— Ты можешь объяснить толком? Какой труп? Что произошло? — положил руку на плечо рабочему священник. — Могу… — кивнул парень. — Мы раскопали же до фундамента, все сняли, дальше копать стали. А там перекрытие, вроде как подвал. А в середине дыра огромная, там, похоже, целая плита обвалилась. Мы камни-то вынули, а за ними дверь. Почти не сгнила, сухая — хорошо привалило, видать, после взрыва. Ну, мы дверь-то открыли, посветили туда, а там в углу лежит что-то. Глянули — а это труп. Ребенок вроде… Волосы длинные белые вокруг головы… Ну, старшой всех выгнал, дверь закрыл и камнями обратно привалить велел. А меня вас искать отправил, — торопливо рассказывал рабочий. — А труп там мертвый, отец Илия, совсем мертвый. И давно… — скороговоркой выпалил парень, глядя на Илию огромными испуганными глазами. — А теперь что, там теперь церкви больше не будет? Если труп? — Говоришь, после взрыва привалило? Значит, тело там перед взрывом оказалось? — задумался Илия. — Ну да… — ответил рабочий. — Там в пыли вот такенной все! И труп весь пылью засыпан. Даже дышать нельзя почти. Ну… или не пылью, я не знаю. — Скелет лежит? — пытался добиться от парня хоть какой-то определенности Илия. — Неа… — замотал головой парень. — Точно не скелет. Труп там. — Ладно, пошли, посмотрим на твой труп, — вздохнул священник. — Это не мой труп! — возразил парень, глядя на мужчину круглыми глазами, в которых метался страх. — Мой труп еще жив! — Это ты жив, — усмехнулся Илия. — Пошли. По пути завернув к себе и нахмурившись при виде корзинки с едой, стоявшей на стуле и частично выгруженной на стол, и тут же позабыв о ней, Илия схватил свой телефон, включил, проверил уровень зарядки и сунул его в карман джинсов, по пути прихватив и ключи от машины. Выходя из комнаты, снова наткнулся взглядом на корзинку и махнул рукой — некогда, вечером разберется. Возле руин было непривычно людно. Перед обнажившимся фундаментом собрались все рабочие, потихоньку подтягивались запоздавшие жители деревни. Люди толпились, толкались, вытягивали шеи, словно стараясь заглянуть вглубь зиявшей в ровном каменном полу котлована дыры. От собравшейся толпы исходило тихое тревожное гудение — люди обсуждали страшную находку. — Ох, милок! — первой его заметила вертевшаяся и все всегда замечавшая бабка Маня. — А у нас тут страсти-то какие! — Сейчас разберемся со всеми страстями, — ответил ей Илия. — Баб Мань, только на тебя могу положиться. Собери, пожалуйста, всех на вон той полянке, и там ждите, хорошо? Не нужно на краю котлована толпиться, не дай Бог кто соскользнет. Баба Маня кивнула и дернула за рукав стоявшую рядом с открытым ртом Степановну: — Слыхала чтоль, что батюшка-то сказал? Туды ступай! — и попыталась переключиться на Татьяну, жену пасечника, когда к ней подошел муж. Илия, увидев, что оба Петровича обступили бабку, поспешил к ней обратно на выручку. — Петрович, и вы, Иван Петрович… О, и Татьяна здесь! Помогите баб Мане, пожалуйста. Нужно всех вон туда отправить. Сейчас. Быстро. Справитесь? — Я помогу, — вернувшаяся Степановна не могла остаться в стороне от такого важного дела. — Не беспокойси, батюшка, сейчас всех повыгоним! Илия улыбнулся. Эта всех выгонит, наверняка! И не только выгонит, но и за Можай загонит! А над котлованом уже плыл зычный голос Степановны, раздававший распоряжения. Пока Степановна с компанией разгоняла собравшихся, Илия отыскал прораба. Тот с тремя рабочими внимательно рассматривали стыки между стенами фундамента и плитой, что-то яростно обсуждая и споря. Вскоре священник смог разобрать и слова в их споре. — А я тебе говорю, что не будет печь так топиться! — кричал прораб. — Там тяги не