Бедный ребенок! Девяти лет от роду, в каком-то смысле он был втрое старше. Узнав много нового о Фиц-Алдельме, я оставался в неведении относительно его раннего визита в конюшню. На следующее утро, до рассвета, я вернулся туда с намерением снова обыскать место. Обнаруженный одним из конюхов, который пришел искать пробойник, я отвел от себя подозрения, притворившись, что делаю то же самое, но предпринимать новую попытку было бы глупо. Один лишь слух о моей склонности бродить без дела мог лишить меня благосклонности графини Ифы, от которого зависела сама моя жизнь. Я смирился с тем, что так и не узнаю правды. Оставалось довольствоваться тем, что моя каверза с коровьей чесоткой сработала. Красные чешуйчатые болячки покрывали его шею и правое запястье, а однажды поутру, подглядев, как он одевается в большом зале, я понял, что поражено и туловище. По словам Риса, рыцарь навестил в поисках исцеления нескольких знахарей. По счастью, ни одно из снадобий пока не возымело особого действия: всякий раз, когда я видел Фиц-Алдельма, он чесался и скреб себя. Я сознавал, что́ меня ждет, если бы он узнал о моей причастности, и прятал свое злорадство глубже, чем скряга – золото. Когда-нибудь, говорил я себе, я отплачу ему сильнее, но пока достаточно и этого. Гонец де Лиль все еще находился в Стригуиле. Задержка с отъездом, если верить болтливому лекарю, объяснялась лихорадкой, но мы, оруженосцы, сошлись во мнении, что она была плодом чрезмерных возлияний. «Бурдюк с вином» – так мы окрестили его про себя. Наши догадки подтвердились, когда я пошел справиться о его здоровье и застал гонца на оконном сиденье. Бледный, но с кубком в руке, он явно наслаждался женским пением, доносившимся из апартаментов Ифы. Де Лиль, человек доброжелательный, вспомнил о моем кувшине, постоянно бывшем наготове во время его рассказа про осаду Тайбура. Когда я спросил про короля, он охотно ответил. Мне, гордому ирландцу, не было дела до Генриха Анжуйского, но я всегда старался помочь отцу в деле изгнания англичан с нашей земли, и полезно было бы разузнать побольше о человеке, во имя которого сражаются серые чужеземцы. До этой минуты я почти не имел представления о Генрихе. Знал только, что он уже больше четверти века правит Англией, Уэльсом и обширными землями за Узким морем[7]. Мой отец описывал его как человека упрямого и хитрого, которого следует опасаться и которому нельзя доверять. Король очень любит охоту и владеет половиной европейских языков. Этим мои сведения исчерпывались. Де Лиль вскоре расширил их, залившись соловьем. Я узнал об уме короля, его образованности, дальновидной политике. Одним из главных достижений Генриха стало то, что он оттеснил на второй план капетингских правителей Франции: сначала Людовика, а затем его сына Филиппа. Мне вспомнилось, что Генрих выказал еще один свой талант, когда приехал в Ирландию несколько лет назад. Опасаясь, что в руках де Клера и ему подобных скапливается слишком много власти, сознавая угрозу от еще не усмиренных местных королей, он прибыл с сильной армией. И в короткий срок совершил почти невозможное: добился присяги на верность от ирландских вождей и вассальной клятвы от де Клера. Отныне и впредь Дублин и другие крупные города принадлежали Генриху, и, за исключением Ольстера, вся страна признала его законным монархом. Де Лиль улыбнулся мне. Улыбаясь в ответ, я думал: «Это не мой король. Не король моего отца и моих братьев». Колокольный звон из близлежащего аббатства позвал к службе шестого часа[8]. Де Лиль с трудом поднялся. – Не могу медлить долее, – заявил он. – Немного найдется лордов и дам щедрее графини. Останусь еще на ночь и, ей-богу, напьюсь в стельку. Я рассмеялся. Потом, поблагодарив де Лиля и пообещав прийти и проводить его, ушел. Представляя, как добродушный глашатай выедет из ворот и поскачет в другой замок, распространяя весть о прибытии герцога Ричарда, я вдруг застыл как вкопанный. Из оцепенения меня вывело громкое проклятие: позади меня шел повар с пирамидой грязных сковородок – и едва не выронил их. Извинившись и дав ему пройти, я стал обдумывать пришедшую в голову мысль. И очень скоро пришел к ошеломительному выводу. Униженный де Лилем в вечер рассказа про Тайбур, Фиц-Алдельм отправился ночью в конюшню, чтобы подрезать глашатаю подпругу. Тут у меня не было никаких сомнений. Прихватив Риса, я поспешно пересек двор и разыскал конюха, которому доверили лошадь де Лиля. Из почтения ко мне, занимавшему более высокое положение, он показал сбрую и седло. Моя догадка оказалась верной. По внутренней стороне подпруги шел аккуратный надрез. Слишком незаметный, чтобы броситься в глаза седлающему животное конюху, но