На лице Фотини появилось озадаченное выражение. Похоже, она об этом не думала. – Я помню, как приходилось голодать. Было бы хуже, если кормить пришлось бы многих… – А что случилось после Смирны? – Нас отвезли на корабле в Кавалу. Туда уже переехала моя тетка, и мы жили вместе. Я понемногу привыкла. Мне даже кое-что понравилось. – Например? – Рядом было море. И город очень красивый. С огромными акведуками, похожими на гигантские мосты. А еще там был древний замок. И много старинных зданий и улочек. – Глаза Фотини светились. – Совсем не как в Афинах. – Тебе нравится в Афинах? – Пока не очень. Надеюсь, со временем понравится. Там, где дороги девочек расходились, подруги остановились и присели на невысокую стену. Они беседовали без передышки. Темис поведала подруге о «катастрофах» своей семьи: крахе старого дома и отъезде матери. Она призналась Фотини, что с тех пор, как убрали свадебную фотографию родителей, образ матери потускнел. – Я не могу вспомнить ее лица, – сказала она подруге. – Но йайа как-то говорила мне, что я немного похожа на маму. – Но у тебя есть отец, так? – В каком-то смысле да, – ответила Темис, решив оставить эту историю на потом. Всю следующую неделю по пути домой Темис рассказывала подруге о рухнувшем особняке. – Как-нибудь я отведу тебя на руины. Думаю, их еще не разобрали. – В Кавале тоже были особняки, – сказала Фотини. – Но они принадлежали плохим людям, владельцам табачных заводов. – Почему они плохие? – Ну, владелец одной, где работали мои родители… – Родители? Твоя мама тоже? Темис почти не знала детей, чьи матери работали бы. Даже в семьях со скромным достатком, где лишние деньги вовсе не помешали бы, женщины оставались дома, как ее мать. – Да. Они работали вместе. Мама рассказывала, как они сидели на полу и сортировали табак. Женщины и мужчины, христиане и мусульмане. Они отделяли хорошие листья от плохих и раскладывали по величине. – Но… – Темис слушала с открытым ртом. – Думаю, в целом все было нормально, если бы не долгие рабочие часы. Казалось, они все удлиняются и удлиняются. Фотини замолчала. – Разве твоей маме не приходилось работать? Темис замешкалась. – Когда мы жили в особняке, она весь день хлопотала по дому… Темис невзначай обронила, что отец почти всегда бывал в море, а за детьми присматривала бабушка. Упоминание об отце заставило Фотини рассказать про своего. – Мой отец умер, – с грустью произнесла она. – Поэтому мы переехали в Афины. Темис не знала, что сказать. Ее мать пусть и не рядом, но была жива, а отец изредка навещал их. – Я тоже нечасто виделась с отцом, – вздохнула Фотини. – Он возвращался поздно домой с собраний, а когда приходил, они с мамой всю ночь разговаривали и писали речи. – Какие речи? – Обращение к работникам. На заводе. Под глазами у папы были огромные темные круги, он все время читал газеты и книги и допоздна засиживался за кухонным столом. Но как-то вечером за мной присматривала тетка, а мама задержалась на работе. Я не могла уснуть, и тетя подогрела мне молока. Она тоже волновалась. Вдруг я услышала ключ в замочной скважине. Наконец пришла мама. Темис заерзала, словно оттягивая следующий момент. – У нее было грязное лицо, даже в тусклом свете я заметила ссадину на щеке, будто мама упала. Она пыталась заговорить, но слова не шли. Немного успокоившись, она все нам рассказала. Была демонстрация. Работники просили увеличить зарплату и улучшить условия труда. Их атаковала полиция. Некоторые пострадали. – А твой отец… – Его убили. Между девочками повисла пауза, что случалось очень редко. Темис стало неловко, она не знала, что сказать. Заговорила Фотини: – Все уже в прошлом. Мы снова упаковали вещи и прибыли в Афины. Мама сказала, что нищета ее не заботит. Она не останется там, где начальники убивают работников. Она не будет рабыней. Не потерпит несправедливости. Она так сказала. Несправедливость. Темис много раз слышала это слово, но в основном когда ругались дети – из-за неравных кусков пирога или исключения из игры. Да и ее саму постоянные нападки Маргариты познакомили с этим понятием. Фотини зарыдала, и Темис впервые загрустила из-за человека, которого не знала. Она тоже заплакала, сочувствуя утрате подруги. За обеденным столом тем вечером Темис поделилась печальной историей Фотини с бабушкой, братьями и сестрой. – Значит, твоя новая подружка из коммунистов? – спросил Танасис. – Нет, – сказала Темис, возражая старшему брату так, как не могла возразить сестре. – Ее отец отстаивал свои права, – вступился Панос за младшую сестру. – Я слышал о торговом профсоюзе в Кавале. Они протестовали… – Зачем? – вмешалась в разговор Маргарита. – Какой смысл? Панос не слишком ладил с сестрой. – Ты спрашиваешь, зачем протестовать? – требовательно спросил он. – Чтобы остановить плохое отношение к людям. Сделать слабых сильнее… – Что ж, сейчас он не слишком силен, не так ли? – жестоко подметила сестра. – Он выступал не только за себя. Тебе бы такое и в голову не пришло, правда? Кто-то пожертвует собой ради другого! – Как Иисус? Ты об этом? – спросила Темис, которая совсем недавно выучила несколько молитв на уроке закона Божьего. – Не сравнивай коммунистов с Богом! – рассердился Танасис и грохнул кулаком по столу, так что тот подпрыгнул. – Разница не так уж велика, – возразил Панос. – Theé mou, – пробормотала кирия Коралис, взывая к Богу, чтобы тот остановил спор. – Бог мой! Ожесточенный спор продолжался, а Темис подумала, слышал ли Господь непрекращающиеся молитвы йайа. Сама она ничего подобного не замечала. – Как ты смеешь так говорить? – кричал Танасис. – Как смеешь утверждать, что церковь на стороне тех людей! – Ты о профсоюзах? – Они просто ничтожество. Смутьяны. Они разрушат страну. – Что? Пытаясь обеспечить свои семьи едой? Поэтому они ничтожества? – Обеспечить едой? Думаешь, в этом их основная цель? Я не верю. Большинство иммигрантов смутьяны. – Беженцы приехали не по доброй воле. Ты дурак, Танасис. У них не осталось выбора. – Может, их еще политики заставили переехать сюда? Вытеснить нас? Забрать нашу работу? – Сам знаешь, все было не так, – возразил Панос. – Но именно решение правительства развязало войну. Они сами виноваты в том, что людям пришлось покинуть дома и свое имущество. – Их радушно приняли в Греции, но зачем устраивать беспорядки? Темис переводила взгляд с одного брата на другого. Панос и Танасис редко пребывали в согласии, но сейчас их ярость зашкаливала, и Темис поняла, что сама разожгла этот пожар. Она взглянула на сидевшую напротив Маргариту, которая, казалось, наслаждалась ссорой. – Скажи-ка мне, – крикнул Танасис, со злостью ткнув пальцем в сторону Паноса. – Разве коммунисты имеют право нарушать закон?