Я бы не согласилась, но как же хорошо умею убегать. Это моя первая реакция, когда кажется, что все становится неуправляемым. Знаю, что избегать своего страха — это определенно не лучший способ справиться с ними. Мне тысячу раз говорил об этом мой психотерапевт. Я должна начать слушать. Должна начать встречаться со своими демонами лицом к лицу. — Ты прав, — тихо говорю я. — Я просто не очень сильный человек, Каллан. И не из тех, кто может поднять подбородок и приготовиться к удару. Я принимала их слишком много и знаю, как тяжело вставать каждый раз. Каллан проводит рукой по углу одной из картонных коробок, лежащих на кухонном столе Джо. Интересно.... Это здесь она сказала ему, что умирает? Почему-то так не думаю. В то утро я вылезла из его постели и оставила его спать. Представляю себе, как Джо тихо входит в его комнату и ложится рядом с ним на кровать, гладит его по волосам, грустно улыбается, ожидая, когда он проснется. Она смотрела на него таким взглядом, который ошеломлял меня, словно заново переживала тот день, когда родила его и впервые встретилась с ним, своим чудесным ребенком. Я пыталась наблюдать за другими родителями с их детьми, чтобы увидеть, все ли матери и отцы любят своих детей так же сильно, но никогда не видела этого на их лицах. И решила, что, может быть, это просто любовное общение, которое происходит между людьми за закрытыми дверями, и что я достаточно счастлива, достаточно благословлена, чтобы быть свидетелем этого между Джо и мальчиком, которого любила. — Ты гораздо сильнее, чем думаешь, — говорит Каллан. Его глаза кажутся темнее внутри, колеблясь от теплого шоколада до почти черного. Раньше я знала, что он чувствует, основываясь на цвете его радужек — чем темнее они были, тем более значимо было то, что он изучал в тот момент. Обычно меня. — Если бы я была сильной, то осталась бы. В глазах Каллана вспыхивает тревожный огонек. — Когда ты ушла, Синяя птица, мне было больнее всего на свете. Но сквозь гнев и боль я понял, почему ты это сделала. Многие годы ты пряталась от своих друзей. От школы. — Он качает головой. — От меня. А потом потеряла ребенка… Какого хрена? Я отшатываюсь от него, ударяясь спиной о кухонный стол. Какого черта он заговорит о ребенке? Не должен был. Он не должен даже думать об этом. Я чувствую себя опустошенной, но в то же время наполненной ледяной водой. Как он может произнести эти слова вслух, не вздрогнув? Как он вообще может вспоминать об этом? — Не надо, — умоляю я. — Пожалуйста, боже мой, не надо. — Корали… — Каллан, я серьезно. — Господи, Корали, это было двенадцать лет назад. Мы сами были детьми. Я думаю, мы сможем обсудить это, не срываясь друг на друге. Я трясу головой так сильно, что кажется, будто мой мозг грохочет внутри моего черепа. — Ты не понимаешь. Мы не можем… — Это единственное, о чем я не могу с ним говорить. Если сделаю это, то скажу что-то такое, чего не должна говорить, скажу что-то не то, и он поймет, что я солгала. Боже, я должна убраться отсюда к чертовой матери прямо сейчас. Гнев сменяет разочарование в глазах Каллана. Он стискивает челюсти, тяжело дыша в нос. — Почему? Потому что потеря нашего ребенка не причинила мне боли? Потому что я парень? Потому что я ни хрена не горевал? — Нет. Нет, просто… для меня все по-другому. Ты не прошел через это. Ты не почувствовал, как это закончилось. — Как это, черт возьми, я не почувствовал, — рявкает он. — Я остро это почувствовал. Я держал тебя в своих объятиях в школе, когда ты сказала мне, и чувствовал, что ты тоже немного умираешь. Это ранило больше, чем мог понять в то время. Боже, я хочу объяснить ему все как следует. Хочу объяснить, что произошло, но знаю, как он отреагирует. Он обвинит меня, и будет прав. Это была моя вина. Если бы я сказала что-нибудь о своем отце раньше, если бы я была достаточно храброй, Малькольм никогда не смог бы причинить мне такую боль. Он не смог бы сбросить меня с лестницы. Ударить меня в живот. Шлепать и пинать меня так сильно, что казалось, будто