достаточно глубокий, чтобы кожа лопнула под весом всадника. О том, чтобы оставить все как есть, и речи не было. Если я ничего не предприму, ни в чем не повинный де Лиль получит увечье или погибнет. Если я сменю седло, он заметит. Более того, когда его собственное седло осмотрят, подозрение падет на меня самого. Однако выход все-таки был. Приказав молчать перепуганному конюху – а заодно и Рису, – я отправился на поиски де Лиля. Он только-только распрощался с графиней; любезная улыбка сошла с его уст, как только я выложил новость. Мы вместе осмотрели подпругу. – Подлая работа, – произнес де Лиль, и его дружелюбное лицо сделалось суровым. – Да, сэр, – ответил я, страшась неизбежного вопроса. – Кто это сделал? Скверный из меня был лжец в ту пору. Да и сейчас не лучше. Я кашлянул, с интересом разглядывая носки сапог. – Адово пламя, парень! Я покосился на навострившего уши конюха, и де Лиль понял мой намек. Резким движением головы велев парню выйти, он вперил в меня взгляд, более строгий, чем я мог себе представить. – Говори! Я шепотом произнес имя Фиц-Алдельма и, когда де Лиль недоуменно уставился на меня, пояснил, о ком идет речь. – Ты уверен? Я рассказал, как все было. Про тень, крадущуюся через большой зал. Про уборную. Про то, как, глядя на лестницу, узнал Фиц-Алдельма. Про скрип петель и под конец про случившееся в сарае. – И это все правда? – спросил де Лиль. – Клянусь, сэр. – Увы, но твое слово – не доказательство вины того человека. «У кого еще нашлась бы причина так поступить?» – подумал я, но вслух сказал: – Совсем не доказательство, сэр. Вот почему я заклинаю вас ничего не говорить графине. – Ну, что-то я сказать обязан. Я ведь посланник герцога. – Де Лиль выпятил вперед грудь. – Королевский придворный! – Я ведь не видел своими глазами, как он режет подпругу, сэр. Доказательств у меня нет, Фиц-Алдельм скажет, что я обознался и видел в замковом дворе кого-то другого. Что это не мог быть он. Будет его слово против моего: помазанный елеем рыцарь против ирландского дикаря. Графиня мне благоволит, но едва ли поверит мне, а не Фиц-Алдельму. Даже если мы поставим перед ней Риса, показания, которые он способен дать, немногого стоят. – Тут ты прав, – пробормотал де Лиль. – Мне не хотелось бы выглядеть дураком перед графиней. – А мне еще жить в Стригуиле, сэр, – сказал я, представляя, что сделает Фиц-Алдельм, узнав о выдвинутом мной обвинении. При первой же возможности сцапает ничего не подозревающего Риса. Паренек – твердый орешек, но перед напором Сапоги-Кулаки не устоит. А потом, узнав о моем присутствии в сенном сарае, сукин сын придет по мою душу. – Даже если Фиц-Алдельм не знает о моем участии, он заподозрит, что без меня тут не обошлось. Он хочет моей крови. Произнося эти слова, я чувствовал холодок внутри себя. Всего через несколько лет я мог бы сразиться с Фиц-Алдельмом на любом оружии, уверенный, что побью его. Но тем летом я был совсем юнцом, еще малоопытным. – Да не может такого быть! Ты же сам сказал, что он – благородный рыцарь. Я выдал скорбный рассказ о моем плавании из Ирландии и заточении под большим залом, постаравшись как можно ярче обрисовать зверства Фиц-Алдельма. Я приложил руку к сломанным ребрам, потом задрал верхнюю губу, чтобы де Лиль увидел дырку на месте зуба. – Это настоящая скотина, сэр. Злодей, – закончил я. – Молю вас, не выдвигайте обвинения. Де Лиль ничего не ответил, но я чувствовал, что он колеблется. Я послал осторожность к черту. – А если, сэр, вы не станете называть в разговоре с графиней имени Фиц-Алдельма? – предположил я. – Это добрая и справедливая госпожа. Будьте уверены, она перетряхнет весь замок в поисках преступника. – Де Лиль кивнул с наполовину удовлетворенным видом, но я продолжил: – Тогда бремя вины неизбежно падет на конюха. – Видя, как омрачилось лицо де Лиля, я надавил еще сильнее. – А уж он-то ни в чем не виноват, я уверен. В жизни не видел такого отчаяния, как у него, когда я обнаружил надрез на подпруге. Де Лиль хмыкнул, но решимость его таяла. – Возьмите его на замену, господин. – Я указал на прекрасное седло, висевшее на стене. – Владелец мертв, и за минувшие шесть месяцев никто не заявил на него прав. Мои слова были не совсем лживыми. Седло принадлежало одному рыцарю, отправившемуся в Крестовый поход. Он не станет нуждаться в нем еще года два, даже если выживет. А ко времени его возвращения меня, как я надеялся, давно уже не будет в Стригуиле. Я возблагодарил Бога за то, что де Лиль согласился на мое предложение. Говоря по совести, к обмену глашатая мог побудить тот факт, что «новое» седло было куда лучше его собственного, сильно потертого. Для меня это значения не имело. Следующей