— Мадам Эльвира — блудница вавилонская! — Мадам Эльвира — святая женщина и помогает людям! Макс стал красный и потный. — Перестань паясничать! — получил подзатыльник от того, кто постарше. И получил бы второй, если бы оператор полиграфа не хлопнул раздраженно ладонью по столу. — Нет, ну я вообще не могу так работать! Он слишком возбужден. Приведите его в норму. Дали отдохнуть. Принесли обед. Вывели на воздух. Было уже темно. Забор только видно. Предложили сигарету. Макс давно бросил курить — Эльвира заставила, дамам неприятны прокуренные морды, но сигарету взял… Надо сдаться самому. Нужно перехватить инициативу. Надо дать им что-то, чтобы перестали по этому безумному кругу водить. То, что они и так узнают, то, что не противоречит всему прежде сказанному. Его ведь видели в лифте… Поэтому когда начали по новой, с другими дознавателями, Макс не дожидаясь, пока снова спросят про “Сеялки и веялки” или его иностранных сексуальных партнеров, сказал, что если они действительно интересуются незаконными делами мадам Эльвиры, а не только запутанной личной жизнью ее сотрудников, то возможно их заинтересует эта история — и рассказал им, как мадам Эльвира поручила ему — он только жиголо и никто больше! — подмигивать одному бывшему военному. И когда Макс ехал к тому на свидание, там в подьезде произошла странная кутерьма и на свидание Макс не попал. Сообщил адрес, просил в протоколе отметить свою сознательность и готовность сотрудничать…И то что он не гей. А военному подмигивал по наущению мадам Эльвиры и должен быть дать военному в глаз, если тот к Максу целоваться полезет… Это единственное, что, как ему кажется, может их заинтересовать из всего, что он знает. Это действительно их отвлекло, они что-то там долго шушукались. Показали фото, Макс подтвердил. Сразу сам заявил, что к “Сеялкам и веялкам” это не имеет отношения. И ничего из того, что они у него спрашивали, не имеет отношения к “Сеялкам и веялкам”! И уж, тем более, ни “номер два” и ни ее хахаль, которых он никогда в жизни не видел! А также японец с индейцем, эти иностранные граждане тоже никак не относятся к “Сеялкам и веялкам”! “Сеялки и веялки” — это самая честная часть его жизни, он очень гордится своей работой в “Сеялках и веялках”! Макс извлек правду и предоставил ее этим людям. Пусть делают с ним, что хотят. Почти через двадцать часов после того, как Макса посадили в машину на этом перекрестке, его высадили там же, предложив подписать бумагу о “конфиденциальности беседы” (Беседы?! Это, типа, поговорили так?), поблагодарили за сотрудничество, посоветовали быть осторожней в знакомствах, и уехали. Макс отделался всего одним подзатыльником, а про ручки на режимном объекте вообще не спросили. …И причем тут “Сеялки и веялки”? Эльвира, дрянь, как-то и с этим подставила, не судьба быть ему честным человеком. А ведь он старался. 11.3 Макс не мог думать. Он еле держался на ногах. Не спал больше суток, ел один раз. Купил себе кофе и булочку, ел на ходу — брел домой пешком, недалеко, знал, что если сядет в такси — уснет там, не растолкать. Сложно было ключом в дверь попасть — руки почему-то тряслись, но предвкушал, как упадет на кровать и накроет голову подушкой… Но на его кровати лежал бригадир. Макс даже не удивился. Он как-то перестал удивляться чему-либо, да и бояться, после этих двадцати часов напряжения, уже не было сил. Раз кровать была занята, то лег прямо на пол. — Привет, Макся. Загулял ты что-то, так жду тебя долго, что закемарил тут… — Чего тебе? — спрашивать, как тот попал в закрытую квартиру смысла не было. — Тут такие расклады неприятные… Мадам