Машина заезжает на парковку, и пленка моих воспоминаний останавливается. Изображения Степана, Майи, Риммы, Димы, Ефима замирают в офисных декорациях, затем отдаляются, расплываются и исчезают. Моя работа – мой второй дом. Но все-таки я совсем мало знаю коллег. Глава 12 Великан Кажется, Эф счастлив. Наклонившись над тарелкой, он с наслаждением ест приготовленный мамой жульен. – Дождался-таки домашней еды, жаль, не от меня, – говорю, легонько толкнув его локтем. – От тебя дождёшься… – невнятно отвечает он, не успев прожевать. – Если бы твои родители нас не пригласили – сдох бы на полуфабрикатах. Взяв хлеб, Эф смачно проводит им по дну уже пустой тарелки и с удовольствием съедает кусок. – М-м-м… Это же великолепно! – Филипп, она что, тебя совсем не кормит? – мама проходит на кухню с банкой домашнего варенья в руках. – Бессовестно морит голодом! – улыбаясь, отвечает Эф. Я, изобразив обиду, надуваю губы. Папа с интересом наблюдает за нами. Ему нравится Эф, он говорит, что встретить порядочного парня в наше время – везение. – А помнишь, когда мы были молодыми, ты тоже редко баловала меня домашней едой, – говорит он маме и тянется через стол, забирая у неё банку. – Теперь зато – завтрак, обед, ужин и, вон, даже заготовки домашние. – Открутив крышку, папа выкладывает варенье в вазочку. Я проглатываю слюну, Эф впивается в варенье взглядом – круглые, сочные бока вишен торчат из бордового желе. – Тогда я работала в газете. Уходила рано, приходила поздно, не до заготовок было, – вздохнув, мама наливает чай в маленькие чашки и тоже присаживается за стол. – Налетайте, молодежь! – командует папа. Эф запускает ложку в варенье и, поймав несколько ягод, молниеносно отправляет их в рот. – Ешь так, как будто я брошусь отбирать у тебя вишню, – подтруниваю я. – А кто тебя знает, – почти серьёзно отвечает Эф. Мама, умиляясь, наблюдает за нами. Голодные гости для неё большая редкость и радость. Раньше она действительно проводила много времени на работе, и в моих детских воспоминаниях предстаёт чаще в деловом образе – аккуратной, строгой, всё время пишущей что-то в толстую записную книжку. Тогда записных книжек у нас было несколько, в одной хранились номера телефонов и адреса, в другой рецепты, в третьей дни рождения родственников и друзей. Друзей, кстати, всегда было значительно больше, а родственников я могла сосчитать по пальцам. Но мамина записная книжка была особенной и загадочной. Она делала записи быстро, по наитию, ловила мысли и факты прямо на лету и рассаживала их на странички. Записи не были секретом – записная книжка часто лежала открытой на холодильнике или на подоконнике. Но когда я заглядывала в неё, ожидая увидеть что-то совершенно невероятное, что-то, что перевернёт моё воображение и допустит в мир важных взрослых дел – мой детский взгляд спотыкался о совершенно неразборчивый мамин подчерк. От этого её записи становились ещё более волшебными. – Вот он, вкус детства. – Облизав ложку, папа целует сидящую рядом с ним маму в щёку. Ещё мама хорошо рисовала. Я часто видела в уголках страниц красивые синие цветы, маленьких синих птиц, аккуратные синие домики. Паста в её ручке неизменно была синей, и хотя в моём детстве уже были ручки других цветов, мама оставалась на стороне однотонного текста. Заглядывая в её записную книжку, я всегда недоумевала, как одна и та же рука может в рисунках и узорах использовать грациозные линии, а важные записи превращать в непонятные закорючки. – Ну, рассказывайте, что у вас нового? Как успехи на работе? – улыбаясь, мама обращается больше к Эфу, чем ко мне. – Всё прекрасно. Трудимся, развиваемся, иногда даже отдыхаем, – отвечает Эф, отхлёбывая чай. В его ладонях чашка смотрится смешно и неловко. Так же как в папиных. По случаю нашего прихода родители достали праздничный чайный набор, который отличается красотой, но не удобством. – И ты тоже отдыхаешь? – теперь мама смотрит на меня. – Стараюсь… – говорю я и тут же замираю. «Стараюсь» – что значит стараюсь? Это слово вылетело прежде, чем я успела остановить его на экране своего воображения. Покрутить перед внутренним взором, рассмотреть со всех сторон и оценить вес. Мама едва уловимо приподнимает бровь. Это слово означает, что я прикладываю усилия, но пока не получаю результата! Я стискиваю зубы. Зачем она спросила об этом сейчас? Неужели начнёт воспитывать