– Я не собираюсь повторять дважды. Она отвлекается от юбки и внимательно смотрит на меня. Грудь распирает от гнева. Он хочет похвастаться своей добычей. Своей собственностью. Кожа начинает зудеть, будто меня одновременно укусила сотня муравьев. – Вы понимаете, что у меня будут большие неприятности, если я не одену вас в ближайшие десять минут? В короткое мгновение я ощущаю что-то похожее на сочувствие, но быстро забываю об этом. Я не хочу испытывать никаких чувств по отношению к этим лаксанцам. Они мои враги. – А мне-то что. Она вздыхает. – Кондеса. Меня снова одолевают сомнения. Но тут стражник открывает дверь, и в комнату вваливается Хуан Карлос, как всегда энергичный и веселый. – Вы еще не одеты? Все ждут. Наденьте что-нибудь поприличнее. Я открываю рот, чтобы возразить, но останавливаюсь. А какой смысл? Эти лаксанцы все равно не оставят меня в покое, пока не добьются своего. Может, сменить тактику? Если я буду безупречно себя вести, возможно, Аток даст мне больше свободы – например, разрешит гулять по замку в сопровождении одного-двух стражников. – Ладно, – буркаю я. Горничная воодушевляется и прогоняет Хуана Карлоса из комнаты. – Сделай что-нибудь с ее волосами. Это ужас, – говорит он напоследок. Я провожаю его испепеляющим взглядом. – Только смотри, чтобы не стало еще хуже, – весело добавляет он и выходит. Горничная дает мне ярко-розовую юбку и тунику в тон. Я быстро одеваюсь и иду за ботинками. Если мы пойдем на рынок, лучше не надевать сандалии. Лаксанцы отпускают своих животных свободно бродить по городу; не хотелось бы во что-нибудь вляпаться. – Rápido, rápido[38], – подгоняет она. – К этому наряду полагается фаха[39]. И у меня уже нет времени заплетать вам волосы. Придется идти с распущенными. Через несколько минут я выхожу из комнаты, иду по коридору за Хуаном Карлосом и оказываюсь во внутреннем дворе, освещенном яркими солнечными лучами. Здесь уже собралась большая часть свиты Атока в роскошных тканых одеждах. Все разом оборачиваются и осуждающе смотрят на мои распущенные волосы; головы других женщин украшают сложные прически из кос и завитков. Я весело машу рукой Руми, который идет нам навстречу и ведет за собой кобылу. – Dios[40], – бормочет он. – Ты можешь вести себя прилично хотя бы час? Я делаю вид, что задумываюсь. – Нет. Он хмурится, а я улыбаюсь. Аток сидит в открытом экипаже во главе процессии; королевский глашатай свистом подает знак, что пора седлать коней. Мы едем в город длинной цепочкой. Ла Сьюдад Бланка. Белый город, отливающий золотом в лучах солнца. Город кривых каменистых дорожек, огибающих квадратные площади с аркадами. Город крыш с глиняной черепицей и деревянных дверей с выточенными цветами. Город, который почтенно кланяется заснеженной вершине Кольки Орко, виднеющейся вдали. Город, который кишит лаксанцами. Когда-то я очень его любила. Мы подъезжаем к площади Солнца, и, хотя сначала мне очень хотелось остаться, я радостно вдыхаю воздух свободы. Мнимой свободы: мне все равно придется вернуться в замок вместе со всеми. Но сейчас я с удовольствием запрокидываю голову, чтобы теплые лучи солнца целовали мне щеки. Аток машет толпе лаксанцев, собравшихся на площади. Той самой площади, где Ана исчезла в недрах земли. Улыбка сходит с лица, и я провожу кончиками пальцев по рубцам на запястьях. – Мы должны ходить за Его Сиятельством, – объясняет Руми. – Он, скорее всего, захочет на рынок. Там есть его любимая лавка, где продают апельсиновую цедру в горьком шоколаде. Руми соскакивает с коня, и все остальные следуют его примеру. В животе уже урчит: я не успела позавтракать. – А мы можем зайти за салтеньяс? – Любишь их? – с сомнением спрашивает он, предлагая руку. Я делаю вид, что не заметила, и самостоятельно слезаю с лошади. – Обожаю. – Острые или обычные? – Острые, конечно же. Мы плетемся за Атоком, пока он раздает улыбки и общается с народом. Некоторые лаксанцы подходят поближе к нам; кто-то разевает рот от восторга, кто-то провожает равнодушным