Купер напряг свои шаманические мускулы, готовясь к любым неожиданностям, – теперь он обладал довольно серьезной огневой мощью, ну или хотя бы точно мог за себя постоять. Альмондина покачала головой: – Заблуждаешься. Дело в нашей матери. Сюда, сладенький, идет Цикатрикс. – Она наклонилась и провела двумя пальцами по ихору, стекавшему с портала на пол. Когда фея подняла руку, та была будто бы вымазана краской цвета полуночного зимнего леса. – Это ее жизненные соки текут по начищенным полам вашей машины Смерти. Мать идет и несет с собой вашу гибель. Пурити судорожно всхлипнула – это лич обхватил ее костлявыми руками, и девушка, побледнев, безвольно поникла. Умертвив носило золотой теннисный браслет и солнцезащитные очки, стекла которых, впрочем, не могли до конца скрыть свечение тлевших на месте его глаз желтовато-зеленых углей. Еще один приземлился рядом с Купером, пощелкивая языком, или что там у этой нежити было вместо языка. Лапа скелета легла на плечо американца, и тот тоже почувствовал, как его сковывает притупляющий чувства холод. Одна только Сесстри продолжала сопротивляться – она застыла в боевой стойке напротив своих сестер и вдруг, выхватив из сумки книгу Чезмаруль, начала с маниакальной быстротой перелистывать страницы. – Черт, черт, черт! – словно мантру, бубнила она, понятия не имея, чем ей могут помочь «Погодные ритмы города» мисс Мессершмидт в условиях, когда тебя со всех сторон обступает облаченная в черные одеяния злобная нежить. Потом Сесстри начала цитировать параграф о правах на воздушное пространство и праве дышать: – Согласно… согласно княжескому декрету все права, касающиеся вопросов строительства, дыхания и полетов, а также… все проистекающие из них… могут быть отозваны… Она мгновенно умолкла, увидев, как в зал вбегает раскрасневшийся и запыхавшийся после стремительного подъема по тысяче ступеней Никсон. При виде его губы Сесстри тронула легкая улыбка. А когда следом вломился израненный и окровавленный Эшер, улыбка стала ликующей. Альмондина отделилась от Лалловё и без лишних слов устремилась к Сесстри с убийственным выражением на прежде безучастном лице. Куперу не требовалось использовать свое особое чутье, чтобы понять, что сейчас произойдет, да и Никсон, чьи глаза испуганно распахнулись, тоже это видел. Альмондина хлестнула рукой и схватила Сесстри за горло, оторвав от пола на высоту своего пояса. Замахнувшись второй рукой, она приготовилась размозжить сестре череп. – Полагаю, с тобой пора кончать, Сисси. Из серой шкуры твоего любовничка я пошью себе плащ на коронацию, а затем порадую сердца своих Диких Охотников повестью о падении последнего из эср. А из черепа его дочурки выйдет отличная корона. Волшебное пламя пожрет вашу плоть, не тронув костей, чтобы те присоединились к моим добывавшимся многие тысячи лет боевым трофеям. – Она одарила Сесстри холодной улыбкой. – А тебя, Сисси, просто забудут. Так же, как о тебе забыли отец и наша мать. Задыхаясь, Сесстри отчаянно захрипела и безуспешно потянулась к своим ножам. Книга Мессершмидт упала на пол. – Эй, куколка! – крикнул Никсон, бросаясь к женщинам и вытягивая на бегу собственное оружие – кинжал, который он отобрал у Погребальной Девки. – А ну-ка отвали от моей розовой птички! Альмондина отшвырнула немальчика, даже не взглянув в его сторону. Никсоном будто бы из пушки выстрелили – он не упал, пока не врезался в стену. Трофейный кинжал зазвенел по украшенному филигранью микросхем полу. Когда малыш поднялся, его рот, куда пришелся удар феи, представлял собой просто кровавое месиво. Востренький нос был сломан, передние зубы – выбиты, а вся грудь залита кровью. Никсон посмотрел на лежащие на полу крохотные костяные осколки, утер опустевший рот пухлой детской ручонкой, и глаза у него потемнели от