– Да, герр генерал-полковник, – подтвердил Рихтенгден, – и, к сожалению, не могу похвастаться большими успехами в этом деле. – Я в курсе, – кивнул генерал. – Будь иначе, наша беседа не имела бы смысла. Меня интересует ваше мнение о том, насколько вероятно, что в момент начала нашего наступления этот русский окажется в Крыму. – Думаю, он уже здесь, – спокойно ответил Рихтенгден. – Это только предположение, или вы располагаете конкретными сведениями? – Предположение, но я оцениваю его достоверность, как очень высокую. Крым сейчас – самый напряженный участок Восточного фронта. Отсюда русские могут угрожать всему южному флангу наших войск, а также совершать налеты на нефтепромыслы в румынском Плоешти. Насколько я знаю генерал-майора Нагулина, подобные места его притягивают, как магнит. – Генерал-майора? – Ну, во всяком случае, именно с такими знаками различия его встретил наш сотрудник пару месяцев назад. Правда, за полгода до этого он же видел Нагулина в форме младшего лейтенанта, так что в этом вопросе сложно быть до конца уверенным. – Ваш человек дважды встречался с этим русским? И почему Нагулин до сих пор жив? – Трудно убить вражеского генерала, являясь пленным, герр генерал-полковник, – негромко ответил Рихтенгден. – Ясно, – Рихтгофен перевел взгляд на степной пейзаж за окном. – Как бы то ни было, вы, полковник, лучше всех знаете этого человека, а мне необходимо иметь хотя бы примерное представление о том, к каким неприятным сюрпризам следует подготовиться моим пилотам. – К сожалению, я знаю его не так хорошо, как мне бы хотелось, – с ноткой досады в голосе ответил Рихтенгден. – Раньше я думал, что способен читать его, как открытую книгу, но, как оказалось, Нагулин способен на неожиданные импровизации. Что он придумает теперь, точно вам не скажет никто, но в одном я уверен на сто процентов: он почти никогда не отказывается от приемов, которые принесли ему успех в прошлом. Я бы рекомендовал вам тщательно изучить опыт неудачного налета на Ленинград, герр генерал-полковник. Скорее всего, с чем-то подобным вы столкнетесь и здесь. – Заградительный огонь шрапнельными снарядами главного калибра русского линкора? – И это тоже. – Что еще? – По нашим данным, у Нагулина в личном подчинении имеется серьезная авиачасть. От пятидесяти до ста самолетов, вооруженных новейшими бомбами повышенного могущества. Действовать он предпочитает ночью. Излюбленные цели – штабы, узлы связи, склады боеприпасов и, что для вас наиболее неприятно, аэродромы. При этом его пилоты демонстрируют совершенно невозможную для ночных атак точность бомбометания. – Плохо. Ночных истребителей у меня почти нет. – Они все равно не справляются, герр генерал-полковник. Попытки остановить русского стрелка с помощью «дорнье» и «сто десятых», оборудованных радиолокаторами и ночными прицелами, уже не раз предпринимались. Некоторый успех был достигнут, но остановить его все равно не получалось. Думаю, вы сами это знаете. – Естественно, знаю. Не примите, как упрек, полковник, но я не для того вызвал вас из Берлина, чтобы выслушивать давно известные мне сведения. Мне требуются конкретные рекомендации. Я не хочу, чтобы мои самолеты горели кострами на земле Крыма. Насколько я слышал, вы предприняли ряд попыток уничтожить русского стрелка. Да, ни одна из них не привела к желаемому результату, но несколько раз вы были близки к успеху, причем дважды Нагулин смог выжить буквально чудом. Возможно, тогда вам просто не повезло, или же непосредственным исполнителям не хватило мастерства и профессионализма. Мне тоже нужен такой шанс, и, будьте уверены, я его не упущу. Рихтенгден несколько секунд с интересом рассматривал командующего четвертым воздушным флотом, с лица которого при последних словах исчезли все признаки усталости, а в глазах уже немолодого летчика, еще в Первую мировую одержавшего восемь воздушных побед, вновь зажегся огонь боевого азарта. – Хорошо, герр генерал-полковник, – наконец, с легкой усмешкой произнес Рихтенгден, – у вас будет такой шанс. Только давайте выйдем из здания штаба, сядем в крытый кузов первого попавшегося грузовика и прикажем водителю выехать за город. В дороге я вам все расскажу. – Не понял, – правая бровь Рихтгофена поползла вверх. – Объяснитесь, полковник. Вы что, подозреваете преда… – Ни в коем случае, – негромко, но