– Я не собираюсь больше ничего рисовать. – Так старые рисунки все-таки примут? Какие именно? – Нет. Вот теперь я видела его смятение. – Ты не можешь одновременно и рисовать, и не рисовать, – наконец подытожил он. – Не будет никакой выставки. – Ее отменили? – У меня. У меня не будет никакой выставки. – Я думал, директор еще раздумывает. И в результате скажет «да». – Он сказал «нет». – Оу. – Его улыбка тут же куда-то испарилась. – Да. Ну и ладно, не важно. Не последняя выставка в моей жизни. – Я чувствовала, как щеки налились краской, и мне хотелось сбежать от разговора, поэтому я потянулась за стаканом и сделала большой глоток. Его родители переглянулись и снова остановили взгляды на мне. Их так и подмывало задать какой-нибудь наводящий вопрос или сказать что-нибудь типа «но это ведь важно» или «но твои работы должны быть на выставке». Мистер Уэллс, судя по всему, уже подготовил реплику, потому что он даже откашлялся. А я знала, что разревусь еще до окончания его монолога; что бы там дальше ни прозвучало. И тогда Купер меня спас: – Ты права, ничего страшного. – Он сжал мое колено под столом, а потом опустил руку. – И кто здесь скажет, что мое выступление на дюнах было не потрясающим? Амелия сразу поняла, что мне нужен отдых, и подыграла брату: – Ты словно взлетел на последнем прыжке! Взрослым понадобилось немного больше времени, чтобы сообразить, что к чему. Какое-то время миссис Купер неотрывно смотрела в мои глаза, а затем обратилась к сыну: – Верно, и мы здесь собрались, чтобы отпраздновать твой невероятный успех. Так давайте праздновать. К тому моменту, как официант вернулся с заказом, мы уже погрузились в обсуждение побед Уэллса-младшего. И меня переполняла благодарность за то, что Купер так точно понимал, что мне нужно. * * * – Эбби зовет меня в гости, – сказал родителям Купер, когда они оплатили счет, и мы все встали из-за стола. – Да? – Как вовремя я об этом узнала. Честно говоря, сейчас мне хотелось как можно скорее добраться домой и свернуться под одеялом. Последние несколько дней я справлялась с мыслями о мистере Уоллесе и выставке, отодвигая их в дальний (или хотя бы в какой-нибудь) угол, но мое признание снова ослабило это защиту. Я опять возвращалась к его словам и, вопреки своей злости и внутреннему протесту, верила им. – Да. – Ты помнишь, к которому часу должен вернуться домой, – сказал его отец, беря своих дам под руки и направляясь к выходу из ресторана. – Купер, я устала. Давай поговорим об этом завтра? – попросила я на полпути к двери. – Не-а. Нам нужно поговорить сейчас. Я вижу, что тебя это беспокоит. Давай же, пойдем. – Он повел меня на улицу. – Конечно, меня это беспокоит, но я в порядке. Переживу. Лучше возьмем по кусочку чизкейка. – Я остановилась у освещенной витрины и начала глазами поглощать превосходные десерты. Купер остановился сбоку. – Кажется, у них нет малины с белым шоколадом. – Значит, я попробую что-нибудь новое. – Ты никогда не пробуешь что-нибудь новое. Стоит тебе найти «то самое» – и тебя не оторвать. – Как же ты прав, Купер, как же ты прав. Он окинул меня косым взглядом, словно подозревал, что речь шла не о чизкейке. И в этом он тоже был прав. Он махнул головой, сопроводив это движение легким смешком, схватил меня за руку и потащил за собой из помещения. Мне всегда казалось, что его рука – теплая и слегка грубоватая – идеально помещается в моей. Машина ждала меня на парковке перед рестораном, но Купер прошел мимо нее прямо к пирсу. Должно быть, он понял, что я больше не буду сопротивляться и – к моему глубокому разочарованию – отпустил руку. Когда полтора квартала были позади, он сказал: – У меня для тебя кое-что есть. – Правда? Что? – Сердце, совершенно мне не подвластное, начало биться сильнее. Он достал белую салфетку из кармана и протянул ее мне. Пришлось проглотить свою досаду. – У меня уже есть твой номер, – напомнила я. – Как смешно. Это номер Эллиота. Не благодари. – Ты по-прежнему воображаешь себя купидоном? – Я превосходный купидон. – Эллиот дал мне свой номер еще полгода назад. Но все равно спасибо. – Я знала, что еще тогда была ему интересна, и все равно сама свела общение к нулю после пары эсэмэс. Я засунула салфетку обратно Куперу в карман и пошла вперед. Ступая на пирс, я замедлила шаг, чтобы не споткнуться о покореженные доски. Купер догнал меня. – Ты когда-нибудь звонила ему? – Мы переписывались какое-то время. Я не хочу отношений, Купер. – Ты когда-нибудь рассказывала мне о нем? – Наверняка да. Он хмыкнул. В конце пристани я облокотилась о деревянные перила и опустила глаза вниз. На первый взгляд океан всегда казался черным как ночь, но, стоило присмотреться, и промежуток между горизонтом и береговой линией начинал переливаться таким количеством оттенков, что мои руки так и чесались взяться за кисть. – Поговори со мной, Эбигейл. Ненавижу, когда ты держишь все в себе. Что произошло? Ты сказала, что мистер Уоллес рассматривал тебя как вариант. Что он сказал на самом деле? – Что у меня нет души. – Он сказал, что ты андроид? Я сложила руки на перекладине и со стоном опустила на них лоб. Запах соли, рыбы и водорослей проникал во все поры. Купер погладил меня по спине. – Он сказал, что ты бездушная? Что он имел в виду? – Он сказал, что в моих работах нет глубины. Что они плоские. Что он ничего не чувствует, глядя на них. – Ах, так это он андроид. Теперь понял. Я еще сильнее вжалась в перила. – Нет, серьезно, он не знает, о чем говорит. «Разве? – хотела я сказать. – Ты мог бы сказать то же самое. Когда ты смотришь на меня, тебе тоже не хватает этого фрагмента. Фрагмента, который пробуждал бы в тебе какие-либо чувства». Я слегка повернула голову, чтобы увидеть Купера. – Пока мой папа на войне, мама дома страдает агорафобией. – Еще нельзя было забывать о неразделенной любви на фоне всего этого. – И это я ничего не смыслю в глубоких чувствах? – Смыслишь. – Купер захихикал, а мое сердце громко отозвалось на этот звук. Я снова застонала и вернула голову в прежнее положение. Прежде чем он снова нарушил молчание, несколько волн успели обрушиться на сваи.