– «Золотая заря»? – переспросил Никос. – Они фашисты, – сказала Попи. – Жестокие фашисты, противники иммигрантов. Темис видела по телевизору, как за день до этого ультраправая партия устроила демонстрацию, что очень ее взволновало. Несколько секунд все трое молча смотрели на площадь перед собой. Там всегда бурлила жизнь. Мальчишки пинали мяч, матери сидели неподалеку на скамейках, курили и болтали. Трое подростков заехали на тротуар на мопедах, припарковались и быстро зашли в соседнее кафе. Один мужчина остановил другого, очевидно, чтобы прикурить, но Попи и Никос заметили, как прохожий сунул в карман маленький пакетик. Темис не могла долго сидеть без дела. Следовало полить многочисленные растения, подмести и помыть кафельный пол на балконе. Пока бабушка суетилась, Попи предложила сварить кофе. – Может, сделать и для паппуса? – тихо спросила девушка. – Для дедушки? – Он больше не пьет кофе. Чашка просто стоит и остывает. Знаете, что он уже почти двадцать лет не ходил в кафенион? Последний раз был сразу после моего дня рождения, я потому и запомнила. Он вернулся из кофейни тогда в странном настроении, и я поняла, что он больше туда не пойдет. Наверное, тогда он выпил свою последнюю чашку кофе. Никос посмотрел на деда с грустью. Даже он понимал, как плохо дело, если грек не идет в кафенион. – Он живет в собственном мире, – добавила Темис. – Похоже, что так. В настоящем мире не все гладко, да? – сказала Попи. Темис мрачно посмотрела на нее. – Прости, что я говорю такие печальные вещи, йайа. Иногда не могу сдержаться. – Все образуется. – Темис взяла внучку за руку. – Я уверена. – Почему ты так уверена? – Потому что все со временем налаживается. Иногда становится хуже, но в целом жизнь движется к лучшему. – Ты серьезно? И ты говоришь это сейчас, когда люди стоят в очередях перед бесплатной столовой и спят у чужих порогов? – Да, сейчас не просто. Но всех волнует лишь сегодняшний день. Людям стоит оглянуться и понять, что бывало намного хуже. Попи озадаченно посмотрела на бабушку. – Знаю, я кажусь тебе слегка расточительной, дорогая, но клянусь, мы бы ничего не выбросили в те времена, когда я была в твоем возрасте. Я и сейчас не должна, но просто могу себе это позволить… – Я и не думала критиковать тебя. – Знаю, знаю. – Ты столько лет прожила, йайа. Я представить даже не могу, где только умещаются все эти воспоминания! – Да уж, там больше не осталось свободного места. – Старушка постучала пальцем по лбу. – Когда я смотрю на улицу внизу, то вижу не только то, что есть, но и то, что было. – В смысле? – спросил Никос. – Тебя охватывает ностальгия? – Не всегда. В прошлом случалось хорошее, но и плохое тоже. А глядя вниз, я о многом вспоминаю. – Например? – Вы видели фотографию на тумбочке? Ту, что справа? Сквозь открытые стеклянные двери Попи видела гостиную. На тумбочке в ряд выстроились фотографии в рамках. – Та, на которой ты вместе с сестрой? – Вообще-то, это не моя сестра. Это Фотини. В школе мы были лучшими подругами. Совсем как сестры. Возможно, даже ближе. Она умерла на этом месте. – Бабушка указала за перила, в угол площади. – Прямо там. Попи с недоверием посмотрела на бабушку, потом перевела взгляд в указанном направлении. Внучка прежде не слышала об этом, и ее поразило столь внезапное откровение. – Это случилось во время оккупации. Был голод, агапе му. Умирали сотни, даже тысячи людей. – Кошмар, – произнес Никос. – Я и не думал, что здесь было так ужасно. В детстве отец лишь в общих чертах рассказал ему об истории Греции. Никос знал о падении Константинополя в 1453 году и о Греческой революции в 1821-м, но не смог бы назвать ни одного премьер-министра (хотя по памяти перечислил бы имена всех американских президентов по порядку их правления, фокус для вечеринок еще с самых ранних лет). В подростковом возрасте интерес юноши усилился, и он даже пошел на курсы греческого языка, чтобы приобщиться к своим истокам. – Да, Никос, ужас, настоящий ужас. Она была так молода… Темис на мгновение замолчала, словно собираясь с духом. – В те дни мы почти все время голодали. Когда еды вдоволь, как сейчас, я стараюсь наготовить побольше – просто потому, что могу. Наверное, это выглядит чудачеством. – Мне так и показалось, йайа. – Попи пожала бабушкину руку и улыбнулась. – Можно я возьму кое-что домой? – Хоть все забирай, – решительно отозвалась Темис. В последнее время Попи часто уходила от бабушки и дедушки с контейнерами, полными оставшейся еды. Ей хватало до конца недели, да еще перепадало соседкам по квартире. В гостиной тихонько похрапывал дед, время от времени что-то бормоча себе под нос. – Как думаешь, йайа, что ему снится? – спросил Никос. – Вряд ли сейчас у него много мыслей или воспоминаний. Даже не могу себе представить. – Наверное, все это хранится в подсознании, – задумчиво сказал внук. – Иногда я завидую простору его мыслей, – отозвалась Темис. – Должно быть, там царит покой. – Что ты имеешь в