— Куда вы пошли дальше? Куда свернули? Куда вы свернули после того, как остались втроем? Вспоминайте. — Не помню. — Вспоминайте! — Не помню! Короткий жест конвойной команде, мигом расчехлившей и приготовившей к работе ножи. С помощью которых можно вырезать очень тонкие полосы кожи и мяса. Из живого тела. И очень ловко обстругивать до толщины карандаша пальцы… — Но я действительно не помню! Но могу описать маяки. — Я знаю маяки. Но мне нужен путь. Весь путь. — Кажется, вправо. Градусов сорок. Там должны быть метки… — Туда, — показал вьетнамский следователь. Солдаты разбежались в указанном направлении, как свора псов, вынюхивающих логово зверя. И скоро вернулись. — Да, — кивнули они, — там есть метки. — Идите! — приказал вьетнамец. Конвой придвинулся к пленникам. Солдаты врубились в джунгли, пробивая тропу. — Здесь? — Здесь. Отряд остановился возле большой грязевой лужи. — Где конкретно? — Место я могу найти только сам. Только лично. Больше никто. Снимите колодки и дайте мне лопату. — Зачем вам лопата? — Чтобы вырыть «груз». Хитрец. Он помнил, что под «груз» были уложены настороженные на взрыв гранаты. Он хотел попасть под взрыв. Он хотел погибнуть. Чтобы отмучиться… — Не надо лопаты. Мы справимся сами. — Но вы не найдете это место. Только я. Больше никто… — Найдем. Если здесь хоть что-то есть — найдем. Вьетнамец отдал распоряжение. И солдаты выстроили несколько живых цепочек. И взяли в руки ведра. За четыре часа они вычерпали лужу. До дна. И пустили вперед саперов с миноискателями. — Здесь! — показали саперы. И стали снимать грунт. Руками. Слой за слоем. Как раскапывающие особо ценную находку археологи. Сам мешок они не трогали. Только землю. Граната — показали они. Еще одна! «Груз» был свободен. — Вы, кажется, не солгали, — сказал вьетнамец. — Я доложу об этом своему командованию. Пленники ничего не ответили. Им было уже все равно… * * * В лагерь вернулись к ночи. Пленников выгрузили из машины и погнали ударами прикладов к яме. Они спотыкались и падали. Падали всегда вдвоем. Пара Кузнецова тоже упала. Вернее, упал американец, а за ним вынужденно его напарник по колодкам. Американец упал очень сильно, даже не успев выставить руки. Он упал лицом об землю и разбил себе в кровь нос и губы. — Быстрее! — торопил конвой, не обращая внимания на истекающего кровью раненого. — Быстрее. Конвой спешил к ужину. «Раззява! На ногах не стоит!» — на мгновение разозлился Кузнецов, почувствовав резкую боль в подвернутых при падении кистях. Но, увидев струйку капающей на землю крови, смягчился. Раззява не раззява, а морду разделал, как бифштекс. — Сильно порезался? — на ходу спросил он. Американец молча мотнул головой. Наверное, он не мог ответить, потому что его рот был заполнен кровью, которая густо сползала по подбородку и шее. — Ладно. В яме что-нибудь придумаем… Но к яме пленных не привели. Наверное, яма понадобилась для других целей. Пленных прогнали до конца лагеря и остановили на утоптанном плацу возле вбитых в землю на расстоянии в пять-шесть метров друг от друга кольев. — Сесть возле кольев! — приказал, точнее, показал конвой. — Каждый возле своего. Пары пленников разбежались в стороны. Каждая к своим кольям. И сели на землю. Кузнецову с американцем достались самые последние колья. Сзади них никого не было. Сзади них было пустое пространство, к которому они были развернуты незащищенной спиной. Что очень давило на психику. Конвоиры прошли вдоль ряда, привычными движениями раскрыли и загнали в колодки ноги пленных и привязали колодки врастяг, от кола к колу. Так что нельзя было сдвинуться ни в ту, ни в другую сторону. После чего сели в стороне возле разведенного костра. Ужинать. На этот раз ни еды, ни воды пленникам не предложили. Столь резкая перемена в обращении настораживала. Что они хотят? Зачем привязали к кольям? Вьетнамцы ужинали, разговаривали, смеялись, играли в какую-то свою совершенно непонятную игру и снова смеялись. На пленных они внимания почти не обращали… «Неужели будут снова допрашивать? — думал и боялся про себя капитан, а нынче рядовой колодник Кузнецов. — А ноги пристегнули для устрашения, для напоминания о том, что они здесь ничего не значат, что они в полной власти палачей? Неужели все-таки…» Рядом закашлялся американец. И сплюнул, точнее, просто вылил изо рта кровь. Точно, он же падал! Он же разбил лицо. — Алексей! — тихо позвал американец. Ну дает! Даже имя на допросах запомнил. — Чего тебе? — Посмотри, Алексей, сюда! — сказал американец и показал на свой рот. Рта у него практически не было. И верхняя, и нижняя губа были располосованы чуть не до зубов. Из порезов сочилась и сочилась кровь. Подробнее рассмотреть рану в колеблющемся свете костра было невозможно. Но и того, что видно, было вполне достаточно для безрадостного диагноза. Такой шрам — на всю жизнь. Если, конечно, пострадавший до утра доживет… Надо бы помочь раненому. Остановить кровь, пока он ею не истек. Только как — руки-то связаны! — Вижу, — сказал Кузнецов. — Но что я могу сделать? — Нет. Не то. Я не просил помощь. Нет, — замотал головой американец, — смотри! И он поднял в оскале губы. В зубах у него блеснуло стекло. Здоровенный осколок бутылочного стекла! Стекло в ране! Застряло! И режет дальше… Но оно же не в ране… Оно зажато в зубах… В зубах! Оно крепко зажато в зубах! Зажато!.. Так вот почему он споткнулся! Вот почему упал! И изрезал лицо. Вот обо что он изрезал лицо! О стекло, которое успел схватить зубами и спрятать в рот! — Это там, когда я упал. Теперь ты понял? Алексей… Теперь он все понял! Теперь он понял, зачем все это надо было! И во имя чего! Впервые за многие дни они располагали режущим инструментом. Способным перепилить веревки, стягивающие их оковы! Ай да янки! Ай да сукин сын! — Я не могу сам! Веревка далеко. Я не достаю, — сказал американец. Веревка, связывающая две половины колодок, была действительно далеко. И достать до нее ртом было невозможно. — Надави на меня… Все верно. Надо надавить. Со стороны…