— Не могу! — Но ведь вы же свободны? — Мне просто невыгодно вас отпускать. — Что же это за свобода, которая нуждается в подавлении свободы другого? — Свобода борьбы! — Или конкуренции. В том мире, который вы представляете, свобода в том и заключается, чтобы лишать свободы других. Свобода сильного. — Но я и предлагаю вам силу! — Силу или свободу? — Средства, которые сделают вас свободной. — Свободной жить за счет других? Это для меня не свобода. Позвольте вам объяснить. У вас свобода — это свобода для небольшого количества индивидуальностей и за счет массы других индивидуальностей. А у нас свобода для большинства, для всего народа; приобретя свободу, народ наделяет ею всех, кто трудится. Моя свобода вечна и благотворна. Вы же служите тем, кто подавляет свободу, и сами, сами вы не пользуетесь ею ни в малейшей степени… — Но творчество, творчество… — Харбери чувствовал: где-то внутри его набухают злоба и тоска. — Вы же не можете делать то, что хотите! — А что же я делаю? — То, что предписывают власти! — Точно у вас власти ничего не предписывают! Только ваши власти поставлены теми, кто над народом, а наши власти лишь представители народа, и так как я тоже часть народа, мои интересы не расходятся с интересами большинства. — Но вы могли бы иметь больше! — Чего и зачем? Он не знал, что ответить… Мария Сергеевна презрительно посмотрела на Харбери. — Вам это непонятно, — сказала она. — Творчество не покупается… Нет, Харбери не хотел признать, что эта женщина оказалась сильнее его, что ему не под силу с нею справиться! — Не покупается, — повторила она и решительно махнула рукой, точно отрубила что-то в воздухе. — И все! И больше нам не о чем говорить. — Вы имеете последний шанс, — негромко произнес Харбери. — Я не собирался вас покупать. Все, о чем мы говорили, это лишь добавление к вашей жизни, потому что… потому что… — Он задохнулся. — Потому что — не забывайте — в наших руках ваша жизнь! Харбери чувствовал, как его распирает гнев. Нет, не гнев, а бешеная ненависть… В войну он осуждал фашистов за их зверства, но сейчас понял, почему фашисты зверели… От советских фанатиков добром не добиться ничего! Они не понимают разумных доводов. Бить, бить! Их пытать нужно! Сломить, заставить… И Харбери не выдержал. — Встать! — заорал он вдруг. — Встать! Мария Сергеевна удивленно посмотрела на него. — Что с вами? — Встать! — еще громче, переходя на визг, орал Харбери. — Я приказываю вам встать! Мария Сергеевна медленно поднялась. Она стояла, а Харбери, развалясь на стуле, смуглыми пальцами нервно разминал сигарету. — Не хотите нашего рая? — прохрипел он. — Так узнаете наш ад! Мария Сергеевна молчала. — Вы слышите? — спросил Харбери, беря себя в руки. — Вы узнаете наш ад! Она молчала по-прежнему. — Не молчите, черт вас подери. Чего вы молчите? Мария Сергеевна пренебрежительно пожала плечами. — По-моему, все уже сказано, — сказала она. — Я не хочу ни вашего рая, ни вашего ада, но даже адом меня вы не испугаете. Харбери злился сейчас на весь свет. На эту чертову русскую бабу, из-за которой загорелся весь этот сыр-бор. На Джергера, на Нобла… Его, респектабельного и образованного офицера, заставляют исполнять обязанности тюремщика! Проклятый Джергер требует, чтобы он любыми способами выжал из Ковригиной формулы. “Мы уже не можем выпустить ее из своих рук, — говорит Джергер. — Поэтому не церемоньтесь. Если не удастся уговорить, бейте ее, как положено бить упрямых ослов. Уж лучше потрудиться здесь, чем устраивать перевозку ее через границу. С этим в два счета влипнешь”. Но он офицер, а не палач. И бить женщину не будет. Такие люди, как она, физическую боль переносят легче, чем нравственные муки. Он попытается ее запугать, не прибегая к побоям… Харбери вскочил, резко оттолкнул ногой стул и, сделав шаг к Марии Сергеевне, закричал: — Вы будете стоять… час, два, три, сутки, пока не упадете. Я лишу вас воды и пищи… «Началось, — подумала Мария Сергеевна. — Кажется, началось! Ну что ж, не я первая и не я последняя». — Отвечайте! — проговорил Харбери металлическим голосом. — Отвечайте! Вы хотите, чтобы вас уморили голодом? — Я не хочу с вами разговаривать, — звонко произнесла Мария Сергеевна. — Вы можете делать что угодно, мне это безразлично. — Так слушайте, ученая мадам, если не хотите говорить, — грубо произнес Харбери. — Я скажу, скажу, что вам предстоит. Мы