На другом конце платформы появляется Эль Лобо. В лучах солнца мелькает серебристая вспышка: разбойник разрезает мечом веревки, которыми связаны иллюстрийские пленники. Первый освобожден и спешит скорее слезть с платформы; следом за ним второй растворяется в толпе, хотя его руки по-прежнему связаны. Но Ана упала на бок и не может подняться: ей мешают веревки на запястьях. Аток нависает над ней и поднимает руки. – Лобо! – кричу я. – Помоги ей, умоляю! Мой голос тонет в ропоте толпы. Несколько стражников окружают Эль Лобо, но он отбивается узким мечом. Аток вызывает еще одно мощное землетрясение. Земля разверзается прямо рядом с платформой, обнажая бездонное чрево. Ана пытается отползти, но Аток издевательски смеется над ней и оттаскивает за волосы на прежнее место. Ее глаза расширяются от ужаса. Площадь сотрясается от очередного подземного толчка. Я падаю на колени. Зубы стучат от страха. Я пытаюсь встать, но в этот момент Аток толкает Ану к зияющей пропасти. Она упирается ногами изо всех сил, но тело не слушается: руки связаны, и ей даже не за что ухватиться. В следующее мгновение Ана исчезает в разломе, и я слышу ее душераздирающий крик. – Нет! Земля продолжает сотрясаться; по щекам льются горькие слезы. У меня нет сил подняться. Не хватает воздуха. Больно дышать. Аны больше нет. Земля поглотила ее. Где-то в суматохе я потеряла Эль Лобо из виду. Должно быть, он вырвался из лап стражников: его нигде нет. Аток усмиряет землю. Он единственный, кто стоит на ногах. Повсюду вокруг меня запыленные лица, взлохмаченные волосы, ссадины и кровоподтеки. Площадь выглядит так, будто здесь только что завершилась кровавая битва. Кажется, здания вот-вот обрушатся; повсюду перевернутые телеги с едой и цветами. В памяти мгновенно всплывают воспоминания. Едкий запах дыма и металла. Душераздирающие вопли в ночи. Беззвездное небо. Пыль, грязь и кровь. Щиплет глаза. Я сижу на развалинах собственного дома. А где-то внизу, под обломками, заживо похоронены мои родители. Воины Атока встают, и я отгоняю страшные воспоминания. Поднимают телеги, седлают коней. Жители города постепенно оправляются от шока и оживают. Аток решительно направляется мне навстречу и останавливается прямо передо мной. Пальцы его ног касаются изорванного подола моего платья. Я запрокидываю голову, даже не пытаясь скрыть слезы. Он буравит меня взглядом; глаза налились кровью и выкатились из орбит. – Уведите ее прочь. Один из стражей связывает мне руки толстой пеньковой веревкой. Но мне все равно. В глазах темнеет, и я ощущаю во рту привкус соли. За Атоком снова выстраивается длинная процессия, и мы, понурые, в ссадинах и грязи, возвращаемся в замок. Я плетусь позади. Стражник тянет за веревку, и я стараюсь не отставать, чтобы удержаться на ногах. Веревка впивается в запястья, стирая в кровь кожу. Сейчас мне меньше всего хотелось бы плакать, но у меня нет сил остановить поток слез. Горе поглощает меня, словно оголодавший стервятник, вгрызается в кожу, и мне начинает казаться, что каждая клеточка моего тела скорбит о смерти Аны. Мы возвращаемся в замок, но вместо розовой комнаты стражник тащит меня вниз, в подземелье. – Вы останетесь здесь, пока король не передумает, – говорит один из стражей. Быстро и грубо он разматывает веревку, которой были связаны руки. Я стойко терплю. Другой стражник заталкивает меня в маленькую камеру с решеткой. Слабого света факелов достаточно, чтобы разглядеть кровь на стертых запястьях, горящих от боли. – Можно попить? – спрашиваю я охрипшим голосом. – Воды нет, – грубо отвечает один из