гнева. Устремив взгляд на элегантное чудовище в куртке, неребенок бросился в бой. – Никсон, стой! – закричал Купер. – Мелкий придурок! Но немальчик с криком прыгнул на удивленную фею. – Получай, сестричка! – орал он, хватаясь за колени Альмондины; та сложилась пополам и повалилась назад – набранная Никсоном инерция увлекла их за край ямы. Когда они уже падали, тот ликующе воскликнул: – Никто не смеет бить нового Никсона! Когда они с влажным шлепком упали на склон углубления, Никсон поспешил как можно дальше откатиться от смертоносной феи. С огромными, точно у коровы, глазами, Альмондина пыталась вскарабкаться по скользкой от маслянистой крови чаше, но не находила опоры. К тому моменту как она сползла к стоку, ее деревянные ногти пошли трещинами, и фея окончательно утратила самообладание. Она яростно завыла перед тем, как ее поглотила тьма. – Ха! – победоносно засмеялся немальчик и с улыбкой откинулся на скользкую поверхность чаши, хотя гравитация и увлекала его к тому же самому черному провалу. За ним ждали сотни, если не тысячи футов падения к верной смерти в глубине пещер. Благодаря малому весу Никсон соскальзывал медленнее, но все же неизбежно должен был провалиться в сток на дне. Он не пытался сопротивляться, а только усмехнулся Куперу и Сесстри. – Я сделал это! Я хороший мальчик! – Он вскинул руки, складывая пальцы в двойной знак победы, и соскользнул вниз. Глава пятнадцатая У нас в полевом госпитале было в ходу шуточное наблюдение: люди чаще всего рождаются во тьме, а умирают на рассвете. Порой одно следует сразу за другим, и тогда день – солнечный или пасмурный – проходит под особенно помпезную музыку. Такие дни насилуют миры, лишая их девственной противоречивости и закладывая семена завтрашних благословенных печалей. В подобные утра я пою гимн, что сочится кровью между ног дочерей Запада, и мне вторят визгливые органы их обезумевших от войны сыновей. Поэма плоти повторяет мои наставления, что всякий момент тьмы или света суть чудо. Уолт Уитмен. На барже по яркой реке Тишина завладела миром на несколько долгих мгновений, после того как Никсон пожертвовал собой. Личам его судьба была безразлична, но их чернильные тени все равно не издавали ни звука. Купер просто поверить не мог в то, чему сам только что стал свидетелем, и слезы, обжигавшие его глаза, казалось неподобающим проливать по такому мелкому пройдохе. Лалловё подошла к краю ямы и, посмотрев на зияющий на дне провал, оскалила зубы. – Приятного тебе пробуждения, маленький немальчик. И спасибо, что убрал с доски мою соперницу. – Маркиза подняла руку и помахала Сесстри. – Рада тебя видеть, маленькая сестренка. Добро пожаловать в нашу гребаную семью. Сесстри вздрогнула, но ничего не ответила. От выражения ее лица стало бы холодно и айсбергу. Купер потянулся, чтобы взять ее за руку, но розоволосая женщина отпрянула, ни на мгновение не сводя взгляда с маркизы. Между сестрами словно бы проскакивали смертоносные электрические разряды. В стороне завыла Прама. – Как я уже начала говорить, – голос Сесстри еще никогда не звучал настолько угрожающе; теперь она цитировала Мессершмидт по памяти, и ее сильные, плавные интонации заставили умолкнуть даже Лалловё, – согласно муниципальным законам, все права, касающиеся строительства, дыхания и полетов, а также проистекающие из них, могут быть отчуждены правительственным декретом, влекущим за собой немедленное изгнание из Неоглашенграда и его окрестностей. – И я издам этот указ, – произнес Эшер, устало становясь возле Сесстри. Он ронял за собой капли молочно-белой крови, и два дымчатых лича уже спустились к этому следу, жадно его касаясь. Неподалеку бледная, как античная статуя, Пурити повисла в руках своего мертвого пленителя. Ничего не происходило. Лалловё запрокинула голову