Та война прочертила в судьбе Мальцева глубокую борозду, четко разделила жизнь на «до» и «после». «До» он помнил, но как-то странно. Не как реально происходившие с мальчиком Глебушкой события, а словно бы как яркий когда-то приснившийся сон. Ему до сих пор часто снилось детство. Сложно закрученных сюжетов те сны не имели — самые простые бытовые сценки. Он сидит в столовой — в их квартире на втором этаже дома Либиха на Моховой — и кушает только что испеченное кухаркой Дашей печенье с изюмом, еще горячее, безумно вкусное, и столовая залита ярким солнечным светом, вокруг родная, до боли знакомая обстановка, мир вокруг ощущается тихим, спокойным и добрым, — и кажется, что так будет всегда. Снилась их дача в Териоках — летний жаркий день, мачтовые сосны, пропитанный смолистым ароматом воздух, и он подкрадывается с марлевым сачком к завидному трофею, к присевшей на куст крупной бабочке-траурнице (а да того попадались лишь капустницы, белянки и крапивницы), подкрадывается и знает, что не оплошает, что трофей будет насажен на булавку и займет достойное место в коллекции... После таких снов Мальцев просыпался с тоскливым чувством невосполнимой утраты. Война перечеркнула прежнюю жизнь. Нет, они с матерью жили на Моховой, как раньше, и даже на одно военное лето выехали в Териоки. Но жизнь стала иной. В ней поселилась тревога — постоянная, неизбывная. Она была в глазах матери, когда та утром открывала газету и первым делом смотрела военные сводки. Она была в голосе Вадика Скворцова — тот пришел в классы, произнес всего четыре слова: «Отца убили под Перемышлем», — и больше не говорил ничего. За весь день вообще ничего, оно и к лучшему, голос у Вадика стал страшный, мертвый, если вдруг научатся разговаривать покойники, то будут говорить именно так. Господь хранил Алешу, он прошел германскую войну без единой царапины, хотя в тылу не отсиживался. И отца хранил тоже — тот был ранен, но легко, и вскоре вернулся на фронт. Добила семью Мальцевых другая война, гражданская. Отец приехал вскоре после октябрьского переворота и не был похож на себя: небритый (отец! небритый!), в солдатской шинели со споротыми погонами, в стоптанных сапогах. Поговорил с матерью и Глебом (сын впервые участвовал в разговоре как равный, как взрослый), сказал, что уезжает на Дон, к Каледину, а Алексей уже там. Добавил, что большевики долго не удержат власть над разваливающейся страной, месяца через три-четыре смуте придет конец. Глебу шел тринадцатый год, и он сказал, что тоже поедет на Дон — будет барабанщиком, горнистом, вестовым при штабе, кем угодно, найдется и ему дело по силам. А кто останется с матерью? — спросил отец, и вопрос был закрыт. Утром отец ушел, Глеб больше никогда его не видел, и брата тоже. Мать умерла год спустя. От тифа, в Екатеринославле — они бежали из голодающего Петрограда, пытались пробраться на юг, разыскать отца и Алексея... Не сумели. Сын генерал-майора Мальцева пополнил армию беспризорников. Скитался по стране, бедствовал, питался тем, что удавалось украсть или выклянчить. Дважды попадал в колонии для безнадзорных, но оба раза сбежал. Взрослел, из мальчишки превратился в юношу, — и казалось, что дальнейшая судьба предопределена. Незавидная судьба, уголовная: стать гоп-стопщиком, а то и мокрушником. В стране набирал обороты НЭП, вновь появились богатые люди, не скрывавшие своего богатства, — и их деньги манили детей улицы, волчат, превратившихся в молодых волков. Карьеры налетчиков, «бомбящих» нэпманов и тут же спускавших добычу в шальных кутежах, долгими не бывали, заканчивались одинаково: или пулей, полученной в облаве, или судом, приговором, — и опять-таки пулей. Это никого не смущало: хоть день, да наш. Ленька Пантелеев был кумиром и примером для подражания. Мальцев был азартен, охотно рисковал, и имелись у него приятели, такие же лихие сорвиголовы, и дело шло к тому, что сложится новая дерзкая шайка, и громко заявит о себе, и жизнь у ее участников будет яркая, но недолгая. Все изменила встреча с Графом. Граф тоже был уголовником, но совсем другого пошиба — уголовником-аристократом старой варшавской школы, и расплодившуюся гопоту, считавшую, что наган решает любые проблемы, презирал. Он был «шнифером», специалистом по вскрытию сейфов высочайшего класса, — и, отправляясь на дело, принципиально не брал с собой оружие, любое, даже