твердо остановил генерала Рихтенгден. – Но ни я, ни мои коллеги по контрразведке не знаем всех возможностей этого человека и тех служб, которые обеспечивают его работу. – По косвенным данным. – Можете не продолжать, полковник, – произнес Рихтгофен, вставая. – В этих вопросах я полностью доверяю Абверу. Ради такого дела можно и потерпеть пару часов тряски в кузове «бюссинга». * * * Всю ночь армейские, корпусные и дивизионные штабы Крымского фронта стояли на ушах. Мой приказ сорвал их с насиженных мест и заставил срочно менять дислокацию. Естественно, это привело к первостатейному бардаку, замедлению реакции командования на доклады из боевых частей, а местами и к полной потере связи с войсками. Не получив пока никакого ответа от Сталина на свою разоблачительную телеграмму, Мехлис слегка поумерил пыл, но, видя этот беспредел, он все же не выдержал. – Товарищ Нагулин! Вы что, не видите, к чему приводят ваши приказы?! Если по вашим же собственным словам немцы готовят наступление, то зачем вы устроили этот ночной переезд? Вместо того, чтобы управлять войсками, штабы грузятся на машины и куда-то уезжают. Пока они прибудут на новые места, пока снова протянут проводную связь, войска будут оставаться без должного управления. Это саботаж, если не сказать хуже! – А вы говорите, как есть, товарищ армейский комиссар первого ранга, – я развернулся к Мехлису и внимательно посмотрел ему в глаза. – К чему стесняться? Мы ведь не в институте Благородных девиц. Здесь фронт, и, сказав «А», следует говорить и «Б». Вы обвиняете меня в предательстве? В умышленной дезорганизации управления войсками накануне немецкого наступления? Я правильно вас понимаю? Вот так, прямо в лоб, вешать на меня расстрельные статьи Мехлис пока еще явно не созрел, но и сдавать назад тоже было не в его характере. Комиссар с ненавистью смотрел на меня, а случившиеся рядом генералы и полковники тихо расползались в стороны, не желая быть втянутыми в конфликт полномочных представителей Ставки. Я не стал ждать, пока Мехлис найдет нужные слова и вновь заговорил сам: – Можно было, конечно, оставить все как есть, и еще сутки, а может, даже двое, штабы продолжат спокойно работать. Вот только потом сюда прилетят пилоты Рихтгофена и снаряды тяжелых гаубиц, и управлять войсками станет просто некому. Знать об угрозе удара по штабам и ничего не делать – это не предательство? – Не нужно путать понятия «знать» и «предполагать», генерал-майор, – тоном ниже произнес Мехлис. – Может быть у вас есть пленный немецкий генерал, который на допросе рассказал о планах люфтваффе? Или же некий герой из фронтовой разведки пробрался в штаб Манштейна и выкрал секретную директиву? Так ведь нет! У вас есть только ваши измышления о том, как бы вы поступили на месте немецкого командующего, и, исходя из этих видений, навеянных собственным воспаленным воображением, вы срываете выполнение вами же отданного приказа о переходе фронта к обороне, безоглядно ломая на многие часы всю структуру управления фронтом! Не был Мехлис тупым идиотом. Вот ни разу! Излишне резким, неуравновешенным, способным «махать шашкой», толком не разобравшись в проблеме, даже, местами, неадекватным, но не тупым. Логика в его словах, несомненно, присутствовала. И, что самое обидное, он совершенно искренне болел за дело и считал свои действия единственно верными в данной ситуации. Нервозность, взвинченность и фанатичность – страшная смесь. Зачем Сталин отправил его на фронт? Этот кадр мог бы пригодиться в тылу – где-нибудь, где нужно «держать и не пущать». Его конек – критиковать, ломать, разрушать кем-то сделанное, но создать что-то свое – это не к Мехлису. Нельзя таких людей подпускать к армии, к сложному производству, к науке… Однако, выбора мне никто не предлагал, и приходилось работать с тем, что есть, то есть с Львом Захаровичем. – Я могу ошибаться, товарищ армейский комиссар первого ранга, но у меня, по крайней мере, есть четкий план действий, а что предлагаете вы? Я сейчас не о кадровых перестановках, а о конкретном деле. – Ставка поставила перед нами четкую и ясную задачу, товарищ Нагулин, и задача эта – наступление, прорыв вглубь Крыма и деблокада Севастополя. Именно этим должен заниматься фронт, а не судорожной передислокацией штабов, рытьем окопов и углублением противотанковых рвов! Я