и принялась хохотать, пока не выбилась из сил. – Это что-то! Хромой нищий пытается выдать себя за Ффлэна Честного. Пять лет тому назад ты отрекся от престола, тупое ты дерьмо! – Маркиза махнула личам, кружившим над кровью Эшера. – Эй, ты, дохлая шваль, если тебе нравится твоя дочурка, мне кажется, стоило бы наконец проявить свои отцовские чувства! – Нет! – закричала Сесстри, но было поздно – лич уже схватил ее. Насмешливый железный череп, все остальное – туман. Купер думал, что Пурити уже мертва, но та вдруг подняла голову – при этом ее шея захрустела так, словно она и в самом деле была высеченной из известняка статуей; губы покрывала изморозь. – Я, Пурити… – пыталась говорить она, хотя голос ее осип. Горло слишком замерзло, слишком пересохло, но девушка все равно нашла в себе силы продолжить. «Это то, чего от меня ждал бы Кайен». – Я, Пурити Чингиз Амптелле Гиацинт Клу, младшая из детей барона Эмиля Клу и потомок рода, состоящего в Круге Невоспетых, пользуясь прецедентом Крайне Необычного Восстания Дам, ратифицированным Кардиганом Аккордом, провозглашаю себя леди-сенатором Круга Невоспетых. Присягаю на крови своего рода и законах, что буду достойно нести ношу леди-сенатора до самой своей смерти. Под конец у нее совсем кончился воздух, но державший ее лич вдруг подался назад, когда Пурити сделала судорожный глубокий вдох и закричала: – А теперь уносите свои кости с моего неба, вы, напыщенные жертвы моды! Все личи, находившиеся в зале, как один, обратили на Пурити Клу взгляды своих горящих зеленым огнем глаз. И столь же синхронно начали испаряться облака черного дыма, составлявшие их тела. Начав с шипением возвращаться в небытие, личи в большинстве своем предпочли ретироваться. Но те несколько, что остались, стрелой устремились к Пурити, стряхивавшей с себя ледяную корку, покрывшую ее миниатюрное тело. В последний момент девушка предостерегающе подняла перед собой ладонь. – Скажите, дохляки, вам известно, какие заклятия оберегают лордов и леди-сенаторов от физического вреда? – поинтересовалась Клу. Судя по всему, ответ был «нет», но едва первый лич влетел в ее личное пространство, вокруг новоиспеченной леди замерцал аквамариновый энергетический щит. Нежить, налетев на него, просто распалась и осыпалась на пол горсткой черной золы. Еще два лича расшиблись о заклинание защиты, на которое Пурити только что предъявила законные права, назвав себя лидером человеческого правительства Неоглашенграда. Последние личи визгливо закричали и поспешили удалиться. Купер и был бы рад издать победоносный клич, вот только портал Цикатрикс начал сотрясаться в судорогах, сначала сжавшись, а затем расширившись еще сильнее. Сквозь него что-то медленно протискивалось. И это что-то обладало удлиненной черной головой – рогатое, яйцевидное, скользкое от кислотной крови, с хвостом в целую милю и весьма злобное. Призрачный палец Купера запульсировал в три раза быстрее – собственная кровь наполняла его, да и сердце Лалловё стучало сейчас, будто у боксера на ринге. До Купера донеслось многоголосое пение вивизисторов из тела Цикатрикс – метастазов, проникших в мозговое вещество, запястья, сердце, матку… Ньюйоркец ощущал приближение ее многотонной туши и вновь поражался, насколько огромное чудовище смогло взрасти из семечка в образе стройной женщины. Королева фей была даже массивнее, чем первобытное создание, чей труп сейчас лежал на другом конце зала, зато была лишена внутреннего света. Казалось, будто бы электричка из метрополитена отрастила черные когти и научилась дышать, создавая вокруг себя облако озона. Вдоль ее боков не светились крохотные солнышки – лишь питаемые энергией жизни светодиодные татуировки, передающие мысли обезумевших пикси, чьи голоса Купер и без того уже слышал; существа, заточенные