соль и даже деньги, поболтать за чашкой чая или присмотреть за кошкой, когда они уезжали в отпуск. Последнему не очень радовался Василий, ревновал его к другим котам, но мужественно терпел. А вчера Матвей постарался проскользнуть к себе незамеченным. Правда, все равно не вышло. Иногда ему казалось, что Марья Ивановна целыми дням сидит в комнате у окна (оно выходит в сторону парадной) и ждет его. Или не только его, а всех соседей. Потому что стоило ему только открыть входную дверь, как любопытная соседка тут же появлялась из комнаты, широко улыбалась и обязательно цепляла каким-нибудь вопросом.