нож. Их знакомство длилось прочти семь лет, до смерти Графа, — тот был уже стар, и, как позже понял Мальцев, не хотел умирать, не передав кому-нибудь секреты ремесла. Учеником Мальцев оказался талантливым. * * * Вечером состоялся обыск. И совсем не такой формальный, какие случались порой в «шарашке». Самый дотошный «шмон», с личным досмотром, с изъятием всего запрещенного, набралось такого немало, до сих пор начальство сквозь пальцы взирало на вещи, делавшие жизнь заключенных чуть более уютной. — Вы все еще считаете, Глеб Васильевич, что амнистия возможна? — спросил Водянский с долей ехидства, печально озирая их жилище, которое никто теперь не принял бы за номер провинциальной гостиницы. Вопрос был риторический, Мальцев не стал отвечать. Он теперь гораздо серьезнее воспринимал слова Водянского о возможном расстреле. И о том, что Минск слишком близок к границе. Если все сложится по худшему сценарию, то нет времени разрабатывать и шлифовать планы побега. Надо уходить при любой подвернувшейся возможности, на авось... А там уж как судьба рассудит. В свою судьбу Мальцев верил. Эпизод 4. Школа без вывески Школа ГУГБ отдельного здания не имела. Квартировала в техникуме швейной промышленности, занимая там один из этажей, имевший отдельный вход с улицы. Никакой вывески над дверью, но любой посторонний, шагнувший в ту дверь, немедленно упирался в стол дежурного, и тот вежливо спрашивал: вы куда и к кому? — а затем столь же вежливо объяснял, что надо выйти на улицу, пройти налево — там вход в техникум. Для дезинформации среди учащихся, постигавших тонкости швейного дела, был распущен слух, что в их здании квартируют курсы Наркомфина, готовящие бухгалтеров-ревизоров. О начале войны Ксюша узнала накануне, в субботу. Удивительно, но факт. Или не удивительно, учитывая, где она училась. Вернее, учеба уже закончилась. В субботу Эйдеман ознакомил ее с приказом наркома, лист был аккуратно прикрыт двумя полосками бумаги, так что Ксюша могла видеть лишь строчки о присвоении ей звания сержанта госбезопасности, а кто еще какие звания получил, осталось неизвестным. Ознакомил, поздравил, вручил удостоверение и петлицы с двумя «кубарями» каждая. Вообще-то и военнослужащие, и сотрудники госбезопасности при производстве в новое звание должны были сами покупать в военторге соответствующие знаки различия. Но здесь случай особый, визит Ксюши в военторг за такой покупкой исключался по определению. Любуясь новенькими петлицами, она подумала, что скоро они с Яшй окажутся в одном звании — сержант госбезопасности приравнивается в советской системе званий к армейскому лейтенанту, и на петлицах те же два квадратика. Впрочем, долго любоваться петлицами не пришлось. Эйдеман забрал обратно, равно как и удостоверение. Пускай, дескать, полежат до поры у него в сейфе. И форму курсанта госбезопасности тоже придется сдать (хранилась она здесь, в школе, без права выхода в форме в город). — Причины, надеюсь, понятны? — спросил Эйдеман. Вопрос прозвучал как риторический, но даже такие здесь без ответов оставлять не полагалось, и Ксюша ответила: — Так точно, Василий Васильевич. На двери кабинета Эйдемана висела табличка Карасёв В.В., и обращаться к нему надлежало именно так — без звания и без должности, по имени-отчеству. Хотя курсанты знали, что зовут их преподавателя Наум Эйдеман (не факт, что и это имя было настоящим). О заграничных подвигах Эйдемана ходили легенды, наверняка по большей части выдуманные, либо сильно преувеличенные. Но дыма без огня, как известно, не бывает. — И что дальше? — спросила Ксюша. — Я должна предупредить об одном новом обстоятельстве. О семейном. Она специализировалась на англосаксонских странах, но не сильно рассчитывала, что служба будет проходить за рубежом, в одном из посольств или консульств, туда попадают после МГИМО, а не ИнЯза. Но вдруг? Для Яши там тоже найдется работа, зарубежного энергетического оборудования закупают для СССР много. — Дальше, по-хорошему, вам полагается десятидневный отпуск, — сказал Эйдеман. — Но должен огорчить, Дарья Олеговна: отпуска не будет. Да, такой вот у нее был псевдоним на время обучения, и Эйдеман даже наедине называл только так. Ксюша за год обучения привыкла к режиму тотальной секретности. Хотя поначалу казалось смешным: сидят в аудитории шесть девушек (группы обучаемых в школе были