в вивизисторах, вопили, умоляя о смерти. «ЗимыЗимыЗимы! ПодариНамЗимнююСмерть. ПодариНамВоздухИТьму. ЗимнююВоздушнуюСмерть. ИзвлекиИглыИзНашихСердецКупер-ОмфалИДайНамИстечьКровью!» – Что она такое? – вслух спросил Купер у Лалловё. Ей не требовалось открывать рта, чтобы ответить. Теперь их соединяли кровь и машина, и он мог слышать ее беспокойные мысли. «Она моя мать, моя королева и мое проклятие. Она именует себя Цикатрикс, повелительницей шрамов, и она раздавит этот город, словно яйцо, едва поймет, что та сила, которая прежде наполняла зал из желтого металла, угасла и умерла». Затем Лалловё Тьюи развернулась на пятках и бросилась наутек. Сесстри опустилась на колени у края круглой ямы, где когда-то лежало богоподобное создание, пронзенное Ресницей, по капле отдававшее свою жизнь той машине, что позволяла смертным разных миров находить свой вечный покой. Машина, прерывающая цикл пробуждений. Сесстри закрыла лицо руками, не зная, почему на самом деле плачет: из-за Никсона или же из-за всей той лжи, что наговорила перед гибелью Альмондина. Они врали ей, она знала это. Иначе и быть не могло. Сесстри и в самом деле не помнила своей матери, зато знала, что та была отважным воином, иноземкой и единственной из женщин, кого отец признал равной себе. Как она могла оказаться Цикатрикс – чудовищем, о котором ходят легенды, матерью мерзавки Лалловё Тьюи? «Этого не может быть, просто не может. Боги, как же болит живот!» Эшер взял Сесстри за запястья и поднял ее на ноги. На другой стороне зала сидела Прама, обхватив колени руками и раскачиваясь, – она почти не светилась. – Она приближается, – умоляющим тоном произнес Купер, надеясь, что хоть кому-нибудь до его слов есть дело, но, похоже, услышала только Пурити. – Можешь ее остановить? – спросила она, растирая замерзшие щеки. Громкий всасывающий звук привлек внимание Купера к порталу, разрывавшемуся и растягивавшемуся дюйм за дюймом; акриловая кровь текла по бороздкам в полу. В узоре, образованном пересекающимися ветвящимися ручейками, чудилась странная татуировка, набитая фиолетовыми, синими и черными чернилами. Внутри портала стали проявляться очертания стремящегося вырваться из него существа. Вначале они скорее напоминали схематичный, грубый набросок, но постепенно фигура проступала все отчетливее, и вот из портала высунулось лицо: женские глаза гневно взирали из-под хитинового громоздкого шлема, а над стальной пластиной, где полагалось находиться нижней челюсти, сверкали серебряные губы. Сесстри всхлипнула от боли и едва не рухнула на пол, безвольно повиснув на руках у Эшера. Она судорожно прижимала руки к животу. – Что такое? – полным беспокойства голосом спросил Эшер. – Влагалищная магия, – ответил ему Купер. – Я побывал внутри Цикатрикс и знаю, что она уже не совсем женщина. Полагаю, эти ее усовершенствования потребовали частичной гистерэктомии. А еще мне кажется, что она использует теперь чрева своих дочерей, чтобы родиться в нашем мире. – Он сочувственно посмотрел на впавшую в оцепенение Сесстри. – Боюсь, все доказательства на лицо. Цикатрикс выбиралась из пульсирующего эллипса головой вперед, завывая от натуги. Вскоре ей удалось протолкнуть по каналу и руки, а керамические изоляционные диски на плечах вышли из прохода с довольно громким хлопком; королева распахнула пасть, судорожно глотая воздух и протискиваясь в новый мир. Серебряные губы растягивались все шире и шире, пока все не увидели ее содрогающуюся в попытках дышать гортань. Высокий рогатый шлем рвал края портала, наполняя пространство вокруг себя брызгами темной жидкости и электрическими разрядами. Одна ее рука была обнажена, а белая кожа на ней испещрена пересекающимися шрамами. На вторую была натянута длинная черная перчатка с прорезями для обсидиановых ногтей.