мое тело раскалывается на миллион кусочков. Я смотрю в пол, не сводя глаз с черного пятна на носке моих красных кроссовок. — Спасибо, что принес мне мамины вещи, Каллан. Позже мне придется заехать на своей машине и забрать их. Надеюсь, все в порядке. — Не будь такой гребаной киской, Корали. Знаю, что не должен был продавать ту фотографию. Это была самая дерьмовая вещь, которую я когда-либо делал, но не хотел причинить тебе боль. Мне было семнадцать, и казалось, что наступил конец света. — Дело вовсе не в этой дурацкой фотографии, Кэл! — Я задыхаюсь, пытаясь взять себя в руки. — Я ушла не из-за этого. — Слова вылетают прежде, чем успеваю их остановить. Я закрываю рот, жалея, что не могу перемотать последние несколько секунд назад, чтобы вернуть их. Но теперь уже слишком поздно. Я уже нажала на курок, а Каллан выглядит так, будто его только что подстрелили. — В смысле? Что ты имеешь в виду? —Я не... черт. Каллан наклоняется вперед и смотрит на меня сверху вниз. — Что ты хочешь этим сказать? Скажи мне прямо сейчас, или я сойду с ума. — Вижу, что он говорит правду. В его глазах появляется дикий огонек, совершенно новый для меня. — Это из-за фотографии, — бормочу я. — Мне было все равно. Весь Порт-Ройал видел мой подбитый глаз. В то время для меня не имело значения, видел ли это весь мир. Я просто сказала, что расстроилась из-за этого, потому что... потому что больше не любила тебя, Каллан. Я не хотела быть с тобой! Выпрямившись, Каллан моргает, глядя на меня. Он сжимает челюсть, голова дергается назад через мгновение, как будто то, что я только что сказала, наконец дошло до него. Жду, чтобы он выглядел удрученным или еще что-нибудь. Но этот момент не наступает. Каллан продолжает смотреть на меня так, будто у меня две головы. Постепенно в его глазах появляется сталь. Он протягивает мне руку ладонью вверх. — Пойдем со мной, Синяя птица. — Нет, Каллан. Мне нужно идти. — Хочешь, чтобы я перекинул тебя через плечо? Я могу. — Не смей этого делать! — Ладно, тогда думаю, что мы сделаем это здесь. Он подходит ближе, прежде чем я успеваю остановить его или отойти. Я все еще жду, что он будет раздавлен моей вопиющей ложью, и не в себе из-за внезапной близости. Его присутствие подавляюще, поглощает меня, заставляя тело гудеть от энергии. Его запах наполняет меня. Жар, исходящий от тела, зажигает меня, голова кружится. Он так близко, что я вижу, как бешено бьется его пульс в углублении горла. — Я не твой дружок из Лос-Анджелеса, — ворчит Каллан. — Я не Фрайдей, не Шейн и не Тина. Я не из тех, кто проглатывает что-то просто потому, что слова вываливаются у тебя изо рта. Я знаю тебя, вижу тебя насквозь. Твое сердце — это мое сердце. Твое дыхание — мое дыхание. Твоя душа — моя душа. Твоя боль... твоя боль — это моя гребаная боль. Так что не жди, что я поверю тебе, когда ты говоришь, что разлюбила меня, потому что смотрел тебе в глаза, когда ты прощалась со мной, Синяя птица. Мое сердце разбилось вместе с твоим. Мои легкие перестали дышать вместе с твоими. Моя душа болела, когда болела твоя. Мне казалось, что моя боль убивает меня, как и твоя. Тогда ты меня любила. И никогда не переставала. Ты все еще любишь меня, так же, как я, бл*дь, люблю тебя. Каллан обрушивает свой рот на мой, его губы крепко прижимаются к моим, и я чувствую все это сразу — все, о чем он говорил. Наши души, сердца, тела и умы по-настоящему едины, разрываясь и склеиваясь вместе снова и снова. Я не могу пошевелиться, когда он целует меня. У меня такое чувство, будто ноги замурованы в цемент. Мне хочется отшатнуться, дать ему пощечину, выскочить из кухни и захлопнуть за собой дверь, но я не могу: в этот момент все мое существо соединяется с ним, потерянное и найденное одновременно, пойманное в водоворот, с которым невозможно бороться. Это сила природы. У меня было бы больше шансов выдержать ураган. Я чувствую себя маленькой, уязвимой. Чувствую себя спасенной. Каллан обнимает меня, крепко прижимая к своей обнаженной груди. У меня