– Когда вы размышляете, у вас забавно раздуваются ноздри. Это очень мило, – торопливо добавил он. – Чушь! – чересчур громко возразила Уинифред, почувствовав себя уязвленной. Она не могла понять, что взбесило ее больше: то, что Дарлинг утверждает, что у нее якобы раздуваются ноздри, или то, что он глядит вовсе не на ее губы. – Это правда! – воскликнул он и шмыгнул носом. – Вот так, только сильнее. Не верите? Хотите, принесу вам зеркало? Уинифред теперь распирало от смеха. Приняв оскорбленный вид, она повторила ломким от веселья голосом: – Вот еще! Вы такой нахал, мистер Дарлинг! Он захохотал, высоко запрокинув подбородок. Черные глаза от улыбки превратились в узкие щелки. – Вы прямо как моя бабушка. И прошу, называйте меня Теодор. – Дарлинг вмиг посерьезнел, будто на лицо набежала туча. – Какой из меня мистер, сами посудите! Он напустил на себя насмешливую браваду, но Уинифред видела, что по какой-то причине для него это важно. Поэтому она медленно кивнула. – Хорошо. Но только когда мы не на людях – я ведь все-таки ваша подчиненная. Теодор снова посмотрел на ее нос и задумчиво повторил за ней: – Да… подчиненная. – Встрепенувшись, он улыбнулся, как провинившийся мальчишка: – Пожалуйста, расскажите мне, что вам удалось выяснить. Я постараюсь понять, хоть у меня до сих пор голова кругом. И она рассказала ему – впервые без раздражения, – но только потому, что чувствовала себя обязанной за урок музыки. Глава 12 Переезды и соверены С бала у Саттонов прошло чуть меньше недели. За всю свою жизнь Уинифред не дышала свободнее, чем в эти дни – будто разомкнулась клетка, стискивающая ее ребра. Она нырнула в рутинную работу, которая нравилась ей гораздо больше рискованных заданий и неустойчивых планов. Решив, что нельзя и дальше собираться в доме Дарлинга, она приказала ему снять настоящий офис. Даже самые безразличные соседи обязательно обратят внимание, как она каждое утро поднимается по ступеням особняка и спускается ближе к полуночи. Сам Дарлинг, конечно, об этом не подумал, но ведь им следует проявлять скрытность, особенно в теперешнем положении Уинифред как двурушницы. Она напомнила ему об обещании снять комнаты в субботу вечером, и уже к началу следующей недели Дарлинг, сияя, вручил ей ключик от офиса. – Подойдет? – с улыбкой поинтересовался он, сложив руки на груди и опершись головой о дверной косяк. – Лучшее, что я смог найти за столь короткий срок. Конечно, если вам не нравится, я сниму другой… Уинифред критически оглядела квартиру, снятую Дарлингом. Она занимала целый этаж в доме на Харли-стрит – несколько больших, скудно меблированных комнат с окнами, выходящими на запад, поэтому в них всегда темно. В их доме, судя по табличкам при входе, квартировались врачи. Офис был простым, но опрятным и тихим и располагался не очень далеко от «Рассвета» и от дома Дарлинга, да еще к тому же в весьма дорогом и красивом районе Мэрилебон. Заметив, как внимательно Уинифред изучает комнаты, Дарлинг произнес шутливо, но с некоторой тревогой: – Я вижу, вам не совсем нравится… Что ж, надеюсь, мне вернут хотя бы залог. – О чем вы говорите? – воскликнула она. От обеспокоенного тона Дарлинга у нее подскочило сердце. – Мне нравится! Подходящее место. – Я тоже так подумал! Юноша просиял и отлепился от косяка. Любая неловкость, которая могла возникнуть в их отношениях после бала, исчезла без следа – во многом из-за природной непосредственности Дарлинга. Уинифред с облегчением отметила, что его веселость окончательно вернулась. Без нее юноша ей совершенно не нравился. Она дотронулась до деревянного письменного стола – пыльного, усеянного созвездиями чернильных пятен. Здесь, пожалуй, можно работать, а с другой стороны найдется место и для Лауры. В шкафах достаточно места, а вот кресел мало, нужно купить еще или спросить у хозяев, дорого ли обойдется дополнительная меблировка. Пока Уинифред размышляла, водя пальцем по пыльной поверхности стола, Дарлинг с улыбкой присел на его край. Он выглядел воодушевленным. Судя по всему, его радовало, что новейшее приобретение пришлось