Он кивает и передает трубку мне. – Теперь я уже не хочу, – говорю я, отталкивая трубку. Август рычит и поднимает брови. Не будь таким ребенком, Илай. Затем он швыряет в меня трубкой, и я инстинктивно ловлю ее. Глубокий вздох. – Алло? Отвечает мужской голос: – Алло. Типаж «настоящий мужик», глубокий сильный голос. Мужчина лет пятидесяти, может, даже шестидесяти. – Кто это? – спрашиваю я. – А как ты думаешь, кто это? – отвечает мужчина. – Я не знаю. – Ну конечно же, ты знаешь. – Нет, я действительно не знаю. – Да знаешь. И всегда знал. Август улыбается и кивает головой. Кажется, я понимаю, кто это. – Вы Титус Броз? – Нет. Я не Титус Броз. – Вы друг Лайла? – Да. – Вы тот человек, который дал Лайлу героин «Золотой Треугольник», найденный мной в газонокосилке? – А откуда ты знаешь, что это был героин «Золотой Треугольник»? – Мой друг Дрищ читает «Курьер мейл» каждый день. Когда он дочитывает газету, то отдает ее мне. Криминальный отдел пишет статьи о распространении героина из Дарры через Брисбен. Там говорится, что он происходит из главной зоны производства опия в Юго-Восточной Азии, которая включает в себя Бирму, Лаос и Таиланд. Это и есть «Золотой Треугольник». – А ты знаешь свое дело, малыш. Много читаешь? – Я все читаю. Дрищ говорит, что чтение – это величайший побег отсюда, а он совершил несколько великих побегов. – Дрищ – очень мудрый человек. – Вы знаете Дрища? – Все знают Гудини из Богго-Роуд. – Он мой лучший друг. – Вы лучшие друзья с осужденным убийцей? – Лайл говорит, что Дрищ не убивал таксиста. – И это правда? – Да, это правда. Он считает, что Дрища оговорили. Его закрыли, потому что у него уже была криминальная история. Они так делают, копы, знаете, наверно. – А сам Дрищ говорил тебе, что он этого не делал? – Не совсем так, но Лайл говорит, что он ни за что на свете так бы не поступил. – И ты веришь Лайлу? – Лайл не лжет. – Все лгут, малыш. – Но не Лайл. Он физически не способен на такое. Он твердит это маме постоянно. – Но ты ведь не веришь в это, правда? – Он называл это состояние особыми медицинскими словами: «Синдром расторможенного социального поведения» в полном расцвете. Это означает, что он не может скрыть правду. Он не может лгать. – Я не думаю, что это означает – он не может лгать. Я думаю, это значит, что он не может быть сдержанным. – Это то же самое. – Возможно, малыш. – Я устал от того, что взрослые сдержанные. Никто никогда не рассказывает тебе полной правды. – Илай?.. – Откуда вы знаете мое имя? Кто вы такой? – Илай? – Да-да. – Ты уверен, что хочешь знать полную правду? И тут раздается звук открывающейся двери гардероба. Август делает глубокий вдох, и я чувствую, как Лайл заглядывает в пространство за шкафом прежде, чем вижу его. – Какого хрена вы оба тут делаете? – рявкает он. Август припадает к земле, и в темноте я вижу только вспышки его фонарика, неистовыми молниями мелькающие на стенах этой маленькой сырой подземной комнаты, пока его руки отчаянно что-то ищут, и он это находит. – Не смей, сука! – рычит Лайл сквозь стиснутые зубы. Но Август смеет, сука. Он нащупывает квадратную коричневую металлическую дверцу у основания правой стены, размером с дно большой коробки из-под бананов, откидывающуюся вертикально, как клапан кармана. Бронзовая защелка задвинута в полоску дерева в полу, удерживая дверцу запертой. Август освобождает щеколду, поднимает дверцу и, быстро плюхнувшись на живот, работая локтями, уползает по тоннелю, ведущему из комнаты. Я ошеломленно поворачиваюсь к Лайлу. – Что это за место? Но я не жду ответа. Я бросаю трубку. – Илай! – кричит Лайл. Я ныряю на живот и следую за Августом через тоннель. На моем животе грязь. Влажная земля и плотные грунтовые стены вокруг моих плеч, и темнота, за исключением дрожащего белого света фонарика, отражающегося от ладони Августа. У меня есть друг в школе, Дук