«Вот тебе и уроки танцев!» Пурити начало знобить. Лизхен фыркнула, заломила руки, а затем очаровательно улыбнулась: – Ладно, в конце концов, мы же собрались ради чаепития. – Да, – хором согласились с ней Ноно и Пурити, переглянувшиеся с некоторой признательностью. Не отводя от близняшки глаз, Пурити дернула за веревочку колокольчика, и из-за двери тут же послышался звон чайных ложек. – Ты права, Лизхен, – продолжила Клу, прикидывая, как бы ей улизнуть, до того как кого-нибудь еще Убьют, а еще изумляясь тому, кто вдруг оказался главным подозреваемым. – Это и в самом деле чаепитие. Прошел еще целый час, прежде чем Пурити выдался шанс улизнуть. Тридцать минут они пили чай, а потом еще тридцать старались не замечать, как Лизхен плачет в платок. И все это происходило в молчании – тяжелом, наполненном страхом молчании. Наконец Пурити отпросилась отойти под тем благовидным предлогом, что ей надо переодеться, но, вместо этого, поспешила сбежать из комнат Лизхен, прошмыгнув через гардеробную, выходившую в прихожую, а оттуда в фойе, в конечном итоге оказавшись в основном коридоре, ведущем к выходу из апартаментов. Комнаты Лизхен примыкали к внешней, стеклянной, стене Купола, и Пурити постоянно казалось, будто огромный оранжевый глаз, взиравший через прозрачную изогнутую поверхность, следит за ее бегством. С облегчением закрыв за собой дверь фойе, она все равно не могла ощущать себя в безопасности, пока не окажется как можно дальше от Ноно Лейбович и не закончит дело, начатое еще прошлым днем. Следовало слушать собственные чувства, а не какое-то там похожее на каменную стену подобие человека с ореховой кожей и мягкой бородой. Пурити со всех ног припустила обратно к Краскам Зари. «Мнер Братислава отдал Ноно Оружие, перед тем как та Убила его, – мчались мысли Пурити быстрее ее обтянутых белыми гетрами ног. – Она и есть Убийца и мясник из птичника. Вот так раз». Но даже такая, что недавно выяснилось, умница, как Ноно не была способна все это устроить в одиночку; пользоваться Оружием ее научил лорд-сенатор из Круга Невоспетых. Колокола, какая все-таки дыра в безопасности! Что же такого необычного было между ног Ноно, что той удалось убедить Мнера Братиславу нарушить данную им присягу? Где и как удавалось Кругу тайно хранить столь опасный инструмент? Пурити не знала точно, но все ее нутро подсказывало, что Оружие было там, среди Красок Зари. Она была уверена в этом, – конечно, абсурдно слепо доверять своему чутью, но, кроме этого абсурда, у нее все равно больше ничего не оставалось. А потому Пурити решила все же положиться на него. Она избрала самый короткий маршрут – через ворота Башни Дев, а оттуда по уединенным тропинкам сада, примыкающего к Пти-Малайзон. Пурити взбежала по лестнице, направляясь к обитым серебром, двойным металлическим дверям пятого этажа и гадая, как ей удастся войти без преторианского шлема. Но двери оказались широко распахнутыми, и девушка решительно вбежала внутрь, даже не задумавшись о причинах столь странного явления, а затем, прошмыгнув в полуоткрытый люк, чуть не упала лицом вниз прямо перед самыми Красками Зари. Белый свет. Россыпь ярких мазков. Атмосфера древности, охладившая ее разгоряченный разум дыханием зимы. – Колокола, им следовало выбрать хорошие замки! – прошептала Пурити себе под нос, медленно поднимаясь, словно маленькая девочка, выбирающаяся из сугроба, чувствуя тяжесть белого света на ресницах. – А они и выбрали, глупышка. Клу открыла глаза и увидела на винтовой лестнице ухмыляющуюся худощавую фигуру в облачении из канареечного тюля. У ног Ноно зашевелилось лежащее тело, и близняшка сильным ударом ноги спихнула его вниз. Истекающий кровью раненный в бок Кайен приподнял голову и слабо махнул Пурити. – Только посмотрите, кто тут у нас рыскает возле пещеры сокровищ! – осклабилась Ноно, прокручивая в руке тонкий, словно лента, серебристый меч. В резной рукояти Пурити узнала трость солнцезащитного зонтика. – Это же твой ручной простолюдин. Ноно сошла по последним ступенькам и прижала Кайена к полу, наступив тому на поясницу. – Я все знаю! – заявила Пурити. Эта ложь пришла ей на ум сразу же, едва она увидела Кайена. И