стражников. Ну конечно. Вчера у меня была полная ванна, сегодня – ни капли. – Что теперь со мной будет? Стражник пожимает плечами. – Ты останешься здесь. Больше ничего не знаю. Наказание за то, что оскорбила короля. Шаги стражников эхом отзываются в темноте. Дверь с грохотом захлопывается, и у меня еще долго звенит в ушах. Но я все равно не могу прогнать из памяти душераздирающие крики Аны, с которыми она сгинула в недрах земли. Второй день на вражеской территории. Глава восьмая В ХОЛОДНОМ ТЕМНОМ МЕСТЕ сложно найти интересные занятия, поэтому я пересчитываю камни, которыми выложен пол, – девятьсот восемь – и разминаюсь, чтобы не замерзнуть. Потягиваюсь, хожу кругами, подпрыгиваю и отрабатываю высокие удары. Здесь нет ни одного окна, и я быстро теряю счет времени. Думаю, сейчас уже утро: в животе урчит от голода. Возможно, мне не стоило прыгать. Но если не двигаться и ничего не делать, я сойду с ума от мыслей об Ане и Софии. Кроме того, упражнения помогают отвлечься от жгучей боли в запястьях. Я устала от нескончаемого горя. Боль глубоко укоренилась в моей душе – глубже, чем трещины в земле после землетрясения Атока. Она накопилась во мне за долгие годы жизни без родителей, за голодные месяцы после восстания, проведенные в мрачном разрушенном городе. После смерти Аны и Софии эта боль многократно усилилась. Сердце обливается кровью, и я не представляю, как дальше жить. Мне нужна Каталина. Не кондеса. Mi amiga – моя подруга. За ночь меня навещают лишь единожды: стражник подливает масла в факел и уходит, пропустив мимо ушей мою просьбу принести одеяло. Дело дрянь. Я ничего не могу предпринять, пока я здесь, в подземелье. И единственное, чего я добилась до сих пор, – это смерть моих друзей. Разум подсказывает, что не следует себя винить. Я не стреляла из лука и не раскалывала землю, чтобы заживо похоронить Ану. Но сердце предательски шепчет, что ни одна из моих подруг не оказалась бы в опасности, если бы не я. Мне не следовало убивать посланника. Я должна была предвидеть нападение, когда мы приблизились к замку. Должна была найти способ освободить Ану. Или изначально не отпускать ее в город. Надо было проявить настойчивость. Лучше планировать. Больше делать. Но я действовала самонадеянно. Каталина права: груз ответственности, который несет кондеса, невероятно тяжел. Колени подгибаются, и я падаю на каменный пол. Надо срочно что-то придумать. Может, попробовать связаться с другими иллюстрийскими пленниками? Быстро оглядев подземелье, я понимаю, что это бесполезно. Никого не видно и не слышно. Видимо, я в пустом крыле. Думай, Химена. Соображай. Теперь, когда Аны больше нет (вздрагиваю от одной мысли об этом), мост больше не защищен ее магией. Теперь Эстрейя не только гарантирует Каталине победу: от нее зависит выживание иллюстрийцев. Как только Аток поймет, что может пересечь мост… Я содрогаюсь. Крепость выстоит, но, учитывая наши скудеющие запасы продовольствия, народ не сможет выдержать долгую осаду. Я легонько бьюсь затылком о прохладные камни. Бум. Бум. Бум. Самое главное – свергнуть Атока. Если я найду Эстрейю, победа будет гарантирована. Но мне в любом случае нужно будет сообщить обо всем Каталине, чтобы она успела подготовиться к наступлению. А для этого нужен ткацкий станок. Скрипит замок, и дверь открывается. Я отвлекаюсь от мыслей. В темноте раздаются тяжелые шаги, и я настороженно вскакиваю. Вижу чей-то силуэт. Это Руми: сутулые плечи, в руке корзина, одеяло под мышкой. Принюхиваюсь. В корзине точно есть еда. Сыр и хлеб. С трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься к решетке и не вырвать еду у него из рук. Руми останавливается перед дверью. – Поздравляю, теперь тебя оставят здесь надолго. Если ты этого пыталась добиться своими вчерашними выходками, то задумка удалась. Сжимаю кулаки. Что за невыносимый идиот! – Если ты пришел позлорадствовать, то я не хочу это слышать, – отвечаю я. Он тянется за ключом, висящим на ржавом гвозде. – Я пришел по делу, кондеса. Но не могу отказать себе в удовольствии отметить твои безрассудство и глупость. Я не ожидаю от него сочувствия. Но его гаденький тон и кислая, как молоко недельной давности, мина вызывают во мне лютую ярость. Я даже не пытаюсь справиться с раздражением: наконец у меня появилась возможность выместить накопившиеся переживания. – Я не считаю, что заступиться за друга – это безрассудство и глупость, – говорю я. – Но в этом, видимо, и заключается разница между мной и тобой. Я не слишком сильна в остроумных ответах, но зато с гордостью отмечаю, что мой голос звучит гораздо увереннее, чем я себя чувствую. Руми поворачивает ключ, открывает дверь и швыряет мне в лицо одеяло. Корзину с едой оставляет у двери. – О да. Я согласен, мы совершенно разные. – Однозначно. Он окидывает меня холодным пренебрежительным взглядом, но мои запястья привлекают его особое внимание. Я прячу руки за спину, одновременно пытаясь прикрыть дыры в разорванном платье. – Дай посмотреть. – Убирайся отсюда! – вскрикиваю я. Он подходит ближе. – Покажи, где больно. – Ándate a la mierda[30]. Я не должна показывать ему свои раны. Кожа разодрана. Сильно болит. Не хочу, чтобы он приближался, а тем более рассматривал мои ссадины. – Ладно, – говорит он, убедившись, что я не уступлю. Дверь темницы с грохотом захлопывается за ним. – Тебе принесут горшок. От мысли, что мне придется облегчаться в том же помещении, где и обедать, становится не по себе, но голод побеждает, и я съедаю целую марракету[31], белый сыр и бананы за один присест. Приносят горшок. В свете факелов я вижу, как стражи садятся играть в качо, лаксанскую игру в кости. Их смех и болтовня долго не дают мне заснуть, поэтому я съеживаюсь в углу камеры и время от времени бросаю на них испепеляющие взгляды. * * * Через некоторое время возвращается Руми. Возможно, уже прошел целый день. Я уже успела обойти свою темницу вдоль и поперек несколько сотен раз. Хочется кричать от бессилия. Нужно срочно отсюда выбраться. От меня зависит судьба Каталины и всех иллюстрийцев. А я по-прежнему не представляю, как можно раздобыть ткацкий станок. Не говоря уже о том, что раны на запястьях превратились в серьезную проблему. Стало хуже: ссадины от веревки стали мокнуть, а там, где натерло сильнее всего, вздулись мозоли. Без правильной обработки может развиться инфекция. Она повлечет за собой лихорадку, и, заболев, я стану совершенно бесполезной. Ничто не может помешать выполнению моей миссии. Ничто. Раздается громкий лязг открывающегося замка, и я резко оборачиваюсь. В коридоре появляется Руми с очередной корзиной. Странно. Один из стражей уже приносил мне еду; менять одеяло пока тоже не надо. Зачем он спустился сюда? Он снимает ключи с ржавого гвоздя и входит в мою темницу. – Пора разобраться с этим, кондеса, – решительно говорит Руми. Страшно хочется достать оружие, но мне нечем обороняться, кроме своих измученных рук. – Разобраться с чем? Он медленно достает из корзины небольшой аккуратный сверток. – Для чего это? – нахмурившись, спрашиваю я. Руми разворачивает сверток, и я вижу сушеные травы. Кажется, он собирается лечить мои раны от веревки. Я отшатываюсь.