Кванг, который гостил у бабушки с дедушкой во Вьетнаме, и когда он там был, его семья посетила сеть тоннелей, построенных Вьетконгом. Он рассказывал мне, как страшно ползать по таким тоннелям – душит клаустрофобия, грунт осыпается на твое лицо и попадает в глаза. Вот такое оно, черт побери, настоящее безумие армии Северного Вьетнама! Дук Кванг говорил, что застыл посреди тоннеля, онемев от страха, и двум туристам, которые ползли за ним, пришлось вытаскивать его оттуда задом наперед. Для меня нет пути назад. Позади в комнате Лайл, и что более важно – раскрытая правая ладонь Лайла, которую, я не сомневаюсь, он разминает сейчас серией сгибаний пальцев и мускульных сокращений, готовясь выбить всю пыль из моей бедной белой задницы. Страх остановил Дука на его пути по тоннелям, но страх перед Лайлом заставляет меня ползти вперед на локтях, я как опытный взрывник-вьетконговец – шесть, семь, восемь метров в темноту. Тоннель делает небольшой левый поворот. Девять метров, десять метров, одиннадцать метров. Здесь жарко, пот от жары и усилий смешивается с грунтом и превращается в грязь на моем лбу. Воздух спертый и плотный. – Черт, Август, я не могу дышать тут! И Август останавливается. Его фонарик освещает еще одну коричневую металлическую дверцу. Он открывает ее, и отвратительное зловоние сероводорода заполняет тоннель и заставляет меня поперхнуться. – Что это за вонь? Это дерьмо? Мне кажется, это дерьмо, Август! Август проползает через выход из тоннеля, и я следую за ним резко и быстро, и делаю глубокий вдох, когда вываливаюсь в другое квадратное пространство – меньшее, чем прошлое, но достаточно большое, чтобы мы вдвоем могли встать. Вокруг темнота. Пол снова земляной, однако что-то устилает землю и смягчает мои шаги. Опилки. Тот запах теперь сильнее. – Это определенно дерьмо, Август. Где мы, черт возьми? Август смотрит вверх, и я вслед за ним поднимаю глаза к идеальному кругу света прямо над нами, диаметром с обеденную тарелку. Затем в этом круге появляется лицо Лайла, глядящего на нас. Рыжие волосы, веснушки. Лайл – это выросший Джинджер Меггс[7], всегда в хлопковой майке-безрукавке «Джеки Хоу»[8] и резиновых шлепанцах, его жилистые мускулистые руки покрыты дешевыми и непродуманными татуировками: орел с младенцем в когтях на правом плече; старый волшебник с посохом на левом – похожий на моего школьного учителя, мистера Хамфриса; Элвис Пресли предгавайского периода трясет коленями на его левом предплечье. У мамы есть книжка с цветными картинками о «Битлз», и мне всегда казалось, что Лайл немного похож на Джона Леннона во времена их дебютного альбома «Please Please Me». Я буду вспоминать Лайла через песни. Лайл – это «Twist and Shout». Лайл – это «Love Me Do». Лайл – это «Do You Want to Know a Secret?». – Вы оба в большом дерьмище, – говорит Лайл через круглую дырку над нами. – Че это? – вызывающе откликаюсь я, и мое смущение превращается в гнев. – Нет, я имею в виду, что вы действительно стоите в дерьме, – поясняет он. – Вы только что выползли в «бомболюк». Твою мать. «Бомболюк». Заброшенная будка из ржавой жести в конце заднего двора Лины, затянутое паутиной жилище красноспинных пауков[9] и коричневых змей[10], таких голодных, что вам часто снится, как они кусают вас за задницу. Точка зрения – забавная вещь. Мир кажется совсем другим, когда смотришь на него с глубины шести футов. Жизнь со дна сортира. Единственный путь отсюда для Августа и Илая Беллов – только наверх. Лайл снимает толстый деревянный щит с дыркой в нем, который лежит поперек «бомболюка» и служил когда-то туалетным сиденьем, выдерживавшим плюхающиеся зады Лины, Аврелия и всех его товарищей по работе, помогавших строить дом, из какового мы только что чудесным образом выползли через секретный подземный тоннель. Лайл протягивает правую руку вниз, раскрыв ладонь для захвата.