Эльвира, ведь, имеет покровителей не только там, — бригадир поднял палец вверх, но а там, — бригадир многозначительно показал пальцем вниз, — я в агентстве за ней присматривал, уж больно женщина она прыткая… “Крыша" сверху прохудилась и мадам Эльвира дала деру, прихватив, кроме денег, кое что… — Я тут причем? — и вообще какой дебил доверил Эльвире ценное “кое что”, чем бы это ни было. — К тебе, Макся, претензий нет, ты пацан четкий, я тебя уважаю, не смотря на твою позорную работу, но только… без обид, Макся, ничего личного… ты нужен, чтобы мадам Эльвиру выманить на живца. Говорят ты ее сын внебрачный… — Ну, какой я ей сын, — устало возразил Макс, — бабка полоумная ляпнула глупость. — Да ну я тоже так своим сказал, я же знаю, что вы жили вместе — ну, не с мамашей же! А мне ответили, что от этой бабы неуправляемой всего можно ожидать… Да и, если не сын, ты все равно кадр ценный — она тобой больше других дорожит. А если не выманим мадам Эльвиру, то найдем, талантам твоим выдающимся, применение… Лучше умереть. Он еще в прошлый раз с той компанией понял, что не сможет, что лучше умереть в луже рыгачки. Тогда он был ребенком, сиротой, который ничего не умел. А теперь… — Нет. — Так я не спрашиваю тебя, Макся, у тебя не то, чтобы есть выбор… Без обид, братишка, я лицо подневольное. Собирайся. Лучше умереть. Эти заставят его “на доверие” работать, проституткой сделают без права выбора. И не сможет вырваться. Никогда не сможет, если пойдет. Макс лежал на животе, уткнувшись носом в пол Бригадир смотрел на него с сочувствием и протягивал руку. Макс схватил его руку, с трудом поднялся. - “Сеялки и веялки”? — спросил, — Вам нужна информация по “Сеялкам и веялкам”, да? Это Эльвира унесла? Бригадир кивнул, несколько удивившись осведомленности Примы-балерины. — Так, вот, вы опоздали, — вяло, но не без злорадства, сказал Макс, — “Сеялками и веялками” уже вплотную занялись, — Макс показал палец вверх. Он так и не понял в чем секрет “Сеялок и веялок” и не знал, куда показывал пальцем, но просто чувствовал, что сегодняшние ребята с полиграфом круче этих, из подземного мира. Макс решил прикрыться ними, сыграть, что выбрал он сильную сторону — хотя те ничего ему не предлагали, растрясли, как грушу и высадили посреди улицы. — Вот, двадцать часов допрашивали, — сообщил Макс, — сказали наблюдать за мной будут, велели место жительства не покидать… Вот, я и не покину. Не хотелось бы с ними связываться. Без обид. Бригадир задумчиво чесал голову. Потом пошел на кухню по телефону “со своими перетереть”. Когда вернулся сказал, что люди они разумные, в отличие от мадам Эльвиры, берега попутавшей, и серьезным людям дорогу не переходят, место свое знают. Поэтому пусть сидит уже Макс на своем месте жительства раз велено, без него разберутся… — Но мой тебе совет, Макся, — тут бригадир еще раза три сказал, как он Макса уважает, не смотря на позорную работу, — ты, как только место жительства покинешь — затаись, на дно уйди, а то все, кому мадам Эльвира должна, к тебе приходить будут… В порядок себя приведи — ну, что ты как павлин ходишь, не по пацански! — постригись, одежду носи нормальную — как все, от побрякушек избавься. Внимания не привлекай, займись чем-то простым, на что никто не взглянет, себя не проявляй, будто ты — не ты… Пересиди шум, потерпи. Бригадир еще раз глянул на, валяющегося на полу, Макса, взял его на руки и положил в кровать. Направился к двери. — Пока, Макся! Всех благ. Без обид? Макс начал убеждать, что какие могут быть обиды, извинялся, что не провожает гостя до двери, жулик и бандит еще некоторое время