– Парень моей мамы. – Он хорош? – Хорош в чем? Лезвие уже не так сильно давит мне на шею. – Хорош для твоей мамы. – Да, он действительно хорош. Даррен опускает меч, подходит к батуту и устраивается на краю, свесив ноги через стальные пружины, удерживающие черный брезент. Он одет во все черное, его свитер и спортивные штаны такие же черные, как его волосы, подстриженные под горшок. – Хочешь закурить? – Ясное дело. Даррен убирает меч с края батута и вонзает его в землю, чтобы освободить мне место рядом с собой. Он вытаскивает две сигареты из мягкой белой пачки без названия, раскуривает обе и протягивает одну мне. Я делаю осторожную затяжку, и она обжигает меня изнутри, заставляя сильно закашляться. Даррен смеется. – Северовьетнамский табачок, Тинк, – улыбается он. – Бьет по мозгам, как мул копытом. Забористая штуковина. Я от души киваю. От второй затяжки голова идет кругом. Мы смотрим через раздвижные двери гостиной на Лайла, Бич и Квана, беседующих над пластиковой коробкой для льда. – Они нас не увидят? – спрашиваю я. – Не, – говорит Даррен. – Они ни черта не замечают, когда проворачивают дела. Долбаные дилетанты. Это их погубит. – Чем они там занимаются? – Ты не знаешь? Я качаю головой. Даррен улыбается. – Да брось, Тинк. Ты должен знать. Может, ты и полный австралиец, но не такой уж тупой. Я улыбаюсь. – Эта коробка наполнена героином, – говорю я. Даррен выдыхает в ночь сигаретный дым. – И… – подталкивает он. – И фиолетовый фейерверк был чем-то вроде секретной системы оповещения. Так твоя мама дает знать своим клиентам, что их заказы готовы. Даррен улыбается: – Свободная касса! – А фейерверки разного цвета для разных дилеров. – Очень хорошо, Простачок, – кивает Даррен. – А твой «хороший человек» прибежал сюда по указанию своего босса. – Титуса Броза, – говорю я. Титус Броз. Повелитель Конечностей. Даррен затягивается сигаретой и снова кивает. – И когда ты все это придумал? – Только что. Даррен улыбается. – Как ты себя чувствуешь? Я ничего не отвечаю. Даррен усмехается. Он спрыгивает с батута и выдергивает свой самурайский меч. – Хочешь что-нибудь разрубить? Я секунду обдумываю эту любопытную возможность. – Да, Даррен. Хочу. Эта машина припаркована в двух кварталах от дома Даррена, рядом с небольшим приземистым домиком без света. Маленький темно-зеленый «Холден Джемини», похожий на леденец. Даррен вытаскивает из-за пояса сзади черную шапочку-«балаклаву» и натягивает ее на голову. Из кармана штанов он достает чулок. – Вот, надень это, – говорит он, подкрадываясь к машине. – Откуда ты это взял? – Из маминой корзины с грязным бельем. – Спасибо, я обойдусь. – Не волнуйся, они прекрасно налезают. У нее толстые бедра для вьетнамки. – Это машина отца Монро, – говорю я. Даррен кивает, бесшумно запрыгивая на капот. Под его весом на старом ржавом металле остается вмятина. – Какого хрена ты это делаешь? – спрашиваю я. – Тсс! – шепчет Даррен. Опираясь рукой на лобовое стекло отца Монро, он заползает наверх и выпрямляется в центре автомобильной крыши. – Да ладно, не трогай машину отца Монро. Отец Монро. Серьезнейший и пожилой отец Монро, священник в отставке, с тихим голосом, из Глазго, служивший в Дарвине, Таунсвилле, Эмеральде и осевший в Квинслендском Центральном Нагорье. Кладезь шуток, хранитель грехов и замороженных бумажных стаканчиков с фруктовым льдом, которые он держит в своей морозильной камере внизу и дарит испытывающим постоянную жажду местным ребятам, таким, как Август и я. – Что он тебе сделал? – Ничего, – отвечает Даррен. – Мне он ничего не сделал. Но он кое-что сделал Лягушонку Миллзу. – Он хороший человек, давай просто уйдем отсюда. – Хороший человек? – повторяет Даррен. – Лягушонок говорит совсем другое. Лягушонок говорит, что отец Монро платит ему десятку каждое воскресенье после мессы, чтобы Лягушонок показывал ему свой член, пока тот дрочит. – Это чушь собачья. – Лягушонок не станет врать. Он религиозен. Отец Монро сказал ему, что врать – грех, но конечно же, не грех показать семидесятипятилетнему старику свой член с яйцами. – Ты даже не проткнешь металл. Даррен топает подошвой по крыше машины. – Металл тонкий. Наполовину проржавел. А этот клинок я точил шесть часов подряд. Лучшая японская сталь от… – От ростовщиков с Милл-стрит. Даррен закрывает глаза под отверстиями в «балаклаве». Он высоко поднимает клинок, сжимая рукоять обеими руками, сосредоточившись на чем-то внутри себя, как старый воин, собравшийся ритуально покончить с жизнью своего лучшего друга или своего любимого автомобиля в австралийском пригороде. – Черт! – говорю я, лихорадочно натягивая на голову нестираный чулок Бич Данг. – Просыпайся, время умирать, – говорит Даррен. Он резко опускает меч, и тот вонзается в «Джемини» с противным скрежетом металла о металл. Лезвие входит в крышу машины на треть, как «Экскалибур» в камень. У Даррена отвисает челюсть. – Твою мать, он пробил! – Он сияет. – Ты видел это, Тинк? В доме отца Монро загорается свет. – Валим отсюда! – вскрикиваю я. Даррен тянет за рукоять меча, но застрявший клинок не двигается. Он сильно дергает три раза обеими руками. – Не идет! – Он наклоняет верхний конец на себя, затем от себя, но нижний застрял намертво. В гостиной отца Монро открывается окно.