виду? – спросила Попи. – Я помню слишком многое, и от этого порой голова раскалывается. Столь яркими бывают воспоминания. Через несколько минут солнце село за горизонт, зажглись уличные фонари. Темис подалась вперед и коснулась ладони Попи. – Почему бы нам не выпить кофе на улице? – прошептала она. – Потом сходим в церквушку. Я всегда делаю одну вещь на свой день рождения. – Молишься? – удивилась Попи, зная, что бабушка никогда не отличалась набожностью. – Нет, агапе му. Я зажигаю свечи. – Разве тебе не хватило свечей на торте? – подшутила Попи. Темис улыбнулась. – Для кого? – с любопытством спросил Никос. – Идемте со мной, и я вам все расскажу, – сказала она, глядя на Никоса. Ее поражало, как сильно он напоминал мужчину, имя которого носил. Проведя день в тесной квартире среди всего своего семейства, Темис с сожалением размышляла о том, что ей нечего передать потомкам. Никаких ценностей, кроме потертого стола, за которым обедали уже несколько поколений семьи. Но что, если существовало другое наследие? Темис вдруг поняла, что теперь, когда Йоргос мыслями где-то далеко, она хочет поделиться пережитым с внуками. Историю своей жизни не назвать наследством, но ничего другого не осталось, и Темис решила подарить ее этим двум молодым людям. Она в равной степени любила всех восьмерых внуков, но к Попи испытывала особую привязанность – наверное, потому, что видела ее практически каждый день с самого рождения малышки. Для Никоса она тоже сохранила в сердце немало нежности, пусть он и навещал ее раз в год. Все трое быстро собрались на выход, Никос помог бабушке надеть кардиган, а Попи накинула на нее выцветшее красное пальто из комиссионки. Утром Никосу предстояло сесть на самолет в Штаты, и Темис настояла на том, чтобы он перед отъездом купил свежей пахлавы и нормального греческого кофе. Хотя они все плотно пообедали, Никос не смог отказаться, и вскоре они зашли в захаропластейон[6] неподалеку от дома. Как только они устроились, Темис начала свою историю. Глава 1 1930 Ее щеки касается подол материнской юбки, дрожат доски пола, потому что кругом носятся братья и сестра, в отдалении позвякивает фарфор, перед глазами ноги матери в коричневых туфлях с пряжками, – это самые ранние воспоминания Темис. Муж Элефтерии Коралис месяцами пропадал в море, а она оставалась в небольшом особняке с четырьмя детьми и почти все время отдавала хлопотам по хозяйству. Отдыхать было некогда. Малышка Темис провела ранние годы в состоянии счастливой заброшенности и выросла с мыслью, что она невидимка. Элефтерия еще до свадьбы с Павлосом владела этим двухэтажным домом в неоклассическом стиле по улице Антигонис. Наследство довольно поздно досталось ей от матери. Фасад в самом деле впечатлял: величественный балкон, вычурные колонны и украшения в стиле барокко по контуру крыши. Тяжелые карнизы обрамляли потолки, в некоторых комнатах лежала плитка, в других – полированный паркет. Пожалуй, во всем блеске своего величия дом предстал в тот день, когда мастера только упаковали свои инструменты, пока еще не высохли гипсовые кариатиды, украшающие верхние окна. С того дня для особняка начался долгий путь постепенного упадка. Отсутствие средств на ремонт означало, что каменные украшения с трещинами и прогнившие доски пола представляли постоянную угрозу для всех обитателей дома. Некогда процветающее семейство еле сводило концы с концами. За семьдесят лет до этого предки Темис по материнской линии принадлежали к растущему классу купцов, но в результате неудачных капиталовложений от всего их состояния остался лишь этот дом. Многие вещи, вроде картин и серебра, со временем распродали, за исключением нескольких предметов французской антикварной мебели и ювелирных украшений. Темис иной обстановки не знала и считала, что в войну все семьи жили в разрушающихся домах. Сквозь треснувшие стекла внутрь залетала пыль, с потолка порой кусками отваливался гипс, а сильные ветра срывали с крыши черепицу и сбрасывали на асфальт. Зимой и весной Темис не могла нормально спать по ночам от монотонного «кап-кап-кап» – дождевые капли падали в многочисленные ведра. Это была своеобразная музыка, а растущее число сосудов для воды свидетельствовало о неуклонном движении дома к краху. На их улице заколотили досками очередной дом, но даже он был более пригоден для жилья, чем заплесневелый особняк, в котором обитало семейство Коралис, в тесном соседстве с растущей популяцией бактерий. Первый этаж совсем обветшал, вверх поднимался запах гниения, просачиваясь сквозь стены. Дети могли свободно бегать по дому, не ведая о бедах, которыми грозило им его аварийное состояние. Комнаты полнились визгом и шумом игры. Темис была еще слишком мала, чтобы присоединиться к прочим. Она сидела у подножия огромной центральной лестницы и смотрела, как братья и сестра носятся вниз-вверх или скатываются по гладким деревянным перилам. Три подпоры треснули, оставляя опасную дыру с обрывом.