будет! — Откуда тогда зола тут взялась? Гляди! Зола же! Сажа! Копоть! Под полом? Откуда? — надрывался один из рабочих. — А я почем знаю? Вованыч, ну ты дуру-то не гони! Ну как дым тебе по полу пойдет? Кой кретин тебе трубу дымовую под полом делать станет? Нахрена? — орал багровый уже прораб. — А это что, по-твоему? Что? — тыкал пальцем повыше пола рабочий. — Второй пол? Ну гляди, гляди! Говорю тебе, дымоход это! — Все верно. Печи располагались в подвальном помещении, снаружи фундамента, в пристройках, а в самом подвале был и подземный ход, и хранилище. А дымоход действительно пролегал под каменным полом, работавшим на обогрев храма. Пройдя через весь храм, дым по вертикальной трубе в стене поднимался вверх с противоположной от печи стороны. Тяга была великолепная. Печи располагались по трем сторонам подвального помещения. Таким образом весь храм и отапливался, а дымовые потоки шли навстречу друг другу, — вмешался в их спор Илия. — Отец Илия! — подпрыгнул прораб, тут же забывая о предмете спора. — Благословите! Хорошо, что вы в обычном, мы труп нашли! — выпалил он на одном дыхании и вопросительно уставился на священника. — Смотреть пойдете? — Пойдем посмотрим, Александр Николаевич, да я в город поеду, нужно в полицию и в епархию сообщить, чтобы комиссию прислали, — задумчиво говорил Илия, направляясь к большому пролому в полу. — А полицию-то зачем? — удивился прораб. — Труп-то древний совсем. — Так положено, — вздохнул священник. Спустившись по сколоченной наспех лестнице в подвальное помещение, Илия включил фонарик на телефоне и огляделся. Подвал был хороший, надежный, каменный, глубокий и даже сейчас сухой. Правее от пролома возвышалась каменная стена, прямо перед ним валялись обломки рухнувшего потолочного перекрытия, дальше луч не доставал, а позади — куча грунта вперемешку с камнями и торчавшими из нее обломками бревен. У правой стены, чуть дальше от пролома вглубь, были навалены довольно крупные камни. — Вот здесь дверь, — проговорил спустившийся вслед за ним прораб и посветил на кучку камней, действительно подпиравших собою деревянную, даже на вид очень крепкую дверь с вмятинами от ударов. — Она наружу открывается. — А камнями зачем снова завалили? — спросил Илия, подходя и проводя рукой по древнему дереву. — А чтоб не влез никто чересчур любопытный, — проворчал прораб, и показал рабочим на камни. — Проход разберите. Рабочие быстро разобрали сложенные камни, и, ловко приподняв дверь монтировкой, открыли ее. — Петли поржавели, ослабли, дверь опустилась. Пока не приподнимешь, фиг откроется, — пояснил действия рабочих прораб. — Мы их, конечно, смазали, да и подтянут ребята попозже, легко открываться станет. А пока так. Илия посветил в открывшуюся нишу. В средних размеров комнатушке стоял деревянный стол, рядом с ним табурет, еще один валялся сбоку от двери. На столе были аккуратно сложены книги, лежала толстая открытая тетрадь в кожаной обложке. Что-то Илии не понравилось в той тетради. Наклонившись ближе и направив свет фонарика на покрытую толстым слоем пыли тетрадь, священник заметил, что из нее вырваны листы, а края и обложка словно изжеваны. Смахнув пыль на пол, он снова вгляделся в странные повреждения. Так и есть, следы зубов. Кто-то пытался жевать обложку тетради и ее страницы. Проведя по отметинам пальцем, он стер с них остатки пыли и сделал снимок на телефон. На полу тоже обнаружились книги, явно уроненные или сброшенные со стеллажа, стоявшего сбоку от стола. На полу же валялась и дощечка, обгоревшая с двух сторон. Особенно сильно обгорел угол. Нахмурившись, Илия аккуратно сдул с нее пыль. Там, куда пришелся основной поток дыхания, на дощечке