Уинифред по душе. – Вы будете ночевать здесь? – спросил он. – Всяко лучше, чем в «Рассвете», правда? Ума не приложу, чем людям так нравятся публичные дома! Помедлив, она с сожалением покачала головой. – Слишком подозрительно. Пускай мистер Уоррен пока и не замечает, что я частенько отлучаюсь, но только потому, что я исправно продолжаю выполнять все его поручения. Если я перестану возвращаться на ночь, кто-нибудь обязательно ему напоет. Меня в «Рассвете» не слишком-то жалуют. – Может, он подумает, что вы обзавелись любовником, – ухмыльнулся Дарлинг. Уинифред поняла, что он шутит, но ей все равно стало не по себе. – Вы не знаете Уоррена, – покачала она головой. – Я же для него вещь. Думаете, ему будет радостно узнать, что кто-то другой играет с его любимой куклой? Насмешка ушла с лица Дарлинга, а узкое лицо вытянулось еще сильнее. – Вы… – Он запнулся. – Он с вами… Он разве… Видя, что у юноши сейчас случится нервный срыв, Уинифред оперлась спиной на стол и перебила его: – Да нет же. Нет. Это… сложно объяснить. – Ей вспомнилось отвратительное теплое дыхание Уоррена, его прикосновения к ее талии, и по спине прошла дрожь отвращения. – Мне не понять его чувств ко мне. Иногда мне кажется, что мистер Уоррен относится ко мне почти с отеческим назиданием, ведь он растил меня с семи лет. Но при этом я не сомневаюсь, что он не испытывает ко мне ни малейшей любви. Она мельком глянула на Дарлинга. Тот, побледнев, не отрывал от нее внимательного печального взгляда. – Сейчас, когда я выросла, он больше не может запугать меня тем, что оставит без ужина или выпорет за ослушание. – Она сглотнула и впилась ногтями в ладони, чувствуя, что ей становится сложнее говорить. – Наверное, теперь его намеки и… прикосновения – это форма его контроля надо мной. Лишнее напоминание о власти, которой он обладает. Демонстративное запугивание. Дарлинг молчал, и Уинифред побоялась, что напугала его излишней откровенностью. Раньше она никогда не рассказывала никому об этом своем потаенном страхе – о странной, извращенной природе собственных отношений с Уорреном. Не рассказывала, потому что не было нужды – и, кажется, сейчас сделала это зря. – Скажите что-нибудь. – Уинифред попыталась улыбнуться, чтобы показать ему, что ее ничуть не задела эта тема. В лице Дарлинга не было ни кровинки, когда он наконец заговорил сдавленным, хриплым голосом. – Я… Ох, честно говоря, Уинифред, я не знаю, что сказать. – Он наконец посмотрел ей в лицо, его глаза увлажнились. – Мне так жаль, что он жестоко с вами обходится. Я прекрасно представляю себе, какой он отвратительный, низкий, гадкий человек. Я горько сожалею, что вы тоже об этом знаете. На секунду у Уинифред промелькнула мысль, что сейчас Дарлинг возьмет ее за руку, но он, конечно же, этого не сделал. Юноша впервые заговорил о своих личных счетах с Уорреном. Интересно, готов ли он ей раскрыться? Скажет ли, почему испытывает к ее бывшему хозяину такую жгучую ненависть, совсем не идущую его мягкой, всепрощающей добросердечности? – Как же он смог перейти дорогу вам? – спросила Уинифред. Она хотела назвать его по имени, чтобы Дарлинг проникся к ней доверием, но передумала – она не желала, чтобы юноша уловил неискренность в ее словах. Помрачнев, Дарлинг опустил голову. – Это долгая история, и к тому же пренеприятная. Я расскажу вам ее как-нибудь в другой раз. – Юноша соскочил со стола и подал ей руку, не меняя выражения лица. – Скажу только, что Уоррен искалечил не одну человеческую жизнь. И так вышло, что я не умею прощать нанесенные мне обиды. В тот день он так и не рассказал ей, в чем же заключается та обида, но Уинифред пришла к выводу, что она смертельная, непримиримая, раз Дарлинг, обычно носящий сердце на рукаве, не захотел с ней поделиться. У нее никак не получалось связать его жажду мести с недавней смертью его родителей, но она была уверена, что связь эта существует. Их офис, пустой и пыльный, преобразился за считаные дни. Дарлинг выпросил у хозяина квартиры дополнительные стулья и притащил свои книги, Лаура вымыла комнаты и наполнила