как она только могла подумать, что Убийца – это он? Он был таким… милым. – Кор, и что это значит? – В насмешливом голосе Ноно прорезался какой-то странный акцент. – Тебе требовалось научиться владеть Оружием. – Пурити подняла руки ладонями вперед, стараясь соображать как можно быстрее. – Нечто вроде этих твоих уроков танцев. Это же был танец с тростью, так ведь, Ноно? И ты очень хороша в том, чтобы монотонно повторять одно и то же действие раз за разом, верно? Вот что дает тебе добиться идеальных результатов. Это вообще единственное, что позволяет тебе их добиться. Ноно вжала каблук в копчик Кайена, заставляя того вскрикнуть от боли. – Ты шла всего лишь за одним конюшим. – Пурити старалась говорить так, словно бы навсегда оборвать жизнь одного-единственного беззащитного паренька было вполне приемлемо. – Всего одним. Ты не ожидала увидеть целую толпу голых юношей, не говоря уж о двух Цзэнах! И как это Цзэны оказались в том подвале? Ха! – Клу вынуждена была признаться себе, что не годится для большой сцены, однако Ноно, кажется, не заметила, что та переигрывает. – Енто ты отхуда так много узнала о моих боевых вылазках? – прищурилась близняшка. «Почему она так странно говорит?» – Должна признаться, ты не очень-то старательно заметала следы, Ноно. Резня на птичьем дворе? Группа мертвых портных и белошвеек с канареечного цвета нитками в руках; юноша, чьими последними словами стало твое указание «залатай ее». Вот до чего невинны были твои жертвы, повелительница клинков. – Пурити поняла, что начинает закипать. – А еще ты вполне добровольно выдала информацию о том, что была любовницей Мнера Братиславы перед тем, как тот Умер. Перед тем, как ты Убила его. Правда, Ноно, ты просто не способна хранить тайны, и я не единственная, кто может связать концы с концами. – Ох! – Ноно повесила нос. – Теперь я, кажись, сбилась с курса. – Я… я не очень понимаю, что ты хочешь сказать, но могу помочь тебе. – Папочка, до того как уйти, увлекался книжками про море. – Ноно бросила на Пурити печальный теплый взгляд, однако это выражение тут же вновь обратилось в злобную усмешку. – К счастью для меня, морские романы под завязку набиты сведениями, касающимися войны. Лейбович наклонилась и схватила Кайена за шиворот. Тот поднял голову, корчась от боли. – Как пленник он бесполезен во всем, кроме как в том, чтобы показать бросившим тебе вызов трюмным крысам, что ты не боишься пустить кровь. Узкий, толщиной будто бы всего в один атом, клинок коснулся шеи каменщика практически без нажима; казалось, одного только присутствия этого оружия хватило, чтобы кожа разошлась, словно раздвигающиеся гардины. Взрезав темную шею Кайена, точно пудинг, лезвие обнажило сонную артерию – красную, пульсирующую. Глава одиннадцатая То, что смертей, которыми мы умираем, число не бессчетно, считается установленной истиной. Канон также утверждает, что само количество миров конечно и, более того, расположены они в строгом порядке: мы движемся по раскручивающейся спирали – живем, умираем, живем снова. Мы рождаемся, ничего не зная, и первую свою смерть принимаем в неведении, вливаясь в хаос мультиверсума со скоростью, определяемой нашей собственной душой. Даже наши тела, перерождающиеся от жизни к жизни, служат отражением нашей духовной сущности. Но что же находится за той, самой дальней дверью, ждущей нас спустя многие тысячи смертей, через чей порог способны переступить лишь самые мудрые или же самые отчаянные из нас? Беда[33] Некогда Достопочтенный. De Plurimundi Anathanata Купер, Сесстри и Никсон повалились кучей, огрызаясь друг на друга. Наконец им удалось расцепиться и сесть, озадаченно моргая при виде открывшегося зрелища. В неровном свете факелов мерцало наполненное черной жидкостью озеро и… Они оказались в пещере? Каменный свод изгибался высоко над их головами. Трудно сказать как, но Купер почему-то понял, что они находятся где-то глубоко под землей. Пещера была просторной и круглой, а вся троица приземлилась на уступе, нависшем над черным озером. Свод будто бы пронзал огромный сталактит, больше похожий на заржавленный клинок, нежели на минеральные отложения. Та же маслянистая