начало проступать изображение. — Неужели… — у Илии перехватило дыхание от понимания, какую ценность он может сейчас держать в руках. Аккуратно положив дощечку на стол, священник стянул с себя футболку, не рискуя дотрагиваться до изображения руками, и аккуратно, едва касаясь тканью дощечки, принялся смахивать с нее пыль. Вскоре на ней проступили слабые очертания нимба и того, что когда-то было на ней нарисовано. Дрожащими руками держал он благодатную икону, которой было уже более пяти веков, прошедшую испытания долгим путешествием, пожаром, осознанным уничтожением и взрывом. Боясь, что еще одного испытания она может не пережить, Илия бережно, едва касаясь, предварительно сфотографировав ее, завернул сокровище в свою футболку и аккуратно уложил на стол, убедившись, что упасть оттуда она не сможет. Уже не обращая внимания на рассыпанную в дальнем углу утварь, он направился туда, где его ждали прораб и рабочие, не смея отвлекать от его исследований. Подойдя, священник направил луч фонарика на темную кучку на полу. Под толстым слоем пыли лежало тело ребенка. В свете фонаря из-под слоя налета тускло блеснули серые, седые волосы. Куски истлевшего платья кусками сползли с тела, обнажив потемневшую от времени кожу. Ребенок явно был девочкой, лет пяти-шести, не больше — слишком маленьким было тельце. Она лежала на боку, свернувшись в позу эмбриона, подтянув остренькие колени к груди. Руки были сдвинуты, словно она что-то обнимала. Длинные, спутанные в клубок нечёсаные волосы откинуты назад, острый носик упирается во что-то, что девочка крепко прижимает к себе. Глаза у ребенка закрыты, потемневшая кожа обтягивает скулы. Убрать грязь и пыль, одеть в платьице — и никто не скажет, что девочка пролежала в подвале взорванного храма почти сто лет. Илия вздохнул и наклонился еще ближе к тельцу ребенка. Назвать его мумией не поворачивался язык — слишком хорошо сохранилось тело. Священнику очень хотелось рассмотреть, что сжимает девочка в руках. Но пыль, скопившаяся за целый век, надежно хранила тайны. Дотрагиваться до тела Илия не рискнул — слишком хрупким оно могло оказаться, и рассыпаться прахом даже от легчайшего к нему прикосновения. Сделав несколько снимков тела, Илия вдруг заметил отражение от вспышки, блеск чего-то возле девочки. Наклонившись, и стараясь не задеть ребенка даже вскользь, он начал водить фонариком в том месте, где блеснуло. Вскоре он снова уловил тусклый отблеск. Пошарив на полу в опасной близости от тела, боясь даже дышать, он нащупал что-то пальцами. Ухватив это, священник посветил на свою находку. На его ладони лежал довольно крупный серебряный крестик тонкой работы. Видно было, что крестик делался под заказ искусным ювелиром. Все грани его, словно кружевом, были оплетены тончайшей серебряной нитью, крест обвивала лоза, капли крови Иисуса Христа, стекавшие на его лицо, выполнены из крошечных рубинов. То, что сейчас лежало на его ладони, было настоящим произведением искусства. Серебро, конечно, потемнело — то ли от ношения, то ли от долгого лежания возле тела, но крест был абсолютно цел. Священник подумал, что обломилась дужка, но и она оказалась цела. Видимо, веревочка, на которой девочка носила крестик, попросту истлела, и он упал с тонкой шейки на пол возле нее. Не рискнув оставлять находку возле тела, Илия убрал его в чехол телефона и продолжил фотографировать девочку. Выбравшись на свет Божий, Илия отнес благодатную икону в часовню, и аккуратно уложил на небольшой столик, не разворачивая, чтобы она не пострадала от солнечного света. Выйдя из часовни, он отправился к людям, толпившимся на поляне в его ожидании. К рабочим и деревенским прибавились