меня? Момент совсем неподходящий. Проглатываю ком в горле, ожидая начала шторма. На секунду повисает пауза. Улыбка на мамином лице теряет весёлость. В глазах появляется смешенная с заботой грусть. Но мама молчит… Не цокает, не вздыхает, не начинает постукивать ложечкой о край чашки… Что это значит? Что сегодня шторма не будет? Да и с чего ему быть – одергиваю я себя. Ведь она не может знать о том, что я работаю в каждый свой выходной. Не может знать, что мой будильник часто заведён на четыре. И о том, что спать я ложусь за полночь, она тоже знать не может. Усмирив мысли, немного расслабляюсь. – … Вернее – отдыхаю. Конечно, отдыхаю, – мой голос звучит легко и непринуждённо, – регулярно и качественно. Не нужно нотаций, мама. Не нужно супер-опеки. Твоя дочь – взрослая девочка и сама всё понимает. Тем более, такой темп не вечен. Год, максимум два понадобится, чтобы закрепить свои позиции среди журналистов, а потом я буду работать по накатанной. Буду отдыхать, расслабляться и брать отпуск два раза в год. Просто именно сейчас – время для роста, для движения без остановки с силой и амбициями. Спортсмены называют это «наращиванием массы», а журналисты – просто трудовыми буднями. Неожиданно она улыбается, как-то очень искренне и легко. – Ты присматривай за ней, ладно? – мама снова обращается к Эфу. Да. Шторма не будет. Ура! – Приложу все усилия, – отвечает Эф и адресует мне серьёзный взгляд. Я стараюсь сдержать улыбку, но не могу и, хихикнув, прикрываю рот рукой – серьёзность всегда делает его каким-то особенно милым. Глава 13 Великан Сегодня дальний угол моего любимого пляжа практически пуст. Всему виной плавающие по небу тучи и не сильный, но прохладный ветер. Мне нравится такая погода, несмотря на то, что купальник я даже не доставала. Расстелив не пригодившееся полотенце под одним из тополей, опираюсь спиной о толстый ствол дерева и, умостив планшет на коленях, начинаю переписывать великанскую статью. Сначала отключаю чувства и включаю концентрацию. Представляю, что у меня чистая и пустая голова, без звуков, картинок и мыслей. Там, внутри, тепло и темно, как в просторном, только что построенном доме. Всё самое необходимое есть – но завести мебель и занять пространство ещё не успели. Есть коридоры, полки, комнаты, и всё такое «своё», выстроенное по индивидуальному проекту, что можно легко ориентироваться и чувствовать себя свободно даже в темноте. Здесь, в самой дальней комнате, в своём кабинете работает, курит и занимается делами мой добрый друг – Великан. Девчонка Ия отходит в сторону, а Великан не торопясь покидает кабинет и усаживается на её место. Надо же помочь подрастающему поколению. И он поможет, так и быть. Великан – мужчина в годах. Даже не то чтобы в годах – Великан почти старик. Я не знаю, как его зовут на самом деле, ведь он никогда не представлялся, просто пришёл однажды в мою голову, выбрал себе комнату и сделал кабинет. Великан высокий и крепкий, насколько может быть крепким мужчина, чей расцвет сил завершился лет тридцать назад. Он опытный и бесстрастный, всегда немного уставший, скептически настроенный и суровый. Он знает, о чём говорит. Он не сомневается и не боится. И даже сейчас, когда его попросили закрыть рот, он лишь снисходительно улыбается, делая скидку на слабость других людей. Великан знает ответ на вопросы, до которых я ещё не доросла. Он может обосновать свою точку зрения так, как способен только мужчина, и брызгает ядом на глупых неугодных так, как умеет только брюзжащий дед. Он бывает язвительным, противным и наглым, но главное, что он – явление безошибочного анализа. Собирая в одну цепочку все предпосылки и следствия, Великан часто знает о событиях наперёд. Так и сейчас, дописывая первую за свою жизнь безобидную статью в преддверии губернаторского назначения, Великан знает, что исход выборов будет неожиданным. – Василий Палыч сказал, что всё уже решено. С чего вдруг ему ошибаться? Он осведомлен о политических течениях. – Твой Василий Палыч – сопля зелёная. Думает, что знает всё обо всём. – Великан поднимает указательный палец вверх и поправляет планшет на коленях. Ему не нравится сидеть под деревом. У него больная спина. – Неудобно? Можем пересесть, – говорю с заботой. – Нормально, – кряхтит Великан, окончательно усевшись. – А что может повлиять на ход выборов? – спрашиваю я. – Думаю, что справедливость.