упражнялись в витиеватых любезностях друг другу, как какие-то лорды. Наконец незваный гость сказал просто: — Как пришел, так и ушел — и захлопнул дверь за собой. Макс сразу погрузился в сон, этот жуткий день закончился наконец. И снилась ему блудница вавилонская в порфире и багрянце. Оседлав трактор “джон дир”, с сеялкой впереди, неслась она по полю с суглинистой почвой, разбрасывая семена обмана налево и направо, обещая роскошные урожаи и бесперебойное техобслуживание… Бригадир действительно очень выгораживал своего коллегу по агентству перед своим подземным начальством. Человек по рангу небольшой, много брал на себя, ручаясь за Макса и отговаривая старших связываться с “серьезными людьми из-за какого-то дурачка”. Он с радостью схватился за то, что “внебрачным сыном мадам Эльвиры” занялись уже другие люди и убеждал своих, и убеждал… И не потому, что особенно Максу симпатизировал — еще чего, наоборот, боялся слухов, что нравится ему этот смазливый проститутка, а потому, что бригадир был мудр и дальновиден. Этот шум с сеялками и веялками уляжется, а Макся может далеко пойти — с его-то рожей смазливой, с его-то талантом к брехне, с чутьем, как у ведьмы этой… Может Макся и за него словечко замолвит в нужную минуту, ведь пацанские законы знает — свой за своего, ни разу не подводил. Да и это… ну, оно, стыдно признаться, конечно… Но не хотелось бы в жабу обратиться, мало ли. Рассердится еще ведьма, что тронули “ее Максика” — сын он ей не сын, а жабой быть не хотелось бы. Все знают — кто мадам Эльвиру обидел, долго не живут… Сделал все, что мог для вашего Максика, мадам Эльвира, не обижайтесь! …- Максик, ожидание чуда — страшного или приятного, полдела в нашей работе. Вот, как ты думаешь, почему цыганки, что облапошивают людей возле вокзалов и рынков, тусуются там в своей цыганской одежде? Казалось бы, нужно как все выглядеть, чтобы жертва не заподозрила, не напрягалась, в контакт вступая — это логично… Но парадокс человеческой психики заключается в том, что срабатывает вторая сигнальная система и, когда ты увидел цыганку в цыганской одежде, ты вызвал в своей голове, отвлеченные от этих конкретных обстоятельств, образы — обманщицы, что выманивает деньги, и себя, обманутого, денег лишившегося. Ты готов быть обманутым, когда обратил внимание на ее наряд. Ты сдался, чувствуя опаску, когда цыганка проходит мимо… — Не совсем понятно. — Ну, вот, смотри: если бы я выглядела, как твоя секретарша — мы ведь похожи, она моя родственница, то разве люди бы слушали то, что я говорю, верили бы в мои чудеса? Нет, сказали бы — что за чушь про порчу несет эта дамочка средних лет? А когда им эту чушь скажет ведьма, которая выглядит, как ведьма — с копной черных волос на голове, в корсете с декольте, гигантскими ресницами, расширенными зрачками и хриплым голосом, то все — все, Максик! Даже умники с образованием и критическим мышлением! — почувствуют холодок в животе… Макс уже почувствовал холодок в животе. Он всегда чувствовал холодок, когда она вот так на него смотрела. — Я ведь Максик, сначала как все хотела выглядеть, чтобы никто не догадался, кто такая — волосы красила, как учителка одевалась, приличной притворялась, ну, типа, как “номер два” выглядит — из культурных. Стыдилась этого ремесла колдовского, гадания дурацкого, расизмом считала… А потом посмотрела фильм “Эльвира — повелительница тьмы” — в Голливуде лучшие идеи, и украла образ совершенно бесстыже! И меня осенило: я создам империю, магическую империю, монетизирую то, что мне досталось по праву рождения. Я не буду стыдиться этого, а обращу в деньги. Ведь