доложил о вашем самоуправстве в Ставку. Уверен, мы скоро получим ответ из Москвы, и тогда станет окончательно ясно, кто из нас правильно понимает приказы! – Думаю, этот ответ придет не из Москвы, а от генерала Манштейна, – ответил я с невеселой усмешкой, – и долго ждать его нам действительно не придется. * * * Немцы дали нам еще сутки. Видимо, у них тоже не все ладилось со снабжением и подготовкой к наступлению. Я, естественно, был этому только рад. Ставка молчала до середины дня, а потом разродилась сразу двумя телеграммами – отдельно мне и Мехлису. Комиссар с каменным лицом получил от представителя особого отдела секретный пакет и молча удалился в свой кабинет заниматься расшифровкой полученного текста – этот процесс он не доверял никому и всегда работал с шифрами лично. Ну, а мне особисты передали телеграмму уже в расшифрованном виде. Представителю Ставки ВГК на Крымском фронте генерал-майору Нагулину. Ваша оценка обстановки на Крымском фронте принята Ставкой к сведению. Обращаю ваше внимание, что предпринятые Вами действия идут вразрез с поставленной перед фронтом задачей и являются превышением Вами полученных от Ставки полномочий. Учитывая новые сведения, собранные Вами в результате проведенной авиаразведки, Ваши действия считаю обоснованными. Тем не менее, вынужден напомнить Вам о необходимости согласовывать со Ставкой любые приказы, выходящие за рамки директив Ставки или входящие с ними в прямое противоречие. Вынужден указать Вам на недопустимость подобных действий в будущем. Ставкой рассмотрен Ваш запрос о передаче в распоряжение Крымского фронта и Севастопольского оборонительного района дополнительных сил авиации. Учитывая реальную обстановку на фронтах, запрошенные вами четыреста пятьдесят истребителей новых типов ВВС Красной армии выделить не может. Однако, учитывая важность стоящей перед Крымским фронтом задачи, Вам в течение трех суток будет передано двести тридцать истребителей Як-1, ЛаГГ-3, И-16 и МиГ-3. Еще раз обращаю Ваше внимание на то, что Ставка ставит перед Крымским фронтом наступательные задачи. Временный переход к обороне допустим лишь в качестве тактического приема, применяемого под Вашу личную ответственность для сохранения сил фронта и истощения резервов противника перед предстоящим переходом в наступление с целью деблокады Севастополя. И.В. Сталин Мне недвусмысленно указали на то, что я зарвался, чего, в общем-то, и следовало ожидать. Тем не менее, угрозой краха Крымского фронта товарищ Сталин проникся и самолеты дал, хоть и не в том количестве, которое я просил. В целом телеграмма была составлена в таком тоне, что, если бы я хоть на секунду сомневался в своих прогнозах, я бы сейчас чувствовал себя крайне неуютно. А так… бой нас рассудит. * * * Немецкая артподготовка началась с рассветом одновременно с массированным налетом пикирующих бомбардировщиков, густо прикрытых «мессершмиттами». Сорвать ее не удалось несмотря на то, что за два часа до восхода солнца я поднял в воздух бомбардировщики Кудрявцева и сам вылетел с ними для нанесения упреждающего удара по позициям тяжелой артиллерии противника. Тактика немцев изменилась. Это сразу бросалось в глаза при взгляде на виртуальную карту. Кто-то очень неглупый тщательно проинструктировал Манштейна и Рихтгофена на предмет тех угроз, которые ждут их в случае моего появления в Крыму. И этот кто-то отлично знал все средства, которые я применяю в бою. Ну, может быть, не все, но, по крайней мере, большинство наиболее эффективных. – Летра, на связь! – обратился я к искусственному интеллекту Лунной базы. – Где сейчас находятся полковник Рихтенгден и майор Шлиман? – Майор Шлиман спит в своей квартире в Берлине. Полковник Рихтенгден сорок минут назад вылетел на транспортном самолете с аэродрома под Симферополем в западном направлении. Ну да, теперь ясно, кто этот добрый человек, надававший немцам в Крыму много полезных советов. Странно. После ранения Рихтенгдена под Ржевом и возвращения в Германию майора Шлимана эти два офицера не принимали участия в операциях против меня. И во время налета на Ленинград, и в ходе операции по прорыву блокады они оставались в Берлине и были полностью поглощены плетением заговора против Гитлера. Казалось, они потеряли ко мне всякий интерес. Но, получается, это только казалось. Хотя поведение