перехватывает дыхание, я задыхаюсь от его поцелуев. Мой разум плывет, раскачиваясь от страха к облегчению, когда он клеймит мой рот, доказывая свои слова. Но уже знаю, что он был прав. И полностью осознаю, что без Каллана я лишь наполовину человек, эмоционально изуродованный и отвергнутый в этом мире. В конце концов, что-то обрывается внутри меня. Больше не могу с этим бороться. Да и не хочу. Быть без него слишком тяжело. Как будто я в ловушке, бегу по железнодорожным путям. На горизонте появляется скоростной поезд, который приближается все ближе и ближе, как бы быстро ни бежала. Спасения нет. Как бы быстро ни двигалась, поезд всегда догонит меня. Каллан всегда будет рядом, и я всегда буду любить его. Так в чем же смысл? Какой гребаный смысл скрывать от него что-то? Я целую его в ответ, мое сердце выпрыгивает из груди, руки дрожат, когда впиваюсь ногтями в его широкую мускулистую спину. Его кожа горячая и скользкая от пота под моими ладонями. Когда открываю рот шире, позволяя Каллану провести языком по моим губам, он вздрагивает и стонет. Этого достаточно, чтобы у меня закружилась голова. Я тоже скольжу языком ему в рот, пробуя его так же, как он пробует меня, и едва удерживаюсь на ногах. Кэл сжимает меня крепче, как будто чувствует, что я слабею. Он стягивает мои волосы в кулак на затылке, чтобы запрокинуть мою голову назад и быстро двинуться вниз, целуя линию подбородка, шею, ключицу. — Черт, Синяя птица. Ты единственное, чего я хочу в этой жизни. — Он задыхается, скользит руками вниз по моей шее, рукам, грудной клетке, дергает ткань моей рубашки, пытаясь проникнуть под нее. — Ты нужна мне. Мне нужно быть внутри тебя прямо сейчас. До встречи с Беном у меня было несколько бойфрендов. Некоторые из них почти достигли двенадцатимесячной отметки, прежде чем я пугалась и рвала с ними по той или иной причине. Знала, что у нас ничего не получится, потому что ни один из них никогда не вызывал у меня таких чувств. Ни от кого из них у меня не возникало ощущения, что они возвращают меня к жизни, давая то, что никогда не смогу найти сама. Я оставила эти попытки с Беном, это был единственный способ остаться с ним, но теперь, когда чувствую это мощное, невероятное буйство эмоций с Калланом, знаю, что никогда не смогу вернуться. Он издает гортанный звук, когда его руки пробираются по моему голому животу к груди. Каллан скользит пальцами по краю моего лифчика, слегка впиваясь в мою спину, и я изгибаю свое тело, прижимаясь к нему сильнее. Он знает, как прикоснуться ко мне. Знает, как заставить меня жаждать его. На самом деле, прямо сейчас чувствую, как изголодалась по нему. — Боже, Каллан. Черт, — выдыхаю я. Каллан встречается со мной взглядом. Его глаза глубокие, темные и тревожные. Он перестает двигаться. Ничего не говорит. Молчание между нами простирается на мили в глубину и в ширину, и кажется, что оно может быть еще дальше, если кто-то из нас позволит это. Каллан бросает на меня взгляд, который испугал бы меня, семнадцатилетнюю. — Мы столько пережили, — шепчет он. — Ты была моей первой, а я твоим. — Его голос напряжен, сдержан, как будто ему трудно держать себя в руках. — Но мы уже взрослые, Корали. Тогда я любил тебя как подросток. Теперь я планирую любить тебя как мужчина. Ты знаешь, что это значит? Думаешь, сможешь справиться с этим? Честно говоря, для меня это перебор. Но сейчас я не могу ни отступить, ни отвернуться, даже если бы захотела. Для меня уже слишком поздно. Большую часть времени чувствую себя не в своей тарелке; сейчас разница в том, что я ощущаю себя нормально, находясь не в своей тарелке. Каллан понимает меня. Знаю, что он не позволит мне утонуть, травмироваться, страдать, даже если мне кажется, что это все, чего я заслуживаю. — Не знаю, — честно отвечаю шепотом. — Не знаю, смогу ли я с этим справиться. Но хочу это выяснить. Каллан изгибает губы в одну сторону, снова образуя ямочку на щеке. — Вот она, — тихо говорит он. — Видишь. Ты думаешь, что ты не храбрая, но это так. А