и прихожане из соседних деревень. Степановна с компанией свою задачу выполняли четко — возле котлована не было ни одного человека. Рассказав о найденном ребенке и строго запретив даже приближаться к котловану, так как тело может рассыпаться в прах даже от малейшего дуновения воздуха, Илия сообщил, что вечерняя служба отменяется в связи с тем, что ему необходимо немедленно ехать в город, чтобы сообщить о находке, извинился и отправился к себе, успев подумать, насколько комично он сейчас выглядит: священник в перепачканных джинсах, ужасно грязной ветровке, наброшенной на голое тело, в кроссовках, с невероятно грязными руками и вековой паутиной на всклокоченной бороде и торчащей лохмами шевелюре. Разводы грязи были и на лице, как он вскоре выяснил, взглянув на себя в зеркало. Приведя себя в порядок и переодевшись в облачение, Илия, краем сознания отметив, что корзинка стоит уже на полу пустая, а на столе что-то заботливо накрыто полотенцем, выскочил за порог и отправился в город, прихватив с собой и прораба. Вернулся священник домой уже по темноте. Привычно засветил керосиновую лампу и поставил ее на стол. Переодевшись, поежился от весеннего холодного ветерка, дувшего в открытое окно. Нахмурившись, он закрыл окно и подошел к столу. Сняв полотенце, Илия усмехнулся: вот бабульки! А ведь как правдоподобно вид делают, что боятся зайти к нему! А тут и зашли, и стол накрыли, и… поели? В глубокой миске перед ним была давно застывшая манная каша. Илия любил такую. Полить ее кисельком, и за уши не оттянешь! И баба Маня уже успела приметить, что он любит, и приносила ему именно такую кашку: густую, из погребка, холодненькую и застывшую. И кисель варить ради него стала — ни она, ни Петрович кисель не ели, а он спросил однажды. Вот и варила. И все бы хорошо, вот только каши в миске было меньше половины, а киселя в бутылке с широким горлом, в которую заботливая старушка всегда его наливала, и вовсе на дне осталось. Борщ, налитый в банку, был цел, картофельное пюре чуть отъедено, а вот от куриной ножки остался только след на пюре. — Какая интересная у меня завелась кошка… — пробормотал Илия, глядя на нетронутое блюдечко с молоком, стоявшее возле печи. — Ничего не понимаю… Уже засыпая, Илия вдруг встрепенулся: когда заходил днем за телефоном, корзина стояла на стуле, а на столе… да, что-то стояло, но немного, и не накрытое! После подвала заходил привести себя в порядок — корзина уже была на полу, а на столе все выставлено, словно его уже ждали. Но в доме никого не было! Это абсолютно точно. И он ясно помнил, что погода на улице была пасмурная, и, опасаясь дождя, да и прохладно было, окно было весь день закрыто! А сейчас в доме тепло, значит, окно открыто было совсем недолго, и тепло не успело выветриться. Но все, все деревенские были возле котлована! Ну кто? Кто? Утром на руины прибыла комиссия из епархии вместе с полицией и органами судмедэкспертизы. Котлован оцепили красно-белой лентой, наверху установили генератор, запитали от него осветительные лампы и какие-то только им понятные приборы. Подвал был освещен, как днем. Прибывший архиепископ, увидев своими глазами тело девочки, лично контролировал, чтобы его не повредили. Отправив своего помощника за специальным саркофагом, он тщательно следил за первичным процессом очищения тела от скопившейся вековой пыли. Когда тело немного очистили, стало понятно, что в руках у девочки кукла, причем не самодельная, какие были у крестьян, а явно дорогая, с фарфоровой головой, руками и ногами, и с натуральными волосами. Илия сделал несколько снимков. Кукла его встревожила — священнику казалось, что он уже ее где-то видел. Но вот