заботой был конюх, но я доходчиво объяснил ему, что случится, если о порче подпруги станет известно еще кому-нибудь. Перепугавшись, парень поклялся молчать и принял от меня два серебряных пенни, униженно поблагодарив за них. Делая вид, что хочу разузнать побольше о Генрихе и его сыновьях, а на самом деле – желая убедиться, что намерения де Лиля не переменились, я пробыл в обществе глашатая до самого его отъезда. Со стены над главными воротами я наблюдал, как удаляется посланец. Он обернулся, увидел, как я машу на прощание, и помахал в ответ. Поудобнее устроившись в новом седле, он погладил пальцами фляжку с вином, которую я сунул ему незадолго до отбытия. То был превосходный напиток, украденный Рисом. Склонность к уловкам – не та черта, которую я приветствую в других, тем более в себе самом. Но если бы я не поступил в ту минуту именно так, моя история могла бы закончиться тогда же, ведь Фиц-Алдельм был кровожадным псом. Глава 5 Музыка и смех, звучавшие в донжоне, растекались в густом послеполуденном воздухе, долетали до склона близ реки Уай, где был я. Река блестящей серебряной лентой скользила внизу. Там и сям из воды выпрыгивали охотившиеся за мухой рыбины, и зеркальная гладь покрывалась рябью. Хотя день клонился к вечеру и солнце низко стояло над горизонтом, зной был жутким. Я делал вид, что мне плевать на это веселье, но страстно желал оказаться в замковом дворе, а еще лучше – в большом зале. Незадолго перед тем прибыл герцог Ричард со своими людьми, и весь Стригуил гудел от возбуждения. Мне очень хотелось посмотреть на венценосного гостя, но я воспользовался превосходной возможностью поупражняться со столбом. Кроме Риса, на пологом берегу не было никого. Все рыцари и оруженосцы замка из кожи вон лезли, чтобы поглазеть на Ричарда или послушать его разговор с графиней Ифой и ее дамами. Даже среди оруженосцев шла яростная борьба за право прислуживать за столом. Я занимал слишком низкое положение, чтобы меня подпустили к герцогу, – и, проглотив разочарование, решил не упускать случая. Я твердо вознамерился изучить английский уклад, чтобы научиться бить серых чужеземцев и Ирландии. Если я хочу постичь рыцарское дело, я должен уметь сражаться в поединке, а мне редко выпадала возможность получить тренировочный снаряд в свое полное распоряжение. Оседлав любимого жеребца, крепкого гнедого, который принадлежал моему другу Уолтеру, я велел недовольно ворчавшему Рису идти со мной. Он был слишком маленького роста, чтобы достать до перекладины столба, и поэтому пользовался небольшим бочонком, подвешивая на крюк сплетенное из тростника кольцо после того, как я в очередной раз проносился мимо снаряда и нанизывал на копье еще одно кольцо. Их было уже четыре, но на последнее потребовалось несколько попыток, так как каждое кольцо, по моему указанию, было меньше предыдущего. Заменив кольцо, Рис махнул. Уверенный, что зрителей нет, раздосадованный неудачами, я стиснул ногами бока гнедого, как только малец соскочил с бочонка. Выученный конь сразу пошел в галоп. Неотрывно наблюдая за плетеным кольцом, я приблизился и нацелил на него острие копья. Попытка не удалась: то ли пот залил глаза, то ли расчет оказался неточным, уже не помню. Я пролетел мимо, а кольцо осталось висеть на перекладине. – Вы почти попали, господин, – пропищал Рис, когда я вернулся. – Чуть-чуть корову не покроет, – отозвался я раздраженно, вспомнив старинную пастушью поговорку. Доехав до границы ристалища, я прошептал короткую молитву и развернул коня мордой к столбу. Верный друг, гнедой подчинился с охотой и помчался к цели, взбивая копытами пыль. Снова промах. Огорченный, но не обескураженный, я продолжил упражнение. И с четвертой попытки достиг успеха. Ликуя, я вскинул копье, чтобы кольцо соскользнуло по древку, присоединившись к остальным. – Подвесить еще одно, сэр? – спросил Рис, уже подкатывавший бочонок к месту. – Давай передохнем. Мысли мои устремились к меху с водой, лежащему у составленных в козлы копий. Нагревшаяся на солнце вода отдавала кожей и салом сильнее обычного, но мне слишком хотелось пить, чтобы обращать на это внимание. Подбежавший Рис подхватил поводья с ловкостью заправского оруженосца, и я соскользнул со спины гнедого. Поставив копье рядом со всем прочим, я потрепал парня по голове. – В горле пересохло небось? – Ага, господин. Как верный пес, он ждал, пока я не утолю жажду, потом, запрокинув простроченный двойным швом мех, принялся жадно пить: я даже испугался, что он лопнет. Почуяв воду, гнедой тихонько заржал. Ощутив укол совести – наверное, мы упражнялись добрых два часа, – я сказал: – Давай отведем коня к реке. И ты, должно быть, проголодался.