малочисленными), а преподаватель выступает перед ними в бархатной черной маске, закрывающей почти все лицо, — ну оперетка же натуральная, «Принцесса цирка»! Хуже того, девушки в этой сцене выглядели еще более комично, на всех одинаковые шляпки с густыми-густыми вуалями, и снимать их запрещено под угрозой отчисления. В сочетании с формой курсанток госбезопасности выглядели шляпки архикомично. Однако по мере обучения Ксюша поняла, что эти на вид смешные и нелепые выдумки могут однажды спасти свободу, а то и жизнь. Надо отметить, что Эйдеман никогда и ничем лицо не маскировал. Из чего непреложно следовало, что на заграничную агентурную работу он уже никогда не вернется. — Если завтра начнется война, — продолжал Эйдеман, — то все отпуска отменятся, так что в понедельник приступите... Он осекся — слишком уж большое изумление увидел на лице у Ксюши. Дело в том, что слово «если» Эйдеман никогда не употреблял в гадательном смысле: то ли будет, то ли нет, — для него оно скорее было синонимом слова «когда». И едва ли он сейчас вольно процитировал известную стихотворную строчку Лебедева-Кумача. — Есть разведданные, — объяснил Эйдеман, — позволяющие допустить, что все начнется именно завтра. Разумеется, информация эта не подлежит разглашению ни в каком виде. Последние сомнения отпали. О своих догадках, предположениях и допущениях Эйдеман сообщал, лишь когда не сомневался в их истиности. — Но как же немцы... не закончив с Англией... На два фронта? — растерянно произнесла Ксюша. — Людям свойственно придумывать самые разные способы ухода из жизни. Гитлер избрал вот такой долгий и замысловатый путь, чтобы самоубиться и угробить свой рейх. Но в какую цену обойдется нам победа, не хочу даже гадать... Что у вас за обстоятельство? Ксюша не сразу поняла вопрос, недоуменно посмотрела на Эйдемана, в голове стучала одна мысль: «Завтра война... завтра война... завтра война...» Потом сообразила, о чем речь. — Я выхожу замуж. Свадьба назначена на август. — Вот как... Эйдеман ненадолго задумался, достал носовой платок, поднес к лицу... По слухам, Эйдеману было слегка за пятьдесят. Но выглядел он гораздо старше: глубокие морщины, слезящийся глаз, постоянно промокаемый платком, зубы белоснежные и слишком ровные — наверняка вставные. — Вы понимаете, Дарья, что жених ваш попадет в разработку? Что его просветят до донышка, проверяя: не подход ли? Если хоть что-то в его биографии вызывает сомнения, лучше вам отношения не регистрировать. И не афишировать. Это не приказ куратора. Это неофициальный дружеский совет. — Я уверена в своем женихе, мы знакомы с детства. — Совет вам да любовь. Надеюсь, война не помешает свадьбе. Итак, в понедельник вы должны прибыть по адресу Трубниковский переулок, дом девятнадцать, в отдел кадров. Со всеми необходимыми документами, разумеется. — Трубниковский? Значит, все-таки Амторг... — Он самый. В кадрах предупреждены, оформят без проволочек. А во вторник, в восемь вечера, встречаемся здесь же. Познакомитесь со своим новым куратором, и все дальнейшие вопросы будете решать уже с ним. Она что-то говорила, спрашивала и отвечала, но в голове звучал и звучал тревожный сигнал: завтра война, завтра война, завтра война... В результате многие вопросы, что могла и хотела бы задать Ксюша, не прозвучали. Скорее всего, хитрый старый лис Эйдеман рассчитывал именно на это, ошарашив выпускницу известием. Сработал в точности по собственной методичке, тема «Как отвлечь внимание от нежелательной темы, важной для собеседника». * * * Неожиданностью новость не стала (новость об Амторге, разумеется, не о войне). Ксюша проходила там преддипломную практику от ИнЯза, и практику от спецшколы прошла там же и тогда же, но негласно. Амторг был организацией своеобразной. Можно сказать, единственной в своем роде. С одной стороны, он был в США торговым представительством Страны Советов. С другой — самой настоящей американской корпорацией Amtorg Trading Corporation, зарегистрированной в штате Нью-Йорк по нормам местного законодательства. Только вот учредителями корпорации выступали Центросоюз и Внешторгбанк СССР, и даже отдельно взятые советские граждане владели небольшими пакетами акций в полном соответствии с антимонопольным законом штата. Несколько лет, до открытия в США советского посольства и консульств, Амторг де-факто выполнял их роль, был