что главное, Максик? — Главное — рост. — Себя не спрячешь, Максик, и от себя не убежишь. Направление только одно — вверх… Макс спал двенадцать часов и проспал бы еще столько же, но в самые дальние участки его мозга, в которых хранилось чувство вины и долга, пробивалось робкое позвякивание и пошкрябывание. Кто-то звонил и стучался в дверь. На пороге стояла ушастая секретарша, в вот этом своем дебильном берете, прижимающем уши, и с чемоданом. Ох, а с ней что еще! А ее выселили из квартиры. Ну, потому, что она давно не платила — как работу потеряла. А денег не накопила — немного Эльвира ей платила. Последнюю неделю света не было и газа… На работу ее не берут — она же под следствием еще, да и кто ее возьмет — без рекомендаций, с ее-то ушами… Какую найдет еду — такую и ела… А потом к подружке пошла переночевать, а к подружке друг приехал, неудобно стало беспокоить… Сережки есть, дорогие, что Максичек подарил, хотела продать, но давали всего треть цены — так жалко, и кто ей еще в жизни подарит такую вещь! … Не знает, что ей теперь делать. Может, Максичек подскажет, он такой умный. Макс приготовил этой бестолковой завтрак, сварил кофе. Застенчивая девочка набросилась на еду, как голодная кошка — урчала и причмокивала. И с каждым причмокиванием его раздражение нарастало. Он эту дуру просто ненавидел. Ну, почему, почему она ему не сказала! У него куча денег, уж накормить бы смог. И он давно ей предлагал к нему переехать, а не тратиться на свою дыру! А теперь столько всего сразу навалилось, ему надо драпать, надо прятаться, а тут еще эта со своим чемоданом! Он ненавидел эту дуру, но понимал, что ненавидит себя, его чувство вины ловко перекладывает на секретаршу то, что он ненавидит больше всего — ответственность. Он — скотина и сволочь, потребительски относился к этой забитой девочке. За все это трудное время следствия он интересовался ее жизнью, только когда ему было нужно. Да, как и всегда, впрочем… А секретарша ведь настоящий товарищ, хороший человек, всегда была на его стороне, всегда выгораживала, помогала и выслушивала — одна из всех его женщин. А Макс ненадежная сволочь, вот, почему она ему ничего и не сказала! Его женщина ходила голодная и не сказала ему не слова. Пойди, Максичек, и повесся от такого позора! Макс смотрел, как жадно секретарша ест и ненавидел Эльвиру — ну, как можно было воспитать такое забитое, боязливое, все время стыдящееся и стесняющееся себя, существо. Ведьма, тварь, рабыню себе воспитала, прислугу, чтобы бегала на посылках!…А теперь ведьма отправилась в бега и такая: “Максик, а ты обязан позаботиться о малявке!”. Конечно! Она воспитала несамостоятельную дуру, а Максичек возись!…И нечего валить на Эльвиру, Максичек, сейчас это твоя женщина и ты должен нести за нее эту… ответственность эту гнусную. — Почему ты мне не сказала? — спросил, — Я бы помог. Ну, как можно было не сказать, я же не чужой человек. Я бы помог. — Не хотела беспокоить. Не хотела причинять хлопоты, чтобы не разонравиться тебе, Максичек. А теперь совсем все плохо, больше некуда идти. Меня даже на панель не возьмут, потому, что я некрасивая. — Нормальная ты. Симпатичная. — Я же знаю, что нет. Просто ты такой добрый, Максичек, и умеешь обращаться с дамами, вот так и говоришь. — Нет. Ну, вот, ты считаешь ведь меня красивым? А я встречаюсь с тобой почти два года. Значит и ты красивая, — неумело принц недоделанный пытался осенить своей красотой весь окружающий мир. — Ты со мной не поэтому встречался, просто больше не с кем было, чтобы от работы не отвлекаться и работу обсудить можно было. У нас служебный роман.