будем поить вас касторкой. Вставим в рот воронку и будем вливать касторку. Бутыль за бутылью. Это отличное угощение! Потом мы будем топить вас в ванне, в холодной воде и в горячей. В очень холодной и очень горячей… Мария Сергеевна видела его бесцветные глаза и понимала, что человек с такими глазами способен на все. А Харбери припоминал все, что он вычитал в книгах о фашистских застенках. — Мы свяжем вам руки, посадим в зубоврачебное кресло и будем сверлить зубы, — продолжал он, входя во вкус собственных рассказов. — Это очень приятно, когда вам сверлят зуб за зубом! Мы не пощадим вашей стыдливости, посадим голой в железную клетку и выставим на обозрение солдатам на одном из полигонов. Под кожу вам будут загонять иголки… То, что он говорил, было и страшно, и гнусно. Это было, пожалуй, даже более гнусно, чем сами пытки. А Харбери упивался собственными измышлениями, они произвели впечатление даже на него самого и не могли не подействовать на эту женщину. Он заметил, что за эти несколько минут она осунулась. Она уже не была так красива. Лицо у нее удлинялось, на нем появилась бледность… Оно стало похоже на лица святых, изображенных на старинных русских иконах. А глаза… У нее стали какие-то сумасшедшие, пронзительные… Впрочем, все святые были немножко сумасшедшие. Потому они и были святые… — Так что же вы скажете? — спросил он Марию Сергеевну. — Договоримся мы или нет? Этот человек пугал ее, он хотел ее уничтожить. Она это хорошо понимала, и вместо ответа она пошла прямо на этого офицера, пошла так решительно, что Харбери невольно отступил, отгораживаясь от нее стулом. — Вы что? — Пойдемте, — сказала Мария Сергеевна. — Куда? — спросил Харбери. — В ваши застенки, к вашим палачам, — почти кричала Мария Сергеевна. — Я не боюсь вас! Она действительно была готова ко всему. Она не знала, что скрывается за серой дверью, из-за которой появлялся ее тюремщик. Она не знала, кто ждет ее в коридорах, по которым ее сейчас поведут. Не знала, какие пытки ждут ее за этими стенами. Но она верила, что этот человек говорит правду. И тогда Харбери предпринял еще одну попытку. — Нет, — сказал он. — Не торопитесь. Вы испробуете все, о чем я вам говорил. Но сперва все это мы проделаем с вашей дочерью. На ваших глазах… Зрачки его превратились в сине-желтые огоньки, точно в каждом глазе вспыхнуло по серной спичке. — На ваших глазах, — удовлетворенно повторил он и, как бы забивая ей в голову гвозди, принялся повторять одни и те же слова: — На ваших глазах, на ваших глазах, на ваших глазах… — Нет! Нет! — закричала Мария Сергеевна. Она покачнулась. Все-таки он добил ее, этот майор. Больше она не могла стоять. Она рукой нащупала постель. Опустилась, села. У нее закружилась голова. Этого она не выдержит. Если она увидит в его руках Леночку, она умрет. Она убьет себя. Она не знала, как она это сделает, но твердо знала, что сумеет себя убить. Не увидит, как будут мучить Леночку. Глава 12. Контрольный пакет акций Встречаться было опасно, но и нельзя было не встречаться, слишком далеко зашла “операция”, чтобы ее можно было прервать. Да они и не хотели ее прерывать. Ковригина была похищена, похищение прошло на редкость удачно, но конечный, заключительный результат операции был все так же далек, как и до приезда Джергера в Советский Союз. Нобл хранил молчание, и виновники похищения понимали тайну этого молчания. Если Ковригина будет доставлена на Запад, над похитителями опрокинется рог изобилия. Но если Ковригина погибнет раньше времени, Джергеру и Харбери несдобровать. Нужно было заканчивать операцию. Каждый лишний день грозил провалом. Они не рисковали больше встречаться у Барнса, они устраивались теперь иначе. Харбери выезжал на своем “шевроле” за город, гнал по шоссе до условного места, останавливался, и тут из лесу или из-за угла какого-нибудь дома появлялся Джергер и нырял в машину. Здесь они и разговаривали, вернее, сговаривались о дальнейших действиях. Машина была удобным местом для свиданий. Опаснее всего было незаметно покинуть машину. На большой скорости Харбери возвращался в Москву. На людном перекрестке, где-нибудь поблизости от станции метро или у вокзала, посреди большого скопления людей, Харбери притормаживал, Джергер выскальзывал из машины и тут же терялся в толпе. А теряться он умел, этому он был обучен весьма квалифицированными детективами!