дипломатическим представительством Союза. Еще одна роль Амторга — разведывательная. Почти треть сотрудников, помимо исполнения своих непосредственных обязанностей, сотрудничала с ОГПУ, затем с иноотделом ГУГБ НКВД. Американское ФБР об этом факте догадывалась (а иногда знало разведчиков под прикрытием точно и поименно — в Амторге бывали перебежчики, после чего персонал приходилось менять). В войне разведок всякое случается. И вокруг Амторга случалось. Подходы к сотрудникам (проще говоря, попытки вербовки). Грубые провокации, исполняемые руками белоэмигрантов. Провокации более изощренные в исполнении американских спецслужб, завершавшиеся высылкой сотрудников. И прочая, и прочая... Самый вопиющий случай произошел в середине двадцатых. Только-только назначенный главой Амторга Склянский и сдающий ему дела Хургин решили прокатиться на лодке по озеру Лонглейн, у них оставались несколько свободных часов до запланированной деловой встречи. И оба не вернулись с водной прогулки — среди бела дня и в тихую погоду. Позже тела были обнаружены, но официальной версии: дескать, лодка опрокинулась, пассажиры ее утонули, — поверили далеко не все. Одни считали, что произошло убийство, и стоят за ним штатовские спецслужбы. Другие придерживались версии, что нити тянутся в СССР — Склянский был ближайшим сотрудником Троцкого в деле организации Красной Армии, и в списке личных врагов Сталина занимал одну из верхних строчек. Всего этого Ксюша, разумеется, не знала, когда весной проходила практику в московском представительстве Амторга (главная штаб-квартира находилась в Нью-Йорке). Она лишь изумлялась, и чем дальше, тем сильнее: что она здесь делает? В вузе ее учили английскому языку, основному, и второму языку, французскому, а третьему, итальянскому, уже факультативно, — с позиций, так сказать, гуманитарных, с упором на классическое и современное искусство. Глубиной познаний в художественной сфере Ксюша могла потягаться с иными искусствоведами. И Ксюше (наивная девочка!) будущая работа представлялась связанной именно с культурным обменом, с «Интуристом» и т.д., в идеале — в одной из англоязычных стран, в посольстве, переводчицей при атташе по культуре. А будущая служба казалась достаточно формальной — регулярно писать рапорты, например, о том, что никто из посетителей выставки «Искусство советских пятилеток», проходящей в Манчестере, попыток вербовки не совершал, ни в каких прочих антисоветских провокациях не замечен. Вместо того на преддипломной практике пришлось участвовать в переговорах, к искусству и искусствоведению отношения не имеющих. С западными партнерами, приезжавшими в Москву, договаривались о поставках и условиях контрактов, о процентах по кредитам и нюансах таможенного оформления, — и Ксюша сама чувствовала, что ей не хватает ни опыта, ни словарного запаса для качественного перевода. Хорошо хоть практикантке не приходилось обслуживать переговоры в одиночку, было, кому подстраховать. И еще один момент смущал не на шутку. Вот какой: она советская гражданка, работает в советской организации, и квартирует та организация не за границей, а здесь, в советской стране. Так почему же она, Ксюша, конспирируется даже от своих? Зачем изображает шпионку Мату Хари во вражеском логове? Понятно, что всем в Амторге совершенно ни к чему знать о втором учебном заведении, что заканчивает их практикантка. Но люди, занимавшиеся в Амторге безопасностью, тоже оставались в полном неведении, для них Ксюша была студенткой ИнЯза, и не более того. Ближе к концу практики она набралась смелости и поговорила на эту тему с Эйдеманом. Отношения к тому времени сложились у педагога с ученицей достаточно доверительные, сделавшие возможным такой разговор. — Та-а-к... — протянул Эйдеман, выслушав ее сомнения и вывод: в Амторге от нее, от Ксюши, пользы будет мало. — Налицо две проблемы. Но обе решаемые. Деловой английский мы подтянем, и оперативно, времени мало. Он сделал пометку в блокноте. И не обманул, уже через два дня у Ксюши начались индивидуальные занятия по языку с преподавательницей, отлично владеющей терминами, употребляемыми коммерсантами. Маску эта дама не носила — как и ученица, приходила на занятия в шляпке с густой вуалью. Ксюшу к тому времени уже перестала забавлять такая особенность обучения. Не в туркестанских паранджах сидят, и на том спасибо.