субстанция, что наполняла озеро, капала с «лезвия», посылая через равные промежутки рябь по спокойной в остальном поверхности. – Какого хрена? – поинтересовался Купер. Всасывающий звук вдруг раздался со стороны стены за их спинами, где груда чего-то вроде янтарной смолы стала плавиться, открывая скрытый за ней темный проход. «Похоже, дверь», – догадался Купер, когда в проеме возникла Алуэтт. – Кровь мировых зверей расступается перед нашими стопами, Омфал. Знай же, что ты находишься в гроте Белых Слез, – провозгласила она, стоя босиком и облаченная в слишком уж обтягивающее лиловое вечернее платье, практически не скрывавшее ее сосков. Затем она криво усмехнулась. – Развеянная также просила передать вам следующее: «Приветик, душки!» – Алуэтт пошевелила пальцами. Пока Сесстри и Купер помогали друг другу подняться, Никсон уже встал рядом с Алуэтт. – А где дом? Я планировал еще немного вздремнуть, – подергал он свою нанимательницу за подол. Та погладила его по голове и ласково посмотрела на Купера. – Эх, ну ты и создание! – Алуэтт разглядывала его раны. – Я хотела сказать – бедное создание! Что они с тобой сделали? В смысле что – это и так видно, но почему они приложили столько усердия? – Где Эшер? – спросила Сесстри. – У твоего любимого свои дела, не беспокойся о нем. А мы пока должны позаботиться о вас. Где-то в глубине горла Сесстри зародилось глухое рычание. – Не смей указывать мне, о чем беспокоиться, существо, но если тебе так уж приспичило понянчиться с кем-нибудь, возись с Купером – я прекрасно себя чувствую. Алуэтт покачала головой и причесала спутанные красные волосы пятерней. – Эх, Розовенькая, если бы только ты говорила правду! Сесстри вскипела: – Смешное подобие богини пытается казаться не менее смешной женщиной! – Знаешь, ты мне кое о чем напомнила. – Алуэтт подняла взгляд и принялась выискивать что-то наверху. – Мой приятель Рабле, тот, что перестал верить в Христа и принялся делать вид, будто верит в демократию, как-то раз сказал: «Fay çe que voudras»[34]. А Святой Августин, который никогда не был со мной дружен, добавил: «Люби и делай что хочешь». Впрочем, Рабле всегда был лжецом, а что до Августина, так это берберское отродье никто не видел с тех самых пор, как его еще в первый раз убили вандалы[35]. «Повод, воля и желание» – мой сладкий джорджийский персик! Звучит безумно? И то верно. – Красивые губки Алуэтт скривились. – Да, – сказал Купер, – звучит безумно. И что это должно значить? – И какое отношение все это имеет к тебе, представительнице Первых людей? – спросила Сесстри. – Не помню, – пожала плечами Алуэтт. – Но ведь это заставило вас помолчать хотя бы минутку, не так ли? – Затем она указала на огромный металлический шип, нависающий над пещерой, и черное озеро под ним. – Видите ли, для Развеянных это самое сакральное из всех мест. Их грот Белых Слез. Я часто прихожу сюда, когда у меня тяжело на душе. – Белых Слез? – Сесстри наморщила носик, глядя на черный водоем. – Теперь ты видишь, в чем проблема. Сесстри кивнула. Купер повернул голову к темной поверхности и тут же застонал. Его спина болела. Она очень и очень сильно болела. – Ох, бедненький, пущенный на фарш Купер. У меня тут есть кое-что для тебя. Алуэтт извлекла откуда-то из-за спины поднос и сняла металлическую крышку. Поклонившись, она протянула Куперу сандвич. Запах был восхитительным. – Откуда ты узнала? – Купер взял два кусочка тостов, между которыми было намазано лиловое варенье и положено чуть больше, чем обычно кладется в бутерброд, кусочков колбасы. В следующую секунду он уже плакал. – Что это с твоими глазами? – спросил Никсон. – И где мой бутер? Купер всхлипнул и ответил сквозь слезы: – Это «секретный послеобеденный перекус», как называла его моя бабушка. Она давала мне сандвичи с жареной колбасой и вареньем. Но откуда ты это узнала? – Ох, сладенький, – произнесла Алуэтт, гладя его по голове, – из всех вопросов, что ты мог задать, потерянные удовольствия – это одна из тех вещей, что я просто знаю. – Она зашла ему за спину, присела, чтобы посмотреть на его раны, и аж перекосилась. Если Купер и услышал ее ответ, то не подал виду, погрузившись в воспоминания.