взглядом. Я прохожу мимо полной женщины, беседующей с продавцом мандаринового сока. – Но где же принцесса Тамайя? – удивляется она. – Ее нет… – шепчет кто-то другой. – Не вижу ее… – Как думаете, что с ней? Кажется, все эти люди действительно взволнованы. Мне хочется услышать еще. На некогда белых стенах много изображений юной принцессы. Рядом с ними много свежих цветов; некоторые люди даже опускаются на колени перед ее портретами, как будто молятся – то ли ей, то ли за нее. Похоже, лаксанцы боготворят ее. Аток сворачивает к рынку. По обе стороны улицы выстроились торговцы, которые зазывают покупателей на разные лады: – Пять нот за куриную ножку! – Десять за телячий язык! – Три за лошадиный хвост! К нам подбегают трое лаксанских детишек и протягивают руки. Потертая, истасканная одежда. Грязь под ногтями, пыль на щеках. Все трое босиком. – Por favor, – произносит один из них. Он едва достает мне до бедра. – ¿Notas? ¿Agua?[41] Я переминаюсь с ноги на ногу. – Lo siento[42]. У меня нет воды. Дети подбегают к другим людям, идущим в сторону площади. Они складывают ладошки, чтобы поймать капли воды, если кто-нибудь все же сможет их напоить. Тяжело вздыхаю. Проклятый самозванец. Во что он превратил Инкасису? Да, продажа листьев коки, безусловно, позволила набить золотом сундуки Атока и его приближенных. Но как насчет простых лаксанцев? Тех, которые засеивают поля и собирают урожай, живут в Ла Сьюдад и едва сводят концы с концами? Никто из них не получил никакой выгоды от увеличения производства коки. Мы проходим мимо лавки с сандалиями, и запах кожи перемешивается с ароматом коричного мороженого, которое продают на противоположной стороне улицы. На ступенях храма толпятся лаксанцы, торгующие плетеными корзинами из пальмовых листьев, ожерельями из бус и свежевыжатым апельсиновым соком. У двери одной из лавок стоят несколько торговцев с подсолнухами в руках; они переговариваются, указывая на большое изображение Тамайи на стене. Я обращаюсь к Руми. – Слышишь, все обсуждают принцессу Тамайю? Он пожимает плечами, беззаботно поедая пасанкаллу[43] и читая разноцветные вывески над витринами магазинов. Я даже не заметила, как он купил целый пакет. Руми замечает мой вожделеющий взгляд и нехотя отсыпает горстку мне в руки. Я кладу несколько штучек в рот и с наслаждением ощущаю знакомый сладкий вкус. Король и придворные беседуют с местными жителями, которые собрались на улицах города. Я стараюсь не упускать Атока из виду. Его со всех сторон окружают стражи с длинными копьями, направленными в безоблачное небо. Руми тянет меня за руку. – Сюда. Не отставай, кондеса. Можно было не напоминать. У меня бы не получилось отстать даже при большом желании: стража сопровождает меня повсюду. Отслеживает каждый мой шаг. Слышит каждое слово. Надеюсь, я не встречу здесь иллюстрийских шпионов. Учитывая количество стражников вокруг меня, это может быть очень опасно для них. Руми подводит меня к очереди за салтеньяс. Перед нами несколько десятков человек. От одного запаха пирожков текут слюнки. – Очередь слишком большая, – разочарованно говорю я. Руми многозначительно смотрит на меня и проталкивается вперед. Стоящие в очереди сразу начинают громко возмущаться. – Мы следующие! – кричит какой-то мужчина. – Встаньте в конец! – Я по поручению короля, – заявляет Руми, расправляя плечи. – Пропустите. Я закатываю глаза. Но вскоре он возвращается с большим пакетом пирожков полукруглой формы. Внутри у них начинка из рубленого мяса, картофеля, горошка, изюма и одной-единственной маслины в ароматном бульоне. Мы садимся за свободный столик. Руми протягивает мне салтенью, ложку и глиняную тарелку. Я кладу пирожок на тарелку и уже собираюсь смачно откусить, но тут Руми издает громкий стон, судя по всему выражающий отвращение и ужас. – Ты что творишь? – спрашивает он с таким видом, будто я пытаюсь убить малыша альпаки прямо у него на глазах. Я непонимающе смотрю на него. Руми возмущенно фыркает и утаскивает мою тарелку.