их уютными мелочами – подсвечниками, собственноручно вышитыми салфетками, простыми хлопковыми шторками на окнах. Эвелин притащила огромный благоухающий букет бело-желтых цинний, а Дарлинг присовокупил к ним карликовые подсолнухи. И хотя с них вечно сыпалась пыльца, а ваза занимала слишком много места, Уинифред не могла не признать, что цветы подходят их новому рабочему месту и значительно его оживляют. Все так старательно пытались облагородить темные деревянные комнатки, что и она сама заразилась энтузиазмом. Как-то днем, когда никто не видел, Уинифред принесла несколько своих сокровищ: изящное тяжелое пресс-папье и пару красивых перьев. Она невольно улыбалась, видя, как Дарлинг черкает бумаги, окуная в чернильницу ее перо. Никто не знал, как следует поступить с тайной, доверенной Уинифред Уоттсом. По существу, в ней нет ничего такого, что могло бы поставить положение Уоррена под угрозу – и все же было понятно, почему он предпочитает держать ее в секрете. Но если бы Уинифред знала, как именно воспользоваться этим знанием, она непременно бы это сделала. Оставалось только погрузиться с головой в рутину, и, если бы не нависшее над ними чувство опасности, Уинифред наслаждалась бы этим несложным порядком жизни. Они разбирали украденные у Уоррена бумаги и прикидывали, какие из них могут пригодиться, а какие им ни к чему, собирали слухи от Лауры, Эвелин и из корреспонденции Уоррена, делали предположения, строили планы, отменяли их и тут же составляли новые. Уинифред нравилось это спокойное тягучее течение жизни, а вот Дарлинг начинал откровенно скучать. Если он и раньше редко мог усидеть за одним делом (однажды Уинифред поручила ему разобрать список акций, которые планировал приобрести мистер Уоррен, и спустя полчаса обнаружила его с книгой в руках и с ногами, закинутыми на стол), то сейчас принялся докучать ей. Он заваливал ее тысячами вопросов – порой совершенно глупых и безобидных, а порой и более серьезных. На серьезные она предпочитала отмалчиваться. – Уинифред, а у вас от природы такие светлые волосы? Неужели никогда не красились? – спросил как-то юноша с живейшим любопытством. Вместо того чтобы отвечать вежливыми согласиями и отказами на письма с приглашениями, он почему-то решил изучить ее прическу. После их разговора у рояля Уинифред стала чаще распускать волосы, хотя ей все еще бывало не по себе, когда свободные пряди вдруг начинали щекотать ей лицо и шею. – Да, – процедила она, с остервенением разглядывая кляксу на договоре о закупках, который должен был оставаться девственно чистым. Лауре придется снимать копию. – А у вас? Не закрашиваете ли седину? Обрадованный тем, что Уинифред ему ответила, Дарлинг широко улыбнулся. – Нет, они такие сами по себе, – защебетал он. – Замечательные, правда? Мне очень нравятся. У моей матушки были такие же, тоже черные. И седеть она начала очень поздно. Надеюсь, я тоже не рано поседею, мне кажется, серый мне совсем не идет. Странно. Обычно к теме родителей Дарлинг очень чувствителен. Он никогда не заговаривал о них первым, а уж тем более без явного презрения в тоне. Он даже траур не носит, хотя, насколько она поняла, мистер и миссис Дарлинг умерли совсем недавно, незадолго до возвращения Теодора в Лондон. Почему теперь он так ласково отзывается о покойной матери? Уинифред подумала было заткнуть его каким-нибудь неудобным вопросом, на который он не захочет отвечать, но любопытство пересилило прагматичность. Она отложила перо. – Вы похожи на нее? – Да, некоторыми чертами. – Дарлинг улыбнулся и подпер лицо руками. Жест был почти детским. – Правда, она намного добрее меня – у меня нет и доли ее смирения. Зато внешне мы практически как две капли воды. Даже удивительно. – А на отца вы похожи? Дарлинг дернул губами, явно не ожидав вопроса. Его глаза остекленели, он откинулся в кресле и принялся с преувеличенным вниманием разглядывать кипу конвертов – письма, на которые ему предстояло ответить. – Нет, – отрезал он, схватил нож для бумаги и надрезал верхний конверт. – Нисколько не похож и никогда не стану.