где — вспомнить он не мог. В конце концов, успокоив себя тем, что, вероятно, когда-то видел подобную куклу на какой-нибудь картинке в интернете, он отогнал от себя эти мысли. Но все равно его взгляд то и дело возвращался к игрушке в руках у девочки. Полиция уехала быстро — ребенок явно попал сюда перед взрывом, судмедэксперт, осмотрев тело, сказал, что девочка, вероятнее всего, умерла от обезвоживания. На это указывали и обкусанные чуть не до кости кончики пальцев. К тому же на двери с внутренней стороны эксперты нашли следы слабых царапин. На то, что ребенок был еще жив, оказавшись запертым в хранилище, указывали и следы зубов на изжеванной обложке тетради. По мере работы экспертов становилось понятно, что произошло с девочкой. Очевидно, перед взрывом ребенок забрался в хранилище. Когда храм взорвали, дверь надежно привалило обломками, да еще и сверху засыпало. Так как в подвале все-таки существовала вентиляция, воздуха было достаточно, чтобы девочка не задохнулась. В остальном она оказалась надежно погребена под завалами. Кричать было бесполезно — ее вряд ли бы услышали, впрочем, сам факт нахождения тела в подвале и указывал на то, что девочку никто не слышал. У архиепископа остался только один вопрос — а была ли она православной? Когда судмедэксперты уехали, Илия отозвал архиепископа в сторону и положил ему на ладонь православный крестик, найденный им около тела девочки. Сомнения в принадлежности ребенка к конфессии отпали. Оставив членов комиссии наверху котлована, по приглашению Илии архиепископ проследовал за ним в часовню. Увидев благодатную икону и услышав пояснения священника о месте ее нахождения, он прослезился. Это истинное сокровище веры православной считалось утерянным около ста лет. В епархии были убеждены, что икона была уничтожена вместе с храмом. Внезапное ее появление было сродни чуду. Вечером вернулся посланный за специализированным саркофагом помощник. Со всеми возможными предосторожностями тело поместили в саркофаг и загрузили на специализированную платформу в машине. В саркофаг же был помещен и крестик, принадлежавший когда-то девочке, и уложена благодатная икона. Кортеж епархиальной комиссии отправился обратно. Утром, пожарив себе на завтрак картошки, Илия отправился переодеваться в комнату. По привычке, войдя в гостиную, он посмотрел на портрет Настасьи, висящий напротив входа, улыбнулся ей, пожелав доброго утра, и пошел к шкафу. Уже протянув руку за облачением, он так и застыл с протянутой рукой, боясь потерять проскользнувшую в голове мысль, а через секунду, схватив керосиновую лампу, зажег ее и, посильнее открутив фитиль, бросился к портретам. Придвинув лампу поближе к портрету Любавы, дочери Настасьи, он всмотрелся в нарядную куклу, которую девочка держала в руках. Кукла на портрете получилась очень четко, и Илия несколько минут вглядывался в фарфоровое личико, уложенные локоны куклы, в ее нарядное длинное платье… А потом, сняв портрет Любавы со стены, бросился к телефону. Открыв фотографию ребенка, найденного в подвале, он снова и снова сверял изображение на телефоне с портретом, находя все больше сходства между ними. А кукла, без сомнения, была та же самая. Но главное, в вырезе платья-сарафана на груди, чуть ниже шейки девочки, очень четко был виден крупный крестик с чуть размытыми фигурными краями, висевший на темной веревочке. В подвале сто лет пролежала пропавшая дочка Настасьи, Любава. Осознав это, священник в глубочайшем волнении, сделав несколько снимков с портрета, отправился в часовню. Едва отслужив заутреню, Илия чуть не бегом, переодевшись в мирское, бросился к машине и поехал в Бережки, где была сотовая связь.