храбрость вознаграждается, Синяя птица. Кэл подхватывает меня на руки, и я прижимаюсь к нему, пока он несет меня к кухонному столу. Одним быстрым движением он сбивает на пол коробки с вещами моей матери. Ругается себе под нос, когда понимает, что только что вывалил содержимое на пол, но это не мешает ему уложить меня поверх истертого дерева. — Я хочу использовать «Лейку», Синяя птица, — рычит Каллан в изгиб моей шеи, облизывая и целуя мою кожу. Руками зарываюсь в его густые волосы, сжимая пальцы в кулаки и тяну немного сильнее, когда он говорит это. — Ааах. Я хочу показать тебе все, что вижу. Хочу, чтобы ты увидела, какая ты чертовски красивая. Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, прижимая подушечку к нижним зубам, слегка приоткрывая рот. Затем проводит языком по моей нижней губе, зажимая ее между своими собственными зубами и дергая. — Какого черта мне позволять тебе фотографировать меня? — задыхаюсь я. — Потому что... очевидно, тебе было все равно, когда я сделал это в последний раз. Если это правда, ты не будешь возражать, если я сфотографирую сейчас. Ты можешь сохранить каждую из них, когда они будут готовы. Ты даже можешь получить негативы. Он снова кусает меня за губу, так сильно, что я вскрикиваю. Звук моего удовольствия, смешанного с болью, кажется, сводит его с ума. Его руки повсюду, тянут мою одежду, снова находят путь под рубашку, чтобы он мог ущипнуть и перекатывать соски через лифчик. Мое тело отвечает ему, спина выгибается над столом, ноги сгибаются, мышцы бедер сокращаются. Каллан сдвигается так, что оказывается у меня между ног. Он берет меня за бедра и рывком притягивает к себе, так что моя киска крепко прижимается к его эрекции. — Что скажешь, Синяя птица? Хочешь позировать мне? Должна ли я позволить ему сделать то, что он предлагает? Должна ли позволить себе снова стать уязвимой для него? Отдать ему свое тело — это одно, но позволить ему сфотографировать его — совсем другое. Сейчас я не лгала. На самом деле та фотография меня не беспокоит. Конечно, для меня было бы гораздо лучше, если бы тысячи людей не видели меня избитой и в синяках, но это не был конец света. Я бы легко простила его. Все мои травмы теперь трансформированы во внутренние; они не должны появляться на фотографии, но у меня такое чувство, что Каллан каким-то образом сумеет обнажить их на фото. Его искусство всегда обладает этим качеством. Люди на его портретах кажутся сломленными, окрыленными, восторженными или подавленными. Кто бы ни был субъект, фотография всегда передает его внутреннюю боль или радость почти идеально, независимо от того, выражают ли они себя в изображении или нет. Каллан немного откидывается назад, сдвигая мою свободную рубашку, чтобы обнажить лифчик. Он опускает правую чашку и начинает водить языком вокруг моего затвердевшего соска, не сводя с меня глаз. Затем медленно обнажает зубы и прикусывает маленький розовый бутон плоти. Боль, которая следует за этим, восхитительно невыносима, но я принимаю ее, преодолевая пик контакта, когда ощущения поднимаются и нарастают во мне. — Хорошо, — говорю я, закрывая глаза. — Ладно, можешь воспользоваться камерой. Но я все сохраню. Глаза Каллана полны огня, когда он делает шаг назад, чтобы схватить камеру. — Сними рубашку, — приказывает он. Она почти уже снята, высоко задрана, обнажая мою грудь. Я осторожно сажусь, не сводя с него глаз, и стягиваю хлопчатобумажную ткань через голову. Мой лифчик простой и черный, но Каллан жадно смотрит на мою грудь, как будто мои сиськи заключены в самый дорогой, самый сексуальный набор от Victoria’s Secret. — Откинь голову назад, — говорит он. Я подчиняюсь, откидывая голову назад так, чтобы мой подбородок был высоко поднят. Эта позиция заставляет меня чувствовать себя уверенно, наполненной желанием. Каллан подносит «Лейку» к лицу и быстро щелкает затвором, издавая глубокий рокочущий звук у основания горла. Похоже, ему нравится то, что он видит. — Медленно спусти бретельки лифчика с плеч, Синяя птица.