Рихтенгдена выглядело не вполне понятным – он даже не стал дожидаться начала наступления и, улетел из Крыма при первой возможности. Похоже, эту поездку на фронт полковник совершил не по собственной инициативе. Впрочем, мне от этого не легче. Артиллерии у Манштейна было много, как и средств для придания ей мобильности, и из этого фактора немцы выжали все, что могли. Пятьдесят моих Пе-2, несущих бомбы объемного взрыва, были страшной по здешним меркам ударной силой, но для них не имелось достойных целей. Тяжелые гаубицы противник распределил тонким слоем по большой территории, заставив связистов совершить настоящее чудо для придания этому боевому порядку нормальной управляемости. Зато теперь даже пятисоткилограммовой бомбой при самом удачном попадании удавалось накрыть только одну гаубицу, да и по ней еще нужно было не промахнуться. Контрбатарейная борьба тоже оказалась сильно затруднена. Немецкие артиллеристы постоянно меняли позиции и старались стрелять из тяжелых орудий с максимальной дистанции. Соответственно, чтобы накрыть их ответным огнем, наши гаубицы требовалось подтягивать вплотную к передовой, подвергая их большому риску. Конечно, все эти мероприятия снижали точность немецкого огня, но в боеприпасах противник недостатка не испытывал и исправлял ситуацию количеством выпущенных снарядов. Мы продолжали рейд над территорией противника. Я уже не ограничивался только артиллерией, накрывая любые достойные внимания цели. За нами в ночной темноте оставались огни пожаров и вспышки взрывов детонирующих боеприпасов, но я понимал, что здесь и сейчас немцы меня переиграли. Нанести противнику ущерб, способный заставить его отказаться от наступления, я со всей очевидностью не мог. Увы, сил авиаполка Кудрявцева было для этого совершенно недостаточно, а задействовать для ночной атаки другие самолеты я не видел смысла – эффективно управлять их действиями я все равно бы не смог, да и нормально летать ночью был способен хорошо если каждый десятый советский пилот. Ударить по штабу Манштейна я тоже не мог – немецкий командующий перевел его достаточно далеко от линии фронта, а крылатые ракеты все еще ехали на Крымский фронт через половину страны. Да и будь они у меня в наличии, не факт, что получилось бы вывести Манштейна или Рихтгофена из игры. Генералы не сидели в штабах, а постоянно перемещались в командно-штабных машинах по непредсказуемым маршрутам. Немцы быстро учились, и в меру своих возможностей находили способы противодействия моим способам ведения войны. Приближался рассвет, и я был вынужден отдать полковнику Кудрявцеву приказ возвращаться. Встреча с толпой мессеров совершенно не входила в мои планы. Урон врагу мы, безусловно, нанесли немалый, но, на мой взгляд, задача осталась невыполненной. Внизу под нами набирало обороты немецкое наступление. Тридцатый армейский корпус противника нанес удар по сорок четвертой армии генерала Черняка, прикрывавшей подступы к Феодосии и державшей южный участок фронта. Советская оборона сразу начала трещать и прогибаться под мощными ударами артиллерии и танков, сосредоточенных на относительно узком участке. С восходом солнца к артиллерийскому удару присоединились сотни пикирующих бомбардировщиков, одна часть которых непосредственно поддерживала наступающие наземные войска, а другая ушла вглубь советской территории наносить удары по заранее разведанным целям, стремясь дезорганизовать управление войсками Крымского фронта. * * * Мехлис лег спасть почти перед самым рассветом. Армейский комиссар первого ранга не щадил ни себя, ни окружающих, и выделял себе минимум времени на отдых. Тем не менее, хоть иногда спать требовалось и ему. Вот только в этот раз такой возможности судьба ему не предоставила. Не желая тратить время на дорогу в Керчь и обратно, Мехлис остался на ночь в политотделе пятьдесят первой армии, где ему выделили место в одном из блиндажей, только что оборудованных для переехавшего сюда из деревни Уварово штаба армии. Комиссар проснулся от дрожи земли и грохота взрывов. Снаружи уже светало, и, покинув блиндаж, полномочный представитель Ставки перевел взгляд на север, где горизонт вспыхивал злыми зарницами и откуда накатывал низкий тяжелый гул. – Немцы Уварово бомбят, – негромко произнес из-за спины Мехлиса командующий пятьдесят первой армией генерал Львов.