Глаза Эшера, вдруг оказавшиеся слишком близко, были подернуты влагой. – Ладно, – произнесла Сесстри. – Я не против. Рассказывай. Его передернуло, он словно боролся со слезами, хотя Сесстри и сомневалась, что он на такое способен. – Когда-то у меня был ребенок. Дочь. И… обстоятельства сложились не лучшим образом… – Понятненько. На самом деле она ничего не понимала. Какое это вообще имело отношение к происходящему? – Вины ребенка в том нет, да только мы с ее матерью… не захотели жить вместе. Нас заставляли. – Он опустил плечи, попытавшись сжаться, что было весьма непросто для столь огромного человека. – Я так хотел любить свою дочь. – Голос Эшера дрожал. – И мы пытались забыть о том, как она появилась на свет, но я не мог этого сделать, видя ее мать… Чара, она нашла выход… теперь они Мертвы. Вот тогда-то это и произошло; Сесстри протянула руку, чтобы дотронуться до Эшера, и поняла, что даже не пытается себя остановить. Он стоял чуть отвернувшись, и ее рука легла ему на колено. Она решила, что они оба заслуживают правды. – Я знаю, каково это, когда тебя принуждают, Эшер. Это всегда непросто. – Она покраснела, когда решилась заговорить, заметила, как напрягся ее собеседник, и кивнула, указывая на пространство между его лопаток, где тоже были шрамы. – И тут они. – «Как же я хочу выпить!» – Когда-то и у меня была дочь. Была. Не от того случая, когда меня убили в первый раз. – Сесстри спешила выговориться, наполовину спрятавшись за спиной серого человека. – Салли я родила во время своей второй жизни, на Пике Десмонда. Я была плохой матерью. – И где она сейчас? – спросил Эшер, поворачиваясь; в глазах его одновременно читались печаль и надежда. – Разве это не то, что положено знать хорошим матерям? – пожала она плечами. В комнате повисла тишина, и Сесстри с Эшером сели рядом; ладонь женщины лежала на колене серого великана, обхватившего себя за плечи. Оба были потерянными и печальными, но хотя бы не одинокими. И тогда Сесстри произнесла то, что они оба понимали. – Если мы не поможем Куперу, этого не сделает никто. – На свете нет ничего, – Эшер чуть наклонился, – чего бы я не принес в жертву за один лишь миг с тобой. Надеюсь, ты это понимаешь. Она кивнула. – И я позабочусь о том, чтобы никто больше не причинил тебе боль, – добавил он. – Сам тоже не причиняй. – Она утерла глаза. Он наклонился еще ближе и поцеловал ее. Губы над его колючим подбородком оказались такими нежными… – Купер. Да. Человек, которого мы должны спасти. Эшер кивнул, не прекращая целовать. – Всего мгновение для нас самих, пускай нас и подгоняет то, что близится конец всего сущего, а друзьям грозит опасность… – Для нас самих, – выдохнула она. – Всего мгновение. Но, ох… да. Эшер хрустнул костяшками пальцев и обхватил ее лицо своими огромными теплыми руками. – Оптима Манфрикс разгадала очередную загадку. Сесстри сердито посмотрела на него, пытаясь скрыть смущенный румянец, – серый человек никогда прежде не обращался к ней по ее научному званию. А затем они снова поцеловались и не прерывались, пока она полностью не отдалась воле его рук, таких могучих, невзирая на раны, и не позволила отнести себя наверх. Купер понял, насколько могущественны мертвые владыки, в то самое мгновение, когда пересек границу их территорий: кипящие тучи объяли все небо, все вокруг – и землю, и воздух – пропитал особый запах нежити. Он словно шагнул в другой мир; кварталы вокруг по-прежнему были залиты солнечным светом, но на пространство, над которым кружили тучи, словно бы набросили покрывало, и день сменился ночью. Прежде Куперу никогда не доводилось сталкиваться с нежитью, но он ощущал энергию нежизни, подобно дождю, струившуюся с небес. На секунду тошнотворная песня мертвых владык заглушила золотой голос женщины, что рыдала где-то в этом мраке. Небо просто кишело этими существами – черные силуэты кружили на фоне темных туч. Если смерть служила ответом на жизнь, то нежить была вопросом, заставлявшим пересмотреть выводы, приведшие к этому ответу. Это было существование, питаемое теми энергиями, что приводят все живое к концу. Смерть, переписанная под жизнь. «Это свобода?» Стремительные фигурки Мертвых Парней и Погребальных Девок стекались к скоплению башен, возвышавшихся прямо под закрученными в спираль черными тучами, и когда Купер продолжил свой путь, женский голос снова вернулся. Теперь он гремел, словно громовые раскаты. Запрыгнув на одну из балок, Купер прижал руки к ушам. Затем он поскользнулся и свалился. Высота была небольшой, и груда мусора смягчила удар, но он все равно был оглушен и мог лишь слушать, как состязаются две мелодии. Напоенная солнечным светом ария вступила в поединок с симфонией могильной грязи и теней. Мимо проплывала череда лиц Мертвых Парней и Погребальных Девок – озабоченных, любопытных или насмешливых, – но у Купера никак не получалось сфокусировать взгляд. Он следил за мотивами жизни и смерти, пока те не достигли крещендо, а затем Купера скрутила судорога. В следующую секунду он покинул свое тело. Его сознание, будто из пушки, со скоростью ядра вылетело из тела – зрение и слух не были больше привязаны к черепу и теперь уносились прочь, за пределы изменчивого неба, пронзая грань мира и погружаясь в лишенное измерений непространство, пустую полноту, обволакивавшую вселенные, подобно покрывалу, и скрывавшую их друг от друга. Лишенный объема, призрачный Купер пролагал путь сквозь соединительную ткань мультиверсума. Освобожденное от оков тела сознание мчалось мимо совершенно невозможных мест, и время было его возлюбленной, – пронзая небытие, он мог побывать где угодно, пока в реальном мире проходили лишь пикосекунды. «Реальный мир? – возмутилось бесплотное сознание Купера. – Не существует никакого реального мира». Возникли семь сияющих сфер, обращающихся вокруг общего центра. Так же как он понимал здесь все остальное, Купер понимал и то, что эти сферы являются таковыми только в самом абстрактном смысле и что их орбиты обладают не столько настоящим, сколько наглядным характером, а общий центр – скорее образ. И все же для него они имели все параметры, свойственные материальным объектам, и он восторженно наблюдал за шарами, излучающими цвета жизни: желтый солнечный, зелень листвы, дрожащие отблески на поверхности воды. Это были миры, вселенные, реальности – семь разделенных пластов бытия, каждый из которых служил домом для одной из культур, и все же соединенных цепями куда более прочными, чем законы физики. «Откуда мне это известно? – удивился Купер, хотя уже знал ответ. – Так вот что значит быть шаманом, да? Путешествовать между вселенными, навещая на благо живых миры за гранью смерти». Он бы обиделся и на мертвых владык, и на их пленницу, если бы они вернули его сейчас обратно в тело. Купер подплыл поближе к Семи Серебряным, чье название просто всплыло в его сознании, но тут ощутил, как что-то повисает на нем, цепляясь за его… ноги? Нет, не ноги – здесь Купер не обладал плотью, а был скорее потоком информации, закодированной в эфире. Сигнал – вот верное слово. Он был сигналом. И к тому же сигналом, который только что был уловлен приемником, каким-то прибором, подобно мощному магниту затягивавшим его в ближайшую из сфер. Не в силах ни помешать этому, ни контролировать свое движение, Купер видел тот мир, куда попал, лишь мельком: коричневое небо, рассеченное всполохами сине-зеленых молний; огромный темный провал, напоминающий метеоритный кратер; свернувшаяся кольцами змея с телом женщины; гнездо, полное механических суетливых существ; чьи-то черные, будто из обсидиана выточенные, когти, которые были настолько тонкими, что сквозь них можно было видеть небо. Ее величество Цикатрикс, Regina Afflicta, матрона Семи Серебряных, чайлд Воздуха и Тьмы, королева Двора Шрамов, за прошедшие века заменила значительную часть своего тела на неорганические системы. А ведь когда-то все начиналось с незначительных усовершенствований, казавшихся скорее механическими украшениями из бронзы и угля. Мода эта родилась из иронического подражания самому слабому из достижений смертных, науке, но со временем она изменила свою природу, превратившись в инструмент более могучий, нежели любое из тайных искусств, а затем и полностью впитала их в себя. Цикатрикс приподняла увенчанную тяжелым шлемом голову и принюхалась к запахам, витавшим в воздухе. Это была ее родная стихия, но в последнее время ветра были напитаны незнакомыми ей энергиями. Сейчас она не чувствовала иных запахов, кроме ароматов сухой глины и разнотравья, что небольшими скоплениями росло в ее пустынном убежище. Двор Шрамов был срыт, чтобы вместить все увеличивающееся в размерах тело королевы; не было больше ни лиан луноцвета, ни огромных рододендронов, некогда украшавших беседки в саду, и дикорастущий кресс, в былые времена ковром устилавший землю, был давно скошен пластинами царственного панциря. Сохранилось только кольцо высоких дубов, росших по центру ее обиталища, но деревья иссохли и лишились своей листвы. Перемены, казалось, коснулись даже неба, где прочерчивали ровные линии сталкивавшиеся под прямыми углами молнии, словно даже облака были пронизаны электрическими схемами. Лежа в своем гнезде, Цикатрикс вот уже десять тысяч лет повелевала союзом семи вселенных, государством из населенных феями миров, что объединились под ее флагом благодаря ее харизме, талантам и силе, способной гасить звезды. Сегодня никто из сюзеренов не признал бы в ней былую красавицу, некогда завоевавшую их миры не речами, но своей жестокостью и пролитой кровью, – она лежала, свернувшись подобно охраняющему свою груду сокровищ дракону, черный графен и винил соединялись заклепками и промышленным клеем, хрупкое тело танцовщицы было рассечено на части и помещено внутрь брони, выполненной в виде огромного змея. Хватательные придатки, располагавшиеся вдоль всего корпуса, зашевелились, хотя обычно королева приносила двигательную активность в жертву своей технологической зависимости – всегда находился какой-нибудь новый механизм, который она вживляла в очередное чудище. Ее рука непроизвольно дернулась – ненадолго замкнуло один из вивизисторов, когда его жилец попытался выйти на связь. Вивизисторы порой говорили с ней – раздражающий и пока неустранимый дефект, проявлявшийся во всех ее системах. Пришлось привыкнуть не обращать внимания на настойчиво появляющийся сбой. – ГОспОжа мОя! – заговорила пикси, питавшая энергией сервопривод плечевого сочленения. Благодаря проводам, завершавшимся в черепе королевы, голос раздавался прямо в голове. – ОнО пОет нам внОвь иЗ глубин пОд Эль Сидад ТаситО и ведет к нам пОсетителя::лОгин: гОстьненайден! Серая птица пОет в гармОнии, миледи, и пуп всея мирОв, чтО мы населяем, как же пе4альн0 Она пОет! Машина СветлОй МуЗыки, мОя к0р0лева::л0гин: ххУМ0ейК0р0левыМн0г0Шрам0вхх… мелОдия так печальна, а гОлОс стОль древен и Зву4ит так грОмкккк… Несмотря на «змеиный» хвост, заменивший ей ноги, тело королевы оставалось относительно человекоподобным, и хоть оно и было запечатано в корсет из металла и пластика, но в нем по-прежнему угадывались женские черты; золотисто-каштановые кудри сменили два высоких сияющих черных рога, словно у гигантского навозного жука. Они были устремлены к небу и опутаны связками проводов, сбегавших затем по шее, чтобы подключить огромный шлем с остальными механизмами. Одну руку Цикатрикс изменять не стала, чтобы иметь возможность подтвердить свою принадлежность к роду фей любому, кому не посчастливится предстать перед ее взором, и сейчас она воздела эту руку, призывая к молчанию. Проприоцептивные реле избавили ее от необходимости вербального общения со своими системами – пикси в плече замолкла, издав напоследок испуганный писк статических помех. Не ведая, что Купер уже проник в ее системы, Цикатрикс оскалила свои металлические зубы в серебряной улыбке. Вивизисторы, заключенные внутри ее поливинилового корпуса, удерживали исключительно редких волшебных созданий – извращенное понимание Цикатрикс привязанности не позволяло ей использовать других слуг что внутри, что снаружи ее тела. Она знала, что Лолли раскрыла тайну, касавшуюся соединения магии и технологии, необходимого для создания вивизисторов, но дитя оставалось в полном неведении относительно количества и сложности изменений, постигших ее мать. Лолли, пожалуй, могла даже взбунтоваться, если бы узнала, что ее собственные маленькие кузины-феечки стали начинкой для вивизисторов или что ее мать настолько сильно усовершенствовала свое тело с того дня, как отправила свою дочь в Неоглашенград. То, что было Купером, пришло в состояние минимального самоосознания и теперь металось между вивизисторами, в огромном количестве располагавшимися вдоль всей длины свернувшегося кольцами тела королевы фей, выглядевшего точно чернильно-черный поезд подземки, заканчивающийся с одного из концов женским телом. Машинная русалочка длиной в добрую милю, черная, словно уголь, и освещаемая прокатывающимися по ней дуговыми разрядами. Купер изо всех сил старался прийти в себя и в итоге обнаружил, что сфокусировался на страхах своей временной хозяйки, растворенных среди прочих ее мыслей. Чуждых мыслей. Внедряясь в ее разум, все еще активная часть Купера равнодушно отметила, что принадлежит он существу, считающему себя матерью Лалловё Тьюи, и что существо это – чудовище. Где-то там вдруг закричала дремлющая основная часть Купера. Но та часть, что совершала сейчас прогулку по электронным схемам, просто приняла во внимание материнскую тревогу и зашагала дальше, следуя за страхами королевы, боявшейся, что Лалловё Тьюи не сможет освоить особый язык программирования, разработанный лично Цикатрикс. Королева – а с ней и Купер – раздумывала, как улучшить этот язык, используемый для настройки вивизисторов. Созданный ею код ввиду необходимости был груб и не завершен; по тому, чем она занималась, не существовало учебников и руководств, и привычные источники знаний оказались бесполезны – ни одна эпическая поэма, хранившаяся при Дворе Шрамов, не могла рассказать о рекурсивных заклинаниях If-Then и Let-X-Equal, способных вдохнуть жизнь в ее вивизисторы. И все же королева надеялась, что Лолли, унаследовавшая и многочисленные таланты своего отца-человека, и пытливый гений, почти равный тому, каким обладала ее мать, сумеет разработать язык, способный раскрыть весь потенциал этой технологии, и создаст вивизистор, который будет куда лучше любой полуразумной батарейки, питавшей сейчас оружие Цикатрикс. Оружие, необходимое, чтобы сдерживать натиск долгих эпох и помочь королеве устраивать новые, более изящные диверсии в эти последние из дней. Подлинная Дикая Охота[24] давно завершилась, дробясь и дробясь на составляющие, разбросанные по пространству и времени, и хотя ее участники породили множество культур, построенных на варварстве и диком колдовстве, правление Неблагословенного Двора ушло практически в праисторию. Один из Неблагословенных лидеров, королева Воздуха и Тьмы, умерла много столетий тому назад, не оставив наследника, и никто уже не помнил даже ее настоящего имени, чтобы вызвать хотя бы в виде призрака. Не помнили этого даже столь древние феи, как некогда стройная танцовщица, закованная отныне в металл и опутанная оптическими кабелями, самовольно присвоившая себе титул новой королевы. Свело судорогой еще один из ее членов – очередной вивизистор закоротило, когда его узник зашептал через провода: – Все мы птицы в клетках и слышим Одну и ту же песню, мОя кОрОлева. И ты тОже слышишь ее, пОка Омфал крадется 4ереЗ твОи священные… Она хлестнула его электрическим разрядом, промчавшимся подобно удару кнута по ее телу и заставившим умолкнуть непокорное устройство. Но пленник был прав, Цикатрикс и в самом деле ощущала их присутствие даже сквозь толщу, разделяющую миры, – другие вивизисторы… древние. Она начала чувствовать их несколько лет назад, но с тех пор усовершенствовала свои системы, чтобы лучше распознавать сигнал, – эти старые машины были построены еще до возвышения Третьих людей. Так не должно быть, но все вивизисторы мультиверсума – во всяком случае, насколько это удалось установить королеве – неким тайным протоколом были объединены в общую сеть, от которой ей не удавалось закрыться, и хотя эту дремлющую сеть не выявляли никакие проверки и диагностика, постоянное шипение обратных откликов не устранялось даже самыми тонкими настройками модулей. Она все равно слышала этих других, даже тот малюсенький дрон, спрятанный у Лалловё годы назад. А еще тот, что она отправила ей недавно, со стрекозой внутри. Она услышала, как умерло насекомое, и это беспокоило королеву. Цикатрикс слышала их всех, а вместе с ней их слышал и Купер. Один вивизистор затмевал своими размерами прочие – его пение непрерывно звучало где-то на заднем плане в голове королевы, и сила путеводного сигнала сверкала ярче сотни звезд. Голос взывал к ней откуда-то из-под Неоглашенграда. Стремился к ней с такой сосредоточенностью, какой она прежде никогда не встречала, и все же оставался скрытым. – Вивизистор? – Призрак Купера обследовал мысли королевы и изумился. – Как я здесь оказался, и почему именно внутри этого создания? Он ощущал окружавшую его боль множества разумных существ, умоляющих о снисхождении. Крошечные крылатые мужчины и похожие на кошек женщины, лишенные половых признаков нулло и обладающие половыми органами бабочек юни, – все они страдали, все мечтали умереть. Зеленые и лиловые экранчики мерцали на боку Цикатрикс, образуя татуировку, изображающую пионы и мандрагору. Сильфиды, чьим медленным умиранием питался лицевой дисплей, сейчас выводили на него строки поэмы, скрывая временно неактивное перекрестье прицела: Он Знает тайный сектОр. Мы делим с ним Замерший мир, Где вечнО зима, СлОновая кость и старая пряжа! Бессмыслица. Такое случалось все чаще и чаще, ее системы засоряли цифровые нескладушки и фантазии, которые определенно не были ее собственными. И они всегда так или иначе затрагивали неподвижность. А еще ту же самую чепуху она регулярно слышала срывающейся в виде нечленораздельного бормотания с уст ее прислуги, ее наместников, да вообще повсюду. Из всех уголков Семи Серебряных поступали слухи о странностях и безумии – всегда такие далекие, но с каждым разом все приближающиеся; паника начинала сжимать своими кольцами и ее саму, и мир вокруг, заразив за компанию с ее сатрапами и лакеями ее собственные системы. Эпидемия проникла на все уровни – даже ее Дикие Охотники в последнее время возвращались с расширившимися от ужаса глазами и отказывались делиться причинами своих тревог. Похоже, и их начала охватывать тяга к недвижности – священной добродетели, которой она не могла им позволить. Они с опустошенными взорами сидели у своих костров, беззвучно шевеля губами, словно в молитве. Охотники Семи Серебряных всегда воплощали собой неистовство природы. Вряд ли кто-то из них прежде испытывал сомнения, не говоря о страхе, – они не колебались даже тогда, когда она заставила их последовать своему примеру и улучшить тела посредством искусственных внедрений. Нет, то, что оказалось способным лишить внутреннего покоя ее змеев с их костяными мечами и полимерных ос, заслуживало тщательного рассмотрения – никто бы не назвал королеву паникершей только из-за беспокойства по поводу того, что темные феи вдруг стали бояться собственного леса. Но ничто не было так же важно, как необходимость добраться до того огромного вивизистора, определенно прячущегося от ее глаз где-то под корой Неоглашенграда. Она обязательно сделает его частью своего тела. Перед лицом стоящей у порога беды, чего-то, что сотрясет миры, все инстинкты королевы, все души, заключенные в ее вивизисторах, подсказывали ей, что она сумеет защититься от проблем, только внедрив в свои системы этот невероятный источник энергии. И если даже Лолли провалит порученную ей работу, прирученная нежить точно сокрушит Неоглашенград, словно яичную скорлупу, чтобы Цикатрикс смогла высосать его золотой желток. «Где же я и почему?» – Купер метался внутри королевы от одного узла до другого, спасаясь от чего-то, чего толком не понимал. Он и в самом деле оказался внутри этой твари? Или же его снова преследуют галлюцинации? Нет, он был уверен, что это не так, но существо называло себя матерью Лалловё Тьюи и в то же время больше походило на робота. Королева пока не заметила Купера, но маленькие человечки, заточенные внутри омерзительных